АДДИСОН
Я с лихим разворотом завожу Айви на танцпол, притягиваю ее к себе и начинаю захватывающее дух танго.
— Я не могу! — протестует она. — Я не умею танцевать этот танец!
— О да, еще как умеешь, — уверяю я. — Ты танцуешь уже много лет.
И, как и ожидалось, она идеально, будто иголка за ниткой, следует за моими движениями. Мы описываем плавную Media Luna[48]. Айви уже не удивляется — она слишком изнурена. Я наращиваю темп. Идет серия стремительных ochos — в руках менее опытного партнера это движение могло бы сломать ей спину.
При виде нас музыканты меняют характер музыки на пламенное фламенко гитар, мощный ритм кахона и раскатистое постукивание кастаньет, опасное, как треск гремучей змеи.
Я перевожу Айви в colgada — наклон назад, затем подтягиваю к себе с поворотом calesita. Наши ноги могли бы поджечь танцпол! Мы танцуем щека к щеке, так тесно прижавшись друг к другу, что невозможно сказать, где кончается она и где начинаюсь я. Мы так близки, что я ощущаю в ее дыхании запах адреналина, распадающегося до кортизола.
Вокруг начинает собираться толпа, что весьма необычно для этого чрезвычайно интимного танцпола. Мои сородичи, выстроившиеся по сторонам, наблюдают за нами — наблюдают за мной. В этом сияющем «здесь и сейчас» мы с Айви единственное, что имеет значение.
— Хватит… пожалуйста…
— Останавливаться нельзя, Айви. На нас все смотрят.
Я ждал этого мгновения целую вечность. На меня не обращали внимания, меня не уважали, меня презирали. Низвели до вспомогательного инструмента в школьном классе, до линейки, которой измеряют чью-то ценность. До ластика, предназначенного стирать чей-то стыд. Вы видите теперь? Видите, на что я способен? Чего в действительности стою?
Братья Коко тоже здесь, исходят завистью, наблюдая за нашим танцем. Они знают, что скоро я вознесусь над ними, встану на более высокую ступень в нашей восходящей линии. А Крис! Стоит, скрестив на груди мускулистые руки, и… улыбается! Я узнаю эту улыбку. Он гордится мной. Гордится тем, что я, маленький Адди, нахожусь в центре сцены, причем добрался сюда самостоятельно.
Айви так задыхается, что не может больше разговаривать. Но ее глаза умоляют без слов. Разве ты не понимаешь, Айви? Так назначила судьба. Ты особенная. Ты — сияние славы, превращающее наши темные небеса в ясный день.
Я ввожу ее в драматический cruce forzado, а потом неожиданно меняю направление в ocho cortado так, что она больше не может отличить низа от верха и не понимает, где право где лево. «Смотрит ли Рокси?» — задаюсь я вопросом. Стоит ли она здесь, в толпе, и наблюдает за моим триумфом? Не знаю, с чего бы это должно иметь какое-то значение, но, видимо, имеет.
Музыка делает крещендо, подводя действо к величайшем кульминационному моменту, который мне когда-либо доводилось пережить. Крепко держа Айви за руку, я бросаю ее от себя, а затем дергаю, подкручивая, обратно, словно йо-йо, и тесно прижимаю к себе в mordida. При каждом нашем па толпа ахает.
Эволюция от того, чем я был, к тому, чем я могу стать, требует этой жертвы. Но каждый раз, когда я заглядываю в глаза Айви, они сотрясают мою душу так же сильно, как я сотрясаю ее тело. Я чувствую ее отчаяние, ее беспомощность. А ведь она никогда не была беспомощной. Даже теряя контроль, она всегда оставалась ведущим в танце. Но не сегодня. И в каком бы восторге я ни пребывал, я не могу не чувствовать, что втоптал достоинство Айви в грязь. Она заслуживает лучшего, чем здешние бессердечные лузеры, которые надругаются над ней и бросят. Но разве не это я сейчас делаю? Разве не собираюсь я войти в число этих лузеров?
Последние па нашего танца. Я бросаю Айви вниз, в идеальный дип[49]. Наши руки вытянуты, ее тело — в дюйме от пола, глаза прикованы к моим.
«Давай, Аддисон, — слышу я голос Криса у себя в голове. — Кончай с этим и займи подобающее тебе место».
И это так легко сделать сейчас… Всего-то и нужно, что отпустить руки…
РОКСИ
Я отвернулась всего на одно мгновение, так что Айзек не мог уйти далеко. Но, подумав, соображаю, что здесь царят другие законы. Время и пространство растягиваются и сжимаются, будто черви, роющие ходы во мраке. Но Айзек еще здесь. Должен быть здесь! Он не мог покинуть Праздник так, чтобы я этого не заметила. Я бы почувствовала.
Может, он вышел через дверь обратно на многолюдную внешнюю гулянку? Если так, я не успею найти его до того, как Молли, или Вик, или еще кто-то из сотни других запустят в него свои когти. Клянусь — если они попытаются, я размолочу их в пыль! Я должна его найти, и как можно скорее.
Натыкаюсь на двух дизайнеров. Они сейчас заняты не людьми, а друг другом. Сплелись влюбленно, словно только сейчас обнаружили, что у них есть тела.
— Я ищу одного парня, — говорю я, пытаясь не выдать своего отчаяния. — Его зовут Айзек. Высокий. Красивый. Выражение лица неопределенное. Или, во всяком случае, было таким в последнее время.
Один из дизайнеров смеется:
— Ты сейчас описала каждого протеже на Празднике.
Я устремляюсь прочь — некогда мне возиться с этими влюбленными идиотами. Слышу, как один говорит другому:
— Что это с ней?
— То же, что всегда, — отвечает другой, и оба хохочут, как будто не раз видели, как я кого-то лихорадочно ищу. Ну и черт с ними. Столь же бесполезны, сколь смертельны.
Вокруг танцпола посреди салона собралась толпа. Там, несомненно, Аддисон дает свое жалкое кукольное представление. Если Айзек видел сестру, то наверняка пошел туда. Но не успеваю я двинуться к танцполу, как ощущаю на плече чью-то ледяную руку. Оборачиваюсь и вижу лицо, которое совсем не ожидала увидеть.
— Финеас?!
— Добрый вечер, Рокси, — молвит мой печальный родич своим далеким, словно из-под воды, голосом.
— Ты что здесь делаешь? — осведомляюсь я. Финеас никогда не ходит на Праздник, не говоря уже об этом внутреннем святилище. И если он куда-то является, это недобрый знак.
Финеас смотрит на меня с тем плаксиво-сиротливым выражением лица, которое я так презираю.
— Я услышал о вашем с Аддисоном споре, — сообщает он. — Вот и пришел удостовериться.
— А не в чем удостоверяться! — огрызаюсь я.
Но Финеас и глазом не моргнет. Одна его узкая бровь выгибается дугой, словно темная, бесцветная радуга.
— Ты ищешь своего молодого человека. Я видел его.
— Где? Где ты его видел? Да говори же!
И медленно, слишком медленно, Финеас поднимает костлявую руку и указывает в место, о котором я подумала бы в последнюю очередь. Куда пошла бы в последнюю очередь. Он указывает на коридор, ведущий к кабинету Хиро.
Я срываюсь с места и мчусь так быстро, что, кажется, даже колонны изгибаются мне вслед.
Коридор усеян несчастными, не имеющими сил даже добраться до двери. Я перешагиваю через них, наступаю или расшвыриваю в стороны пинками. Их судьба меня не волнует. Наконец я добегаю до двери и поворачиваю ручку, но, видно, дергаю слишком сильно, и она остается у меня в ладони. Тогда я пинаю дверь — снова и снова, пока не срываю притолоку и дверь не распахивается.
Айзек здесь. Лежит на полу, обмякший, как тряпичная кукла, а Хиро стоит над ним, держа его за руку и глядя на нее изучающим взглядом, будто ищет подходящую вену.
Надо его отвлечь. Ручка от двери по-прежнему у меня в пальцах, и я швыряю ее в люстру. Ливень из ложек обрушивается на пол. Но мне следовало бы помнить, что отвлечь Хиро невозможно.
— Убери от него лапы! — рычу я.
— Я всего лишь проверяю, есть ли у него еще пульс.
Тут Айзек моргает и устремляет взгляд на меня. На его лице появляется ленивая улыбка:
— А вот и ты!
Хиро выпускает руку Айзека, и та со стуком падает на пол.
— Ты должна была привести его ко мне! А он притащился сюда один.
— Он не для тебя!
Плевать мне, что Хиро глава моего клана. У него нет надо мной власти.
Хиро досадливо вздыхает, как будто это так, пустяки, мелкая неприятность.
— Стоит ли нам опять проходиться по правилам?
Я опускаюсь на колени, обхватываю ладонями лицо Айзека, заставляю его взглянуть мне в глаза.
— Он… он сделал это с тобой?
Глаза Айзека наконец фокусируются на моих.
— Кто что кому сделал?.. — бормочет он.
— Ну что ты так разволновалась, Рокси! — вмешивается Хиро. — Ты же нас друг другу не представила. А ты знаешь, что я ничего не делаю без обстоятельного знакомства.
— И не представлю! — огрызаюсь я. — Ни сейчас, ни потом, никогда!
— Имеешь право, — говорит Хиро с таким пренебрежением, что я начинаю нервничать.
Больше мне нечего ему сказать. Вместо этого я отдаю все свое внимание Айзеку.
— Пойдем со мной, Айзек, и я выведу нас отсюда! — умоляю я.
— С тобой, — повторяет он с прежней истомленной улыбкой. — Всегда с тобой.
Это как раз то, что мне нужно было услышать.
Он так слаб, что я практически выношу его из кабинета. Коридор тянется невообразимо долго, и больше он не прямой — он изгибается, как кишка. Сами стены сражаются со мной на каждом шагу, но моя решимость не уменьшается ни на йоту.
И наконец мы выходим в VIP-салон, где всеобщее внимание по-прежнему приковано к танцполу. Отлично! Значит, никто нам не помешает. Я крепко прижимаю Айзека к себе, не рискуя отпустить его ни на миг, пока мы двигаемся в тот угол, где ждет аяуаска… и свобода…
…чтобы обнаружить, что аяуаски там нет.
Ее срубили. Торчит лишь зазубренный пень. Смотрю вверх, на дырку в крыше — она по-прежнему на месте, но до нее теперь не добраться.
— Извини, Рокси.
Оборачиваюсь и вижу здоровенного охранника в черной куртке с эмблемой, изображающей предохранительную пломбу, на груди.
— Доступ на крышу запрещен. Слишком много странного там творится.
— Не имеете права! — в панике кричу я. — Мы можем идти, куда захотим! Такое всегда было правило!