Никогда еще я не испытывала такой радости, такого облегчения. Я знаю, что не должна чувствовать ничего подобного, и все же чувствую. Зависимость сама стала зависима. В этом есть некая симметрия, совершенство замкнутой петли.
— Я тосковал по тебе, — твердит он в сотый раз, и мне не приедается слышать это. — Я никогда тебя больше не покину.
— Тебе и не понадобится.
— Я все время думаю только о тебе, — молвит он.
— А я ничего не могу чувствовать, когда тебя нет, — говорю я. — Вот уж никогда не думала…
Я не заканчиваю фразу, боясь произнести те слова.
— Не думала что? — спрашивает он.
— Никогда не думала, что тоже могу… ощущать потребность в чем-то или ком-то.
С самого момента моего появления в этом мире в нем не было ничего, в чем я испытывала бы потребность. Суть моего существования — это желание и покорение. Но нуждаться в ком-то с той же силой, с какой этот кто-то нуждается во мне? Это одновременно и принятие, и отказ от власти. Вы соединяетесь так прочно, что нельзя различить, где кончаетесь вы и начинаются они. Как это изумительно, как прекрасно — потерять границу между собой и кем-то другим!
Все мое существование я знала одну цель, одно стремление. Я чувствовала удовлетворение, спасая жизни, и восторг, забирая их. Но я никогда, никогда не испытывала чистой радости соединения. Ах если бы я умела останавливать время, как Аддисон! Я задержала бы его бег навсегда, чтобы мы навечно остались в коконе этого мгновения, пока само время не забудет о нас.
— Айзек, в мире нет больше никого, только мы с тобой. — И хотя я говорила эти слова бессчетное количество раз бессчетному количеству других людей, впервые я говорю правду. Потому что в этом убежище мы совсем одни в собственной вселенной. Нам ничего не нужно, кроме нас самих.
Мы лежим в объятиях друг друга на пуховой постели, самой роскошной, какую я когда-либо знала. В очаге мерцает огонь, и я чувствую, что момент высвобождения близок. И если я хорошо постараюсь, то смогу хотя бы на несколько мгновений забыть, что там, снаружи, по-прежнему существует остальной мир. Что этот сияющий дворец — лишь кратковременное убежище. Станция на пути к нашей свободе.
— Я знаю, что у тебя есть другие, — говорит он. — Но ведь я единственный, кого ты любишь?
— Да! — шепчу я, и опять это правда. Правда мне чужда. Настолько чужда, что она меня страшит. Во всей этой близости есть нечто страшное, но мне больше всего на свете хочется, чтобы она продолжалась. О прекрасная уязвимость! Я безоружна перед этим юношей, и он, если захочет, может погубить меня, как я могу погубить его. Мы спасители друг друга. Мы жертвы друг друга. Я хочу вечно существовать в том мгновении, когда наш поцелуй — это нож, приставленный к горлу другого.
— Я никому не позволю нанести тебе вред, — говорю я Айзеку.
— Я никому не позволю забрать тебя у меня, — отвечает он.
И тогда наконец приходит этот миг. Он вдыхает меня, и я наслаждаюсь его дыханием.
— Я и не знала, что можно чувствовать что-то подобное! — говорю я, но он в такой эйфории, что не в состоянии ответить.
Высвободившись, я прижимаю ухо к его груди и слушаю биение его сердца. Какой совершенный союз мышцы и воли! Ах если бы у меня было сердце, могущее так биться! Но, может, оно у меня есть? Потому что когда мы с Айзеком сливаемся в единое целое, как это происходит с другими влюбленными, то, может быть, это биение, что отсчитывает секунды, пульсирует и во мне? Возможно, его сердце может стать моим. И, наверное, тогда я познала бы тайны, к которым мои сородичи в силу самой их природы всегда были слепы.
— Я люблю тебя, — говорит он наконец, а потом его глаза закатываются, веки, удовлетворенно трепеща, закрываются. А я продолжаю насыщаться. То, чем я насыщалась раньше — отчаянием, слабостью жертвы, — ничто в сравнении с этим. Да, вдыхай меня, Айзек! Позволь мне стать для тебя всем, как ты стал всем для меня.
АЙВИ
Вернувшись к автомобилю после выполненной туалетной миссии, Айви обнаруживает, как и подозревала, что Тиджей, Тесс и Джимми по-прежнему спят, а окна закрыты. Рванув дверцу, она выпускает наружу волну влажного жара. Похоже, это шоссе пополнит собой статистику в обширных и печальных анналах концертных трагедий. Айви опускает все стекла, впуская в машину воздух — пусть не прохладный, но и не обжигающий.
И сейчас, когда она чувствует себя спасительницей, вернее, нянькой своей жалкой компашки, мысли о возвращении в автобус покидают ее голову так же быстро, как и ворвались туда. О чем она только думала?! Она уже не девочка, чтобы убегать с бродячим цирком.
Застывшие на шоссе автомобили понемногу просыпаются и начинают в черепашьем темпе двигаться. Тиджей не выдерживает режима «поехали-остановились-поехали-остановились» — он все время засыпает, поэтому, когда Айви предлагает себя в качестве водителя, он охотно уступает ей место за рулем.
Через полтора часа они наконец прибывают к месту происшествия и видят на обочинах его участников: множество побитых автомобилей и один жилой фургон, развороченный и выпотрошенный, предметы его внутреннего убранства разбросаны повсюду.
Согласно социальным сетям, в этой катастрофе погибло много народу. Ходят также нелепые слухи, будто авария была подстроена с политическими целями, — лишнее подтверждение тому факту, что социальные сети — это игра в испорченный телефон, встроенная в «Матрицу».
— Говорят, это то ли ЦРУ, то ли Китай, — объявляет Тесс. — Я не утверждаю, только передаю, что они говорят.
«Они». Те же самые туманные «они», которые заявляют, что вакцины — инструмент государства для надзора за гражданами, а рептилоиды втайне рулят миром. Для Айви это лишнее доказательство того, что глупость бессмертна. Плохо информированная толпа неизменна во все времена, лишь сменяет факелы и дреколье на «айфоны» и «андроиды».
«В эту аварию с таким же успехом мог бы угодить и „Оуэнбус“, — думает Айви. — В следующий раз так и случится». Она встряхивает головой, чтобы прогнать эту мысль и воспоминание о своем маленьком флирте с судьбой. Кристаллический метамфетамин — вот что протягивал ей Оуэн, и Айви отдает себе отчет, что чаша весов едва не склонилась на сторону его многообещающей улыбки. Лучше на этом не зацикливаться.
Как только они миновали место аварии, движение начинает ускоряться, и, чтобы побороть усталость и сконцентрироваться на вождении, Айви принимает одну из своих таблеток. Но еще до того, как лекарство проникает ей в кровь, девушка понимает, что одной таблетки уже не достаточно. Они взывают к ней из сумки, внушают, что если она намерена добраться домой без происшествий, то надо принять еще одну, а может быть, и третью. Кажется, они так и нашептывают: «Чем больше, тем лучше, Айви. Особенно сейчас, когда тебе нужна ясная голова». И, если уж на то пошло, это ерунда по сравнению с тем дерьмом, которое ей предлагал Оуэн, правильно?
Итак, ее таблетки плюс добрая доза ибупрофена, чтобы побороть похмелье, — вот рецепт сегодняшнего коктейля. Айви размышляет: изготовители адвила и аддералла должны бы спонсировать музыкальные фестивали — столько бабок они срубают благодаря им. Музыка движет миром фармы как поверх прилавка, так и под ним.
Около восьми утра, все еще в двух часах езды от дома, она получает от мамы сообщение, потом другое:
АЙВИ, НАМ НАДО ПОГОВОРИТЬ.
АЙВИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИ НАМ.
А когда телефон вибрирует, принимая звонок от матери, Айви выключает его. Объяснения подождут, пока она не приедет домой. Ни к чему заранее растравлять себя грядущей семейной драмой, которая, конечно же, выльется в бесконечную нудную головомойку.
На подъездной аллее около их дома припаркован полицейский автомобиль. Срабатывает инстинкт: это за ней. Власти предержащие не удовлетворились ее недобровольным «добровольным уходом» и решили-таки засадить Айви за решетку.
Тиджей сел за руль полчаса назад. Они уже высадили Джимми, так что в машине теперь только Айви, Тесс и Тиджей. Похоже, при виде полицейского автомобиля Тесс приходит к тому же заключению, что и Айви, потому что спрашивает:
— Может, промахнем без остановки?
Однако рациональный ум Айви подсказывает, что здесь что-то не так. Никто не посылает целую команду полицейских, чтобы они сидели и ждали девицу, обвиненную в мелочной краже из магазина. Особенно если никому не известно, когда она заявится домой.
— Нет, все нормально, — говорит Айви, хотя ясно, что все не нормально.
— Кинь мне эсэмэску, — просит Тесс, тревожно посматривая на полицейский автомобиль. Они с Тиджеем срываются с места, как Бонни и Клайд, еще до того как за Айви захлопывается дверца.
Айви идет ко входу в дом, считая шаги и контролируя дыхание. Все последние дни превратились в серию открытых люков. Она не готова провалиться в очередной из них, но разве у нее есть выбор? Если бы случилось что-то и в самом деле очень серьезное, мама не ограничилась бы простым «нам надо поговорить», правильно? Постой, ведь она позвонила. Возможно даже, что родители звонили ей много раз, просто Айви об этом не знает, потому что телефон по-прежнему выключен.
Войдя в дом, она обнаруживает в гостиной родителей и двух офицеров полиции. Один коп тыкает пальцем в планшет, видимо, составляя протокол, другой здесь явно для моральной поддержки.
Тот факт, что родители дома, живы и здоровы, позволяет вычеркнуть один пункт из списка ужасных причин для визита полиции, но в этом списке еще сотни других столь же ужасных поводов для беспокойства.
Родители видят входящую дочь, и на их лицах мгновенно вспыхивает разочарование. Ничего нового. Однако, кажется, в выражении их лиц присутствует что-то большее, чем просто стандартное неудовольствие.
— Что происходит?
— Айви, ты случайно не знаешь, где твой брат? — спрашивает отец.
— Айзек? — говорит она, как будто у нее есть другой брат. — Нет…
— Он с тобой не связывался? — спрашивает мать.
Айви вытаскивает телефон, но тот по-прежнему выключен.