— Так, мужик, убираемся отсюда к чертовой матери! — говорит Рики.
— Не будь идиотом, ты же не можешь уйти и бросить их здесь!
— Все уже решено. Они поедут домой на Убере, позже.
— Если ты уйдешь, Рэйчел будет третьим лишним на всех аттракционах.
— Вообще-то нет, — возражает Рики. — Чет, может, и засранец, но засранец с понятиями. Гарантирую: Шелби и Рэйчел будут все время садиться вместе, а роль третьего лишнего достанется как раз Чету. Значит, мой уход — единственный верный способ сделать так, чтобы Шелби и Чет не сидели вместе на аттракционах.
Для Айзека это достаточно убедительное соображение, и он его принимает.
И лишь когда они выезжают на шоссе, Айзек наконец облекает в слова вопрос, который тяжело висит в воздухе:
— Ты знал?
— Если бы знал, я б тебе сказал, — отвечает Рики. — Впрочем, я догадывался. Жаль, что все так обвернулось. — Помолчав, он добавляет: — Кроме того, любой, кто использует в разговоре слова типа «жовиальный», не стоит того, чтобы иметь с ним дело.
— Ты слышал, да?
Рики хохочет.
Дело в том, что между раздирающими Айзека эмоциями — гневе, униженности, чувстве, что его предали, — есть некая соединительная ткань, в существовании которой он едва может признаться себе самому. Облегчение. Как бы Айзек ни жалел о случившемся, какая-то его часть чувствует облегчение.
— Знаешь, — говорит Рики, — если вы хорошо смотритесь вместе, это еще не значит, что вы подходите друг другу.
Айзек кивает, затем выуживает из кармана таблетку и бросает ее в рот, даже не задумываясь об этом. Но Рики обращает внимание.
— Что это?
— Да так, ибупрофен, — отвечает Айзек. — Восемьсот миллиграмм.
Ложь для него теперь так естественна, что он ее даже не замечает.
22 Куда уходЯт товарные поезДа
РОКСИ
Благодаря мне худшие дни Айзека позади. Хотя его машина все еще в ремонте, физически он более мобилен. Он не боится, что его толкнут, его шея теперь не напрягается от усилия поддерживать плечо. А поскольку Шелби сошла со сцены, между нами больше ничто не стоит.
— Она была пустой тратой времени и энергетическим вампиром, — говорю я ему.
— Я знаю, знаю, — отвечает он. — Все равно это очень тяжело.
Мы сидим на виадуке над железной дорогой. Это особое место. Айзек приходит сюда, когда ему нужно обдумать что-то важное. Болтая ногами, мы смотрим на проходящий внизу поезд. Покрытые сажей тепловозы тянут бесконечный ряд старых, ржавых грузовых вагонов. У Айзека с собой тяжелый рюкзак, набитый всякой всячиной, связанной с Шелби. Это в буквальном смысле багаж, от которого он жаждет избавиться. Но в то время как он оплакивает свою потерю, во мне бурлит возбуждение, заставляющее меня чувствовать все по-новому.
— Смотри — вон там, — указываю я, — едет угольный вагон с открытым верхом. Швырни в него свое барахло, и пусть поезд унесет его туда, куда идут товарные поезда.
Я ласкаю его плечо гораздо искуснее, чем Дилли. Мой массаж прогоняет боль. Айзек — раненый воин. Он думал, что неуязвим, но сейчас даже сама броня его ноет. Я должна быть осторожной. Я должна быть искренней. Он откидывает голову назад, и я щекочу кончиками пальцев его кожу под волосами, зажигая своим прикосновением миллиарды нейронов. Он наслаждается, и мне это очень важно. Его удовольствие становится моим.
Момент проходит, но мы все еще соприкасаемся. Между нами по-прежнему есть связь. Угольный вагон проезжает мимо, но Айзек не бросает туда рюкзак и не вываливает его содержимое. Вместо этого он встает, и мы покидаем это особое место — место утешения, которое сегодня утешения не принесло.
— Я мог бы просто прыгнуть в поезд и уехать… — размышляет он вслух по дороге к ближайшей автобусной остановке. — Тогда не нужно было бы думать о школе, о Шелби и Чете… или о колледже. Столько всего сразу навалилось…
— Так сделай это! — подначиваю я. — Прыгай в поезд. Я не стану тебя удерживать.
— Ты поедешь со мной?
— Конечно, Айзек. Я здесь ради тебя. Я никогда тебя не покину.
Обещания для меня плевое дело, я даю и нарушаю их с легкостью. Но на этот раз все по-другому. На этот раз я говорю то, что думаю. И это пугает меня в той же мере, в какой и радует. Я всегда была расчетливой. Заучила наизусть каждую фразу и всегда точно знаю, какую из них произнести, чтобы получить нужный результат. Знаю, какое выражение состроить на лице в ответственный момент. Я перецеловала тысячи мишеней и всех в себя влюбила. Но с Айзеком все так ново! А что если наш поезд-неизвестно-куда вдруг сойдет с рельсов?
Мы срезаем путь через стройку, не слишком тщательно огороженную. Там и сям в бетонных тенях строящегося акведука видны следы пребывания бродяг, но сейчас здесь никого нет. Опасное место. И возбуждающее. У меня рождается идея.
— Открой рюкзак, — прошу я, но Айзек колеблется.
— Я хочу поскорее домой, — говорит он. — Не нравится мне эта часть города. Бывший бойфренд Айви живет где-то здесь.
Но я настаиваю:
— Мы ненадолго. Тебе нужно кое-что сделать, причем до того, как ты вернешься домой. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
Он кивает. Еще бы ему не знать. Открывает рюкзак и принимается вытаскивать из него вещи. Открытку на день рождения. Анимешного болванчика. Любимую книгу Шелби. Мягкую игрушку — слона, потому что Шелби помешалась на слонах после поездки на сафари. Айзек складывает все это в кучу и глубоко вздыхает.
— Не хочу я это делать, — говорит он.
— Если ты не хочешь это делать, то зачем взял с собой жидкость для розжига?
Он достает брызгалку, которую утащил с домашнего барбекю.
— Ну и как, по-твоему, я должен ее поджечь?
— Пошарь в заднем кармане.
Он шарит и вытаскивает оттуда зажигалку. Это зажигалка его сестры, с помощью которой она разжигает свой бонг[33]. Айзек усмехается.
— Хм, и как она сюда попала? — Как будто не положил ее туда сам.
— Делай, Айзек, — подзуживаю я со всевозрастающим предвкушением. — Сожги всё, пока не передумал!
Его сердцебиение ускоряется. Он стискивает брызгалку, обливая груду жидкостью. А затем вытаскивает из рюкзака последнюю вещь — полоску снимков, на которой они с Шелби строят рожицы в объектив фотоавтомата. Поджигает кончик полоски и, когда она разгорается, швыряет ее в кучу, и тогда вся груда — вжих! — вспыхивает, заставляя нас отскочить назад. Я чувствую поток его адреналина, чувствую, как его печаль, сгорая в пламени, уступает место странному воодушевлению. Ему необходимо было сделать это, и я знаю: его теперешние ощущения прекрасны.
И вдруг позади нас раздается голос:
— Эй! Это что там такое творится, а?
К нам торопится рабочий-строитель.
— Черт!
Айзек срывается с места. Я и прилив адреналина делаем так, что он не чувствует сотрясений плеча на бегу. Мы быстро отрываемся от строителя, впрочем, его интерес к нам пропадает, как только мы скрываемся из виду. Отбежав на приличное расстояние, останавливаемся перевести дух за бетонным пилоном, возносящимся к небесам и готовым поддержать автостраду, которую на него возложат. От восторга и возбуждения у нас кружится голова.
— Ты утверждаешь, что ты здесь ради меня, — говорит Айзек, сверкая глазами. — Ты и в самом деле так считаешь?
— Конечно!
И тут Айзек совершает нечто совсем уж безумное.
Он целует меня.
Меня пронизывает электрический ток. Нервные разряды устремляются по синапсам к терминалам связи — три с половиной триллиона вольт наполняют человеческое тело. Это же тысяча ударов молнии! Это же ядерная боеголовка!
Мы существуем не как вещи, а как события во времени.
И сколько бы раз я ни играла в эти игры раньше, сегодня все иначе. Потому что никогда прежде я не позволяла никому целовать меня.
Это я целую их. Не они меня.
И вот вам пожалуйста — мы здесь, вместе, застыли в объятии, которое ни один из нас не хочет прерывать, и бушующей в нас энергии хватило бы, чтобы уничтожить весь мир.
— Даю тебе последнюю возможность выбыть из нашего соревнования относительно Айзека и Айрис, — объявляю я Аддисону в ту же ночь на Празднике, разлегшись в своей персональной пляжной кабинке у кромки бассейна.
Аддисон топорщится:
— Ее зовут Айви, а не Айрис! И я не собираюсь выходить из соревнования. Я намерен побить тебя, честно и по справедливости.
Я усмехаюсь со всей снисходительностью, на какую способна:
— Адди, неужели ты не видишь, что я оказываю тебе услугу? Пытаюсь избавить от позора. Мне совсем не доставит радости зрелище твоего унижения, я не из таких.
— Ты как раз из таких! — возражает он. — Да и я тоже испытаю море удовольствия, когда ты проиграешь старому доброму Адди. — Он отвешивает насмешливый поклон. — Это я оказываю тебе услугу, Рокси, а то твое эго раздулось до такой степени, что того и гляди лопнешь.
Я помешиваю мизинцем коктейль, глядя в бокал, чтобы ненароком не встретиться взглядом с Аддисоном. Фосфоресцирующие оттенки красного и фиолетового перетекают друг в друга. Должно быть, Ал сегодня в неоновом настроении.
— Знаешь, что я думаю? — разглагольствует Аддисон. — Я думаю, что ты боишься проиграть и потому хочешь прекратить соревнование.
— Ты хоть слышишь себя? — И это все, что я говорю. Продолжать перепалку я не намерена. По-прежнему избегаю встречаться с Аддисоном глазами из опасения, что он прочтет в них то, что мне хотелось бы скрыть, — в таких делах он мастер. Вместо этого я оглядываю сияющий бассейн. Там плещется моя сегодняшняя спутница — девушка из китайского ресторана. Она не доставила мне особых хлопот. В бассейне с ней кто-то из нисходящей линии Молли — мускулистый новый дизайнер, сплошь кончики пальцев да язык. Мне глубоко безразлично. Предпочитаю одна нежиться в своей пляжной кабинке.
— Может быть, — продолжает Аддисон, — мне стоит распустить слух, что Рокси пытается отвертеться от пари? Наша орава просто обожает, когда кто-то из нас измазывается в грязи.