М-Читатель «Вполне парижской драмы»: эмпирический тест
В восьмой главе книги «Роль читателя» («Lector in Fabula: прагматическая стратегия в метанарративном тексте») контурный образ М-Читателя «Вполне парижской драмы» Альфонса Алле (далее – Драма) был экстраполирован из текстовой стратегии самого рассказа – в соответствии с заявленными теоретическими позициями настоящей книги. Интересно, однако, посмотреть (никак не умаляя достоинство вышеназванного теоретического подхода), не дает ли более эмпирический подход те же результаты.
Эксперимент, описанный ниже (несмотря на свои скромные масштабы), подкрепляет гипотезы, сделанные на чисто теоретическом уровне, и говорит о том, что понятие М-читателя представляет собой достаточно надежный текстовой конструкт.
Эксперимент был проведен с группой читателей в 1977 г. – сначала в Instituto di Discipline della Communicazione e dello Spettacolo (Университет Болоньи), а затем, во время летних занятий, вCentro Internazionale di Semiolica e Linguistica (Университет Урбино). В первой фазе эксперимента испытуемых просили прочитать вслух главы с первой по пятую Драмы, а затем резюмировать (т. е. вкратце пересказать) их содержание. Во второй фазе эксперимента тех же испытуемых просили прочитать вслух главы шестую и седьмую и резюмировать их содержание. Чтение вслух должно было обеспечить скорость чтения, характерную для первого обращения к тексту; предполагалось также получить определенную информацию о поведении наивного читателя.
Анализируя ответы респондентов в первой фазе эксперимента, мы пытались получить ответы на следующие вопросы (которые, однако, эксплицитно не задавались испытуемым):
a) Запоминается ли, что Рауль и Маргарита – муж и жена, одержимые взаимной ревностью?
b) Верно ли понимается содержание двух писем в четвертой главе Драмы?
c) Возникает ли предположение, что Рауль и / или Маргарита собирается (собираются) тайком пойти на бал?
d) Возникает ли предположение, что кто-то из них (или оба) собирается (собираются) принять маскарадный облик гипотетического соперника?
e) Возникает ли в пятой главе отождествление Тамплиера и Пироги с Раулем и Маргаритой (или одного из первых с одним из вторых)?
f) Возникает ли у кого-нибудь подозрение, что в пятой главе задействовано более чем два персонажа?
g) Возникает ли у кого-либо ожидание, что в шестой главе Рауль обнаружит, что Пирога – это Маргарита (или, наоборот, Маргарита обнаружит, что Тамплиер – это Рауль)?
h) Возникает ли у кого-нибудь ожидание, что Рауль обнаружит, что Пирога – это не Маргарита (и / или наоборот)?
i) Предвосхищается ли какими-либо читателями в какой-либо мере тот исход, который имеет место в шестой главе?
Во второй фазе эксперимента мы пытались выяснить:
a) Понимали ли наши испытуемые взаимное неузнавание (в шестой главе Драмы) буквально и в какой мере осознавалась алогичность всей ситуации?
b) Воспринимали ли наши испытуемые седьмую главу как не согласующуюся с шестой главой?
c) Какой тип реакции обнаруживали наши испытуемые на двойственный финал (il duplice finale) Драмы (замешательство, желание дать рациональное объяснение, критическое осознание текстовой стратегии, полную неспособность воспринять парадоксальный аспект сюжета)?
В группу испытуемых входили и университетские студенты-младшекурсники, и студенты продвинутые, изучавшие семиотику. Учитывая социальные условия существования литературы в 1890 г. и изощренный характер самой Драмы, мы полагали, что этот рассказ предназначен во всяком случае для читателей средне-высокой культуры (of middling-high culture, di cultura medio-alta). Так или иначе, наши испытуемые показали, что даже достаточно культурный читатель при первом чтении ведет себя как М-Читатель наивный. Один из испытуемых вспомнил, что когда-то читал Драму в «Антологии черного юмора» Андре Бретона, но и он реагировал на текст подобно другим испытуемым, попадая во все текстовые ловушки.
Результаты нашего эксперимента вкратце могут быть описаны следующим образом.
Подавляющее большинство респондентов неплохо (rather well, bene) идентифицировало двух главных персонажей Драмы, (90 %) и поверило, что они намеревались пойти на бал или действительно на него пошли (82 %). 72 % респондентов верно запомнили и пересказали содержание писем. Около 42 % были убеждены, что Рауль и Маргарита – соответственно Тамплиер и Пирога. Только 25 % респондентов высказывали предположения о возможной развязке, и только 15 % попытались предвосхитить конечный результат.
Во второй фазе эксперимента 70 % респондентов запомнили сцену взаимного неузнавания и тот факт, что Рауль и Маргарита извлекли урок из данного эпизода. Наша выборка оказалась любопытным образом раздробленной в том, что касается критического истолкования текста. Лишь 44 % респондентов оказались совсем неспособными воспринять фундаментальную противоречивость сюжета; 40 % пытались определить его семиотический механизм; 20 % пытались дать разного рода рациональные объяснения (например: может быть, Тамплиер был тем, кто послал письмо Маргарите, и пошел на бал в уверенности, что встретит ее там в маске Пироги; отсюда его удивление в шестой главе). Менее чем 20 % респондентов оказались совершенно дезориентированы (completely lost, completamente smarrito). Остальные [т. е. более 16 %] представили неточные или неполные пересказы-резюме. Впрочем, если хороший пересказ свидетельствует о хорошем понимании, противоположное утверждение было бы неверно: кто-то из испытуемых вполне мог осуществить то или иное «сотрудничество» с текстом и «сформулировать» некие ожидания и предвидения, но затем оказаться не в состоянии описать словами этот процесс. Хотя бы из-за напряжения, вызванного нашим «экзаменом».
Во всяком случае, полученные данные достаточны для того, чтобы полагать, что эмпирические читатели ведут себя более или менее подобно наивному М-Читателю. Интересные соображения по проведению данного тест-эксперимента его организаторы почерпнули у Ван Дейка (см.: Van Dijk, 1975).
Глоссарий
В глоссарий не вводились слова, определение которых можно найти в обычных «Словарях иностранных слов» (такие как «апория»), за исключением случаев, когда определение в таком словаре не вполне соответствует употреблению слова в настоящей книге (например, «анафорический»).
Более полные сведения о многих из упоминаемых здесь терминов можно получить, например, из комментариев Т. В. Булыгиной и Ю. С. Степанова к сборнику «Семиотика», (М., 1983; далее – «Семиотика») (особенно к работам Ч. У. Морриса, Ч. С. Пирса, А. Ж. Греймаса и Ж. Курте, а также из самой работы А. Ж. Греймаса и Ж. Курте «Семиотика. Объяснительный словарь теории языка», опубликованной в этом сборнике, или из Лингвистического энциклопедического словаря (М.: Советская энциклопедия, 1990) и его репринтного переиздания – Большого энциклопедического словаря «Языкознание» (М.: Большая российская энциклопедия, 1998).
Один из основных видов рассуждения по Ч. С. Пирсу, наряду с дедукцией (достоверный вывод от более общих посылок к менее общему заключению) и индукцией (вероятный вывод от менее общих посылок к более общему заключению). Абдукцию, или ретродукцию, Пирс понимает как переход от множества высказываний, описывающих факты, к множеству гипотез (в частном случае – к одной гипотезе), объясняющих эти факты (т. е. из которых логически следуют эти факты).
В самом широком понимании актант – это нечто, участвующее в некотором акте (действии) в той или иной роли (ср. примеры с действием to walk – «идти», «ходить» – на с. 378). Согласно Л. Теньеру, у которого заимствован этот термин, «актанты – это существа или предметы, участвующие в процессе в любом виде и в любой роли, пусть даже в качестве простых фигурантов или самым пассивным образом».
Анафорическое выражение – элемент текста, замещающий другой (обычно предшествующий) элемент с точки зрения референции, т. е. обозначения некоторого предмета, ситуации (личные местоимения и т. п.). Ср. в тексте пример с принцессой Белоснежкой (с. 46–47) или текст «…и он уже у льва в зубах; и зверь стал есть его, жесток…» (Беллок X. «Джим, который убежал от няни и был съеден львом»), где «зверь» – анафорическое выражение (в этом контексте = «лев»).
Понятие, введенное Лейбницем в богословско-этическом контексте (мир, созданный Богом, как лучший из возможных миров) и по существу, но под другим названием – возможного положения вещей – использованное Л. Витгенштейном в его «Логико-философском трактате» в связи с исследованием вопроса о необходимых (логических) истинах: логически истинным является высказывание, истинное во всех возможных (мыслимых) мирах. (Формальное рассмотрение возможных миров – под названием описания состояний – в логическом контексте дал Р. Карнап, см., напр., его книгу «Значение и необходимость». М., 1959). Возможным миром можно считать, например, мир, во всем подобный нашему, но в котором у Земли нет спутника – Луны; мир, до 1 августа 1914 года во всем подобный нашему, но в котором затем не было Первой ми