рой» перестали общаться, кроме как в самых необходимых, чисто служебных случаях, почти все. Даже некоторые «старики» – Василий Иванович, Николай Григорьевич Александров, Ольга Леонардовна – высказали Подгорному и его «девам» свое недовольство несправедливой оценкой труппы и тенденциозным информированием Владимира Ивановича […] А Константин Сергеевич всему этому верил и что ни день ставил всем в пример то, как ревностно относится к делу наша администрация. Нечего говорить, что это портило общую атмосферу»17.
О том, что в таком тенденциозном информировании Немировича-Данченко была доля вины Бокшанской, свидетельствует направленное ей письмо:
«Пусть Вас не обвиняют, будто Вы пишете мне всякие сплетни. Вы мне пишете десятую долю того, что другим пишут их близкие(выделено самим В.И. Немировичем-Данченко – А.Б.). Здесь все знают»18.
Впрочем, в последующем у Владимира Ивановича появились сомнения относительно надежности своего информатора. Зато, как оказалось, у самого информатора имелся целый аппарат по сбору информации о настроениях в Театре. Об этом свидетельствует содержание письма, направленного в адрес Бокшанской из Милана 29 декабря 1932 года:
«Кстати, Вы уверены, что у Вас, именно у Вас, информации о настроениях в театре правильные? Задаю этот вопрос без малейшей подозрительности и недоверия. Напротив, Вы всегда стараетесь быть чрезвычайно объективной, и когда высказываетесь от себя, то чувствуется, что у Вас опора на лучшую, благороднейшую часть театра. А все-таки хорошо держать под контролем свой собственный информационный аппарат»19.
Не уверен, является ли такой институт как «информационный аппарат» неотъемлемым атрибутом театральной специфики. Это, как говаривал Воланд, по линии другого ведомства. И ведь подумать только – такая совсем уж по-чекистски профессиональная постановка вопроса – «держать под контролем свой информационный аппарат»… О чем вообще идет речь – об оперативном подразделении Лубянки или все-таки о храме Мельпомены?
А ведь вопрос не праздный. МХАТ в тридцатые годы – Театр не совсем обычный. «Объект особой нормы», если уж продолжать пользоваться специфической лексикой. И все потому, что его спектакли посещали члены Советского Руководства. Сам Сталин пятнадцать раз смотрел булгаковские «Дни Турбиных»! В такой театр кого попало на работу не возьмут. Родственники за границей, или из числа судимых, предосудительные с точки зрения Лубянки знакомства – все это гарантировало, что такого человека даже в фойе не пустят, не говоря уже о работе в дирекции. За очень редкими, разумеется, исключениями. Но в таких случаях человек должен был денно и нощно верой и правдой доказывать свою преданность Партии и Социалистической Родине. Хотя бы состоя в «информационном аппарате», зарабатывая доверие.
Как видно, Бокшанской доверяли. Даже выпускали за границу, где, несмотря на свою официальную должность секретарши, она пользовалась особым, не соответствующим ее статусу влиянием. Более того, в одном из писем Немировича-Данченко проскользнула фраза, из которой следует, что, направляясь из зарубежной командировки домой, Бокшанская заехала в Ригу (за границу!) навестить мать. И тем не менее, несмотря на наличие родственников за границей, как она, так и ее муж пользовались особым доверием: судя по записи в дневнике Елены Сергеевны от 18 сентября 1935 года (почти через год после гибели Кирова, когда режим был особенно ужесточен), муж Ольги Сергеевны вместе с Н.В. Егоровым принимал гостей – Кагановича и Молотова20.
В то время иметь родственников за границей и пользоваться таким доверием со стороны Лубянки – для этого действительно нужно было совмещать свои секретарские (судя по воспоминаниям В.В. Шверубовича – административные) обязанности с другими. И вот здесь наступило время возвратиться к загвоздке, отмеченной в начале главы: по крайней мере в этом пласте своей двойной жизни Бокшанская занимала более высокую иерархическую ступень, чем ее шеф. Ведь, судя по содержанию приведенной выдержки, он знал, что она имеет «информационный аппарат», но кто конкретно в нем состоит, ему, видимо, ведать не было позволено.
Да, слово – не воробей. Это факт, что два администратора Театра настолько потеряли революционную бдительность, что в своей переписке допустили утечку весьма специфической информации, а составитель, редактор и автор вступительной статьи к «Избранным письмам» корифея МХАТ В.Я. Виленкин, тот самый, который, комментируя воспоминания В.В. Шверубовича, по-рыцарски вступился за светлую память Бокшанской, в данном случае допустил оплошность и позволил обнародовать прямое упоминание о том, что Ольга Сергеевна, родная сестра жены Булгакова, занималась сбором некоей информации, имея для этого определенные средства.
Но знал ли Булгаков об этой тайной стороне жизни своей «куньяди»? Похоже, что «куньядь» не очень-то скрывала факт своей связи с охранкой.
Вспомним, как была изображена Бокшанская на ливановском «заднике» в день празднования тридцатипятилетия МХТ. Нет, не со щитом и мечом – чего не было, того не было. Но с секирой.
Нет, Булгаков вряд ли был несправедлив по отношению к sister. А вот слащавая апологетика Бокшанской является проявлением несправедливости к нему самому.
Примечания к 33 главе:
1. Г.А. Лесскис. Указ. соч., с. 649.
2. В.Я. Лакшин. Мир Михаила Булгакова. «Литературное обозрение», N 10-1989 г., с. 23.
3. Л.М. Яновская. Треугольник Воланда, с. 256.
4. «Великий канцлер», с. 506.
5. М.А. Булгаков. Письма… с. 572.
6. Там же, с. 570.
7. Там же, с. 564. Письмо от 2 июня 1938 года.
8. Там же, с. 567.
9. Там же, с. 576 – письмо от 22 июня 1938 года.
10. Там же, с. 588-589 – письмо от 31 июля 1938 г.
11. Там же, с. 591-593.
12. Дневник Елены Булгаковой. «Составление, текстологическая подготовка, вступительная статья, комментарии – Л. Яновская, 1990».
13. Там же, с. 56 – запись от 1 мая 1934 г.
14. Там же, с. 146 – запись от 12 мая 1937 г.
15. В.В. Шверубович. Указ. соч., с. 490.
16. Там же, с. 531, 563.
17. Там же, с. 531.
18. Из письма В.И. Немировича-Данченко О.С. Бокшанской от 23 декабря 1923 года – Избранные письма. Том 2, с. 282.
19. Там же, с. 400.
20. То, что использование Системой лиц, имевших родственные связи за рубежом, имело место, свидетельствует также и пример барона Б.С. Штейгера, показанного в романе в образе барона Майгеля. О его связях со спецслужбами в свое время отмечала Е.С. Булгакова. В.Г. Редько обнаружил, что известные как поэты брат и сестра Б.С. Штейгера – Анатолий Сергеевич Штейгер (1907-1944) и Алла Сергеевна Головина (1909-1987) в период революции оказались за границей, проживали соответственно в Швейцарии и в Брюсселе; их отец был до революции депутатом Госдумы.
Глава XXXIV. Треснувший монокль темно-фиолетового рыцаря
Коровьев…Это несколько загадочный персонаж… Демон пошлости, пронырства и лакейской фамильярности… Его трансформация в «темно-фиолетового рыцаря с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом», который когда-то был наказан за шутку насчет «света» и «тьмы» (т.е. Бога и дьявола), убедительного объяснения до сих пор не получила.
Вообще хамить нельзя, а стерпеть хамство можно. Даже хорошо. Потом хорошо будет вспомнить, что тебе нахамили, а не ты. А вот если нахамишь – потом тошно бывает на десять лет.
Одним из моментов, подтверждающих вывод о том, что прототипом Варьете послужил МХАТ, является возможность определить со значительной степенью вероятности и круг лиц, послуживших прототипами образа Коровьева-Фагота.
В качестве отправного момента используем следующие соображения. Из отдельных штрихов, подробно останавливаться на которых нет небходимости, видно, что вся свита Воланда, в отличие от него самого (прибыл в Москву посмотреть, что изменилось), состоит из жителей Москвы. Если этим персонажам соответствуют реальные жизненные прототипы, по два из них – Бегемот и «бывший регент» Фагот-Коровьев – должны принадлежать, скорее всего, к миру искусства, поскольку оба выступали в Варьете в роли артистов. О принадлежности Коровьева к этой профессии может свидетельствовать и его привычка носить пенсне с треснувшим стеклом, а в одной из ситуаций – треснувший монокль. Эта бутафория не может не восприниматься как набор реквизита актера, играющего какую-то роль. При этом из двух персонажей более искусным артистом перед читателем предстает именно Фагот со своими «коровьевскими штучками». Можно предположить, что и его жизненный прототип занимает в этой сфере деятельности более значительную ступень.
Выше изложено допущение, что в качестве прототипа кота Бегемота можно рассматривать Н.Е. Буренина, который был весьма квалифицированным пианистом. Достаточно сказать, что Горький высоко ценил уровень его мастерства и считал, что лучшим из известных ему исполнителей произведений Грига является именно он. Следовательно, прототип Коровьева-Фагота должен быть поистине гигантом в мире искусства.
Идентификация облегчается тем, что с определением прототипа Варьете круг поиска, по логике, должен ограничиться МХАТом.
Как еще один момент, указующий на личность прототипа, можно расценить следующий факт.
Савва Морозов, дом которого определен как «Дом Маргариты», был председателем правления Товарищества (владельцев-пай