Что наша жизнь? Роман. — Кто автор? Аноним.
Читаем по складам, смеемся, плачем…спим
(Карамзин, с. 236).
Высокая концентрация литературной образности в 12 стихах строфы резко контрастирует с простотой двух заключительных стихов. Одновременно резко меняется точка зрения носителя текста и распределение сфер реальности и вымысла. В начале строфы Онегин и Татьяна предстают как литературные образы — создания авторского творческого воображения, далее намекается, что в облике Татьяны жизнь и поэзия сливаются. Но в след. стихах сама Жизнь получает название романа, а автор перемещается в позицию читателя, который волен «дочитывать» ее до конца или нет. Такими средствами создается синтез основных стихий романа: литературы и действительности.
3-4 — Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Стихи представляют собой пересказ текста, впервые использованного П как эпиграф для "Бахчисарайского фонтана": "Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече. Саади" (IV, 153).
Сади (Саади) (между 1203 и 1210 — 1292) — иранский поэт, род. в Ширазе. Высказывание, использованное П в качестве эпиграфа, содержится в поэме "Бустан", как это было установлено К. И. Чайкиным (см.: Пушкин, Временник, 2, с. 468). Непосредственным источником для П послужил французский перевод "восточного романа" Томаса Мура "Лалла-Рук" (см.: Томашевский, I, с. 506). Однако цитата эта в EO имела более сложный смысл. В № 1 "Московского телеграфа" за 1827 г. появилась статья Н. Полевого "Взгляд на русскую литературу 1825 и 1826 гг. (Письмо в Нью-Йорк к С. Д. П.)". В эту статью, содержащую ряд смелых политических намеков, П. А. Вяземский, как это было установлено М. И. Гиллельсоном (см.: Пушкин. Исследования и материалы, т. III. М.-Л., 1960, с. 424), сделал вставку: "В эти два года много пролетело и исчезло тех резвых мечтаний, которые веселили нас в былое время… Смотрю на круг друзей наших, прежде оставленный, веселый и часто (думая о тебе) с грустью повторяю слова Сади (или Пушкина, который нам передал слова Сади): Одних уж нет, другие странствуют далеко!" Как статья Полевого, так и вставка Вяземского не прошли незамеченными: правительство получило доносы (см.: Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению, т. П. СПб., 1889, с. 386–391; считалось несомненным, что автор доносов Ф. Булгарин, однако М. И. Гиллельсон обнаружил, что они написаны рукой фон Фока, см.: Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский, жизнь и творчество. Л., 1969, с. 158). На основании этих доносов Вяземскому было направлено полуофициальное письмо. Действуя явно по поручению высших инстанций, осуществлявших наблюдение над литературой, Д. Н. Блудов писал: "…цитируются стихи Саади в переводе Пушкина. Я не могу поверить, чтобы вы, приводя эту цитату и говоря о друзьях, умерших или отсутствующих, думали о людях, справедливо пораженных законом; но другие сочли именно так, и я представляю вам самому догадываться, какое действие способна произвести эта мысль". История гонений на эпиграф из Саади, конечно, была известна П от Вяземского, и, употребляя его в заключении EO, он не просто совершил смелый акт, намекая на декабристов, но и сознательно дразнил Бенкендорфа, демонстрируя, что его не может остановить и то, что властям заведомо известен смысл намека.
6-7 — А та, с которой образован
Татьяны милый Идеал…
Обращенность концовки романа к его хронологическим истокам — южному периоду творчества П — вызвала у П воспоминания о Крыме (ср.: "Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату: письмо ваше разбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего "Онегина"…" письмо Н. Б. Голицыну 10 ноября 1836, XVI, 184 и 395; «крымская» атмосфера концовки, возможно, также способствовала цитированию Саади). Смыкая конец сложного реалистического текста с его романтическими истоками, П не только напомнил о своем декабристском окружении тех лет, но и счел необходимым восстановить в сознании читателей "И гордой девы идеал, И безыменные страданья" (VI, 200), ту романтическую легенду, которая сопутствовала появлению южных поэм и рисовала их автора влюбленным изгнанником, исповедующим свои сердечные тайны. См.: Лотман Ю. М. Посвящение "Полтавы". Изучение ряда предположительных прототипов Татьяны (а их было немало) убеждает в чисто художественной природе этого образа: "с которой образован" и пр. — литературная мистификация, призванная обострить у читателя чувство житейской подлинности событий, составляющих содержание романа. См. с. 23–31.
ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА
Предисловие было предпослано автором отдельному изданию восьмой главы (1832), которая появилась с пометой: Последняя глава "Евгения Онегина". В издании романа в 1833 г. П, помещая после "Примечаний к Евгению Онегину" специальное добавление: "Отрывки из путешествия Онегина", перенес текст предисловия в начало этого раздела.
В "Путешествие" включены строфы, написанные в разное время: описание Одессы было создано в 1825 г. в период работы над четвертой главой. Начало опубликованного текста "Путешествия" писалось осенью 1829 г., последние строфы закончены 18 сентября 1830 г. во время пребывания П в Бол-дине. В какой мере "Путешествие" было закончено — неясно. В предисловии П сообщает, что ему пришлось исключить уже готовый и законченный текст всей главы ("Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России" — VI, 197). Добавляя, что ему пришлось "пожертвовать одною из окончательных строф", он закрепляет в читателе мысль, что текст был написан полностью, вплоть до последнего стиха. Однако как изучение рукописей, так и рассмотрение самих сохранившихся строф не позволяет подтвердить это. Видимо, у П был какой-то обширный, но вряд ли завершенный окончательно текст главы, когда он отказался от мысли о ее полном включении и прекратил работу над ней.
Прежде всего, не ясен до конца маршрут путешествия. Сам П подчеркнул, что речь идет о путешествии по России. О том же писал и Александр Тургенев, видимо, слушавший какие-то фрагменты текста. Однако не исключено, что в некоторые моменты работы П предполагал описать заграничное путешествие. На это указывает, во-первых, хронология странствий Онегина: герой романа, "убив на поединке друга" (VIII, XII, 9), оставил деревню зимой 1821 г. 3 июля 1821 г. он отправился в путешествие. В Петербург Онегин возвратился осенью 1824 г. Таким образом, путешествие его длилось около трех с половиной лет. Учитывая, что сохранившиеся строфы "Путешествия" рисуют его как безостановочное бегство от тоски и постоянную и быструю "перемену мест", срок в три с половиной года кажется слишком длительным для путешествия по России. Летом 1823 г. Онегин встретился с Пушкиным в Одессе. Где был он в последующее время? Во-вторых, в восьмой главе возвращение Онегина сравнивается с приездом на родину Чацкого и употребляется формула: "С корабля на бал" (VIII, XIII, 14). Чацкий вернулся в Россию из-за границы, морем прибыв в Петербург и оттуда прискакав в Москву. Он "хотел объехать целый свет, И не объехал сотой доли" (I, 9). "Горе от ума" приходилось неоднократно упоминать в связи с EO. До сих пор это было обусловлено параллелизмом в изображении московского общества и построении сатирических образов (с. 331). Не следует, однако, забывать, что Чацкий был единственным в современной EO литературе героем, который мог быть сопоставлен с Онегиным. Параллелизм сюжетной ситуации: "возвращение из путешествия — влюбленность — объяснение — крах надежд" — вряд ли ускользнул от внимания автора EO. Если же П чувствовал эту параллель, то упоминание о том, что Онегин возвратился "как Чацкий" и попал с корабля на бал, может служить и основанием и для некоторых суждений о маршруте героя. Онегин, который еще в первой главе был "готов <…> увидеть чуждые страны" (I, LI, 1–2), мог отплыть из Одессы, чтобы через год с лишним вернуться, в Петербург. Однако даже если такого рода замыслы и имелись у П, от них не осталось следов. "Путешествие Онегина" фрагментарно и в пространстве, и во времени — нам остается лишь комментировать наличный текст и реконструировать те пропуски, которые имели не сознательно-художественный, а вынужденно-цензурный характер.
К последним в первую очередь относится эпизод посещения Онегиным военных поселений. О существовании его узнаем от авторитетного свидетеля П. А. Катенина, который имел возможность ознакомиться с рукописным текстом, и, как видно из пушкинского предисловия, обсуждал его с автором. В ответ на запрос Анненкова Катенин в письме от 24 апреля 1853 г. писал: "Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани, Евгений видел военные поселения, заведенные Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению, и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую". Опубликовавший письмо П. А. Катенина П. А. Попов писал: "Катенин сообщил Анненкову не только новую для нас деталь фабулы исключенной автором главы "Евгения Онегина", чрезвычайно важную для творческой истории этого романа, но и указал причины, побудившие Пушкина "предать вечному забвению" "слишком резкие для обнародования" строфы" (Попов П. А. Новые материалы о жизни и творчестве А. С. Пушкина. "Литературный критик", 1940, № 7–8, с. 23, 237). Естественно возникает вопрос: "В какой момент путешествия Онегин посещал военные поселения?" Традиционно эпизод этот ассоциируют с отрывком, посвященным Новгороду, и, таким образом, с него начинается странствие героя по России. Было высказано предположение, что Онегин должен был посетить Одесские поселения генерала И. О. Витта, с которым