Амон/Атон1 : вся история иудаизма в этом переходе от «м» к «т». (Структуральный рефлекс заключается в том, чтобы как можно дольше отсрочивать возникновение элементарного отличия, пока не дойдешь до конца общего ствола: чтобы смысл чистым сухим щелчком возникал in extremis2, чтобы его победа одерживалась в последний момент, как в хорошем триллере.)
1. Два древнеегипетских солнечных божества: архаическое политеистическое и более новое монотеистическое (XV в. до н.э.).
2. В самом конце (лат.).
Царствование и триумф
Будем различать в пандемониуме социальных дискурсов (сильных социолектов) два вида надменности, два чудовищных способа риторического господства: Царствование и Триумф. Докса не стремится к триумфальное™ — она довольствуется тем, что царствует; она всюду проникает, ко всему липнет; ее господство законно-естественное; этакая всепокрывающая оболочка, растянутая с благословения Власти; это вселенский Дискурс, род чванства, кроющийся уже в самом акте «держания» речи (о чем-то); в этом эндоксальный дискурс близок по природе к радиовещанию — после смерти Помпиду1 в течение трех дней это так и лилось, так и разливалось. Напротив того, язык партийно-воинствующий
128
— революционный или религиозный (в те времена, когда религия еще была воинствующей) — это язык триумфальный: каждый речевой акт представляет собой настоящий триумф в античном духе, торжественное шествие победителей и побежденных врагов. Измерить уверенность в себе политического режима и определить его эволюцию можно по тому, находится ли он (еще) на стадии Триумфа или (уже) на стадии Царствования. Стоило бы изучить, например, как, в каком ритме, посредством каких фигур революционный триумфализм 1793 года постепенно успокоился, растекся, «сгустился» и перешел в состояние Царствования (буржуазной речи).
1. Президент Франции Ж.Помпиду скончался 2 апреля 1974
года.
Упразднение царства ценностей
Противоречие: пишет длинный текст о ценности, о непрерывном аффекте оценивания — что влечет за собой этическую и семантическую деятельность, — а вместе с тем, и даже именно поэтому, так же энергично мечтает о «полном упразднении царства ценностей» (в чем заключалась, как утверждают, задача дзэна).
Где граница представления ?
Брехт накладывал в корзину своей актрисе настоящего мокрого белья — чтобы та правильно двигала бедрами при ходьбе, как положено угнетенной прачке. Это очень здорово — но ведь и глупо, не правда ли? Ведь корзина-то тяжела не от белья, но от времени, истории — а как представить такую тяжесть? Невозможно представить что-либо политическое: оно не дает себя копировать, сколько ни старайся, чтобы копия была правдоподобнее. Вопреки закоренелым верованиям социалистического искусства, где начинается политика — там кончается подражание.
Резонанс
Всякое касающееся его слово очень сильно резонирует в нем, и он опасается этого резонанса — вплоть до того, что пугливо избегает слушать любые речи, которые могут сказать о нем. Чужое слово, хвалебное или нет, изначально отмечено резонансом, который оно может вызвать. Только он один — зная «исходный материал» — способен измерить усилие, требующееся от него, чтобы прочесть какой-нибудь посвященный ему текст. Таким образом, связь с внешним миром всякий раз достигается благодаря страху.
Успешное/неудачное
Перечитывая себя, он замечает, что сама текстура каждого произведения как-то странно расслаивается на успешное/неудачное. словно вдох и выдох, идут то счастливые выражения, целые полосы удач, то болотная муть, мусор; он даже начал вести этому перечень.
Выходит, нет ни одной сплошь удачной книги? — Пожалуй, книга о Японии. Здесь счастливой сексуальной жизни вполне естественно соответствует непрерывно изливающееся, ликующее блаженство письма: в том, что он пишет, каждый защищает свою сексуальность.
Возможна и третья категория — не успешное и не неудачное, а стыдливое: отмеченное клеймом воображаемого.
О выборе одежды
Телевизионный фильм о Розе Люксембург говорит мне о том, как красиво было ее лицо. Глядя на ее глаза, мне хочется читать ее книги. И вот я сочиняю историю об интеллектуале, который решил стать марксистом и вынужден выбирать себе марксизм — какой именно, какого толка, какой марки? Ленина, Троцкого, Люксембург,
Бакунина, Мао, Бордиги1 и т. д.? Он ходит в библиотеку, читает всех, словно пробуя на ощупь одежду в магазине, и выбирает самый подходящий ему марксизм, дабы изрекать дискурс истины, исходя из устройства своего тела.
(Это могло бы стать дополнительной сценой «Бувара и Пекюше» -вот только Бувар и Пекюше, обследуя очередную библиотеку, как раз меняют при этом свое тело.)
1.Амадео Бордига (1889—1970), итальянский философ-
марксист.
Ритм
Он всегда верил в греческий ритм — чередование разрешающихся друг в друге Аскезы и Празднества (а отнюдь не в ритм современной эпохи — труд/досуг). Именно в таком ритме жил Мишле, проходивший в жизни и в тексте через цикл смертей и воскресений, мигрени и бодрости, повествований (рассказывая о Людовике XI, он «работал веслами») и картин (где пышным цветом распускалось его письмо). В чем-то похожий ритм он встретил в Румынии, где по славянскому или балканскому обычаю люди периодически запирались на три дня для Празднества (игры, еды, бессонных ночей и всего такого; это называлось «кеф»). Этого ритма он все время ищет и в собственной жизни; надо не просто в течение рабочего дня иметь в виду вечерние удовольствия (это-то банально), но и наоборот, чтобы из вечернего блаженства в конце концов рождалось желание скорее дождаться завтрашнего дня и вновь приняться за работу (письма).
(Заметим, что такой ритм — не обязательно регулярный: Касальс1 очень хорошо говорил, что ритм — это запаздывание.)
1. Пабло Касальс (1876—1973) — испанский музыкант.
Да будет сие известно
В любом (даже самом необщительном) писательском высказывании содержится такой скрытый оператор, невыраженное слово, немая морфема, отсылающая к категории столь же первичной, как отрицательность или вопросительность; смысл ее — «и да будет сие известно!». Этим сообщением отмечены фразы каждого, кто пишет; в каждой из них есть тот или иной мотив, шум, гортанно-мышечное напряжение, напоминающие три звонка в театре или гонг Ранка1. Даже Арто, настоящий бог гетерологии, говорит о том, что он пишет: да будет сие известно!
1.Отто Ранк (1884—1939) — австрийский психиатр.
Между Саламанкой и Вальядолидом
Как-то летним утром (в 1970 году), задумчиво катя по дороге между Саламанкой и Вальядолидом, он со скуки, ради игры начал придумывать новую философию, тут же окрестив ее «преференциализ-мом» и в тот момент, сидя в машине, мало заботясь, что она может оказаться легковесной или предосудительной: на прочной (твердокаменной?) основе материализма, где мир рассматривается лишь как ткань, текст, развертывающий революцию языков, войну систем, и где рассеянный, неустоявшийся субъект может осознать себя лишь благодаря некоторому воображаемому, — там политический или этический выбор такого псевдосубъекта не основывает никакой ценности; этот выбор неважен; как бы его ни заявлять — торжественно или яростно, — он не более чем наклонность: перед лицом осколков мира я имею право лишь на предпочтение, преференцию.
Школ ьное упражнение
1. Почему автор называет дату этого эпизода?
2. Каким образом выбор места оправдывает собой «задумчивость» и «скуку»?
3. В чем возможная «предосудительность» изложенной автором философии?
4. Объясните метафору «ткани».
5. Назовите философские системы, которым «преференциализм» может противопоставляться.
6. Значение слов «революция», «система», «воображаемое», «наклонность».
7. Зачем автор выделяет некоторые слова или выражения?
8. Охарактеризуйте стиль автора.
Знание и письмо
Увлеченно работая над каким-либо текстом, он любит, чтобы нужно было искать дополнения и уточнения в ученых книгах; будь его воля, он держал бы у себя образцовую библиотечку справочных изданий (словарей, энциклопедий, указателей и т. д.); чтобы меня со всех сторон окружало легко доступное мне знание, с которым достаточно лишь справляться — не впитывая его в себя; чтобы знание знало свое место как приложение к письму.
Ценность и знание
(О Батае:) «В общем, знание сохраняется как могущество, но оспаривается как скука; ценностный подход позволяет не презирать, релятивизировать или же отбрасывать знание, а преодолевать его скуку, отдыхать от него; он противостоит знанию не в полемической перспективе, а в структурном смысле; знание и ценность чередуются, одно дает отдых от другого в любовном ритме. Собственно, таково и есть письмо данного эссе (речь идет о Батае): любовный ритм науки и ценности — гетерология и наслаждение» (ST, 1617, II).
Сцена
В «сцене» (бытовой) он всегда видел опыт насилия в чистом виде, и где бы он ее ни слышал, она всякий раз его пугает, как ребенка пугают ссоры между родителями (и он всегда, не стесняясь, избегает ее). Сцена оттого вызывает в нем столь глубокий резонанс, что в ней обнажается раковая болезнь языка. Речь неспособна замкнуть собою речь — вот о чем говорит сцена; реплики порождают одна другую, не допуская никакого заключения, если не считать убийства; и именно потому, что сцена вся нацелена на это последнее насилие, хоть никогда и не доходит до него (по крайней мере, у «цивилизованных» людей), она являет собой самую суть насилия — насилие, наслаждающееся собственной длительностью; страшно и нелепо, как гомеостат в научной фантастике. (Попадая в театр, сцена становится ручной: театр