Максим переминается с ноги на ногу, теребит в руках шапку, как-то ошалело улыбается.
— Где твои варежки? Зима на дворе.
— Да вы не волнуйтесь. Мне не холодно.
И нет его уже…
Как-то перед самоподготовкой пришла Лара.
— Я хотела о маме нашей поговорить. Она давно в больнице. Левая часть парализована, говорит плохо. Старшая сестра понимает, а я ничего не разбираю.
— Вы часто к ней ездите?
— Редко.
— Ты считаешь, она виновата в том, что с ней произошло?
— Виновата. Пила много. Она потом даже на лак перешла.
— С какого возраста вы в сестрой в детдоме?
— Я с пяти лет, а сестра с шести.
— Понимаешь, вас никто не осудит, если вы не будете к ней ездить. Но раз ты пришла, раз завела этот разговор, значит, тебя что-то мучает! Значит, тебе ее жалко? Или я тебя не так поняла?
— Конечно, жалко. У нее ведь никого нет. И у нас никого нет.
— Сколько ей лет?
— Тридцать семь.
В личном деле Раи лежала справка:
«…К вам направляется девочка, найденная в Центральном универмаге. Как пояснила девочка, ее оставила в универмаге мать…»
Девочке не было четырех лет. Ее поместили в детский дом, затем в интернат. Она росла, училась. Через 15 лет, когда Рая заканчивала школу, мать вернулась за ней. Она увидела высокую, красивую, быструю и легкую в движениях девушку. Это была ее дочь. И она увезла ее.
— Как же ты поехала за ней после всего? — спросила я Раю, когда, уютно устроившись на диване в моей квартире, она рассказывала про свою жизнь.
— Как поехала? Да она же мать моя!
Зимнее утро. Иду на работу высоким берегом реки. Справа внизу замерзшая река, а здесь, под соснами, кто-то уже протоптал аккуратную неглубокую тропинку. Тропинка узкая, двум встречным не разойтись, а ступишь в сторону — и по колено провалишься в мягкий, пушистый снег. Но навстречу никого. Мороз за двадцать, безветренно и тихо. Из маленьких изб на правом берегу тянутся в небо вертикальные дымы.
Я сворачиваю в парк, прохожу через школьный стадион, иду мимо теплицы. В это время года теплица похожа на большой белый сугроб.
Около столовой дети разгружают сани с хлебом. Лошадь переминается с ноги на ногу, фыркает, и кудрявый пар из ее ноздрей истаивает в морозном воздухе. Пахнет хлебом, лошадиным теплом и снегом.
У перехода смахиваю веничком снежную пыль с сапог, вхожу и иду живым детским коридором.
Через несколько минут начнется урок, и переход опустеет. После занятий сюда придет дежурный класс. Сегодня среда. По средам в интернате генеральная уборка и баня.
Своей бани у школы нет, а городская стоит недалеко, на берегу Енисея. Первыми моются самые маленькие. Старшеклассники бегают по одному. Сдал объект воспитателю, полотенце под мышку и на берег, в баню.
Уклад жизни в интернате вырабатывался годами и на первый взгляд мог показаться строгим, жестким и даже суровым. Особенно если помнить, что в интернате детям больше всего нужны ласка, сердечное тепло, сочувствие и сострадание.
Но здесь держатся простой истины — жалость унижает и воспитывает ленивого и никчемного человека. Чем раньше ребенок узнает вкус пота, тем крепче будет держаться на ногах, когда вырастет. Втрое крепче должен держаться ребенок, оказавшийся на краю. За ним ни родительской спины, ни стен родного дома.
Интернатские дети умели все: ремонтировали столы и стулья, вставляли стекла, столярничали, выращивали рассаду, в походе за минуту ставили палатки, разжигали костер одной спичкой. Руки у ребят были золотые, и им всегда находилось дело — в интернате вечно латали дыры. От услуг уборщиц здесь отказались, только туалеты убирали нянечки. Школа держалась на самоуправлении. Девочки и мальчики сами следили за одеждой и обувью, три раза в день мыли полы в теплом переходе, в столовой, в спальнях, в школе. Кроме того, убирали огромную интернатскую территорию, готовили, шили, делали крупный и мелкий ремонт, белили.
Перед работоспособностью детей я преклонялась. И в то же время жалела их. Жалела той извечной материнской жалостью, которой есть тысячи объяснений и нет никаких оправданий. Видимо, срабатывал материнский инстинкт — уберечь, оградить. Я их жалела, а моя жалость им была не нужна, и в сострадании они не нуждались.
Дети в интернате работали много. Только за один учебный год девочки сшили для детского сада 200 наволочек, 50 пододеяльников; для себя 100 платьев, 800 полотенец, 500 наволочек, 400 наперников, поварские курточки, платья выпускницам, нарукавники и занавески. Мальчишки заработали 1400 рублей на ремонтных работах, на 1500 рублей выполнили заказы на столярные работы. Девочки и мальчики вырастили рассаду помидоров и цветов, продали и выручили почти 1000 рублей.
Конечно, труд детей, хоть и соответствовал их физическому развитию, но был монотонным, утомительным. Дети уставали, срывались, вступали в конфликты с товарищами, со взрослыми. А утром снова мыли полы, стирали, убирали, дежурили.
ИЗ РАЗГОВОРОВ С РЕБЯТАМИ:
— Дежурю я с желанием, но не всегда.
— Дежурю я по-разному. Иногда нет настроения.
— Мне иногда хочется побегать, но я всегда мою полы на совесть.
— Устала я. Так все надоело… Надоело. На завод бы ушла. Как вы думаете, меня отпустят после восьмого класса?
Миша Тарасов в ответ на упреки взрослых:
— Да, я стал срываться. Но как не сорваться, если совсем нет свободного времени. Сегодня дежуришь в столовой, завтра работаешь в мастерской, послезавтра — генеральная и баня, в четверг — заседание комитета комсомола, потом работа на территории и мытье первого этажа. А там, глядишь, и воскресенье. А в понедельник опять подниматься в шесть утра и дежурить по столовой.
Через год Миша уйдет служить в ряды Советской Армии и в одном из писем в интернат напишет:
«… Очень часто вспоминаю всю родную школу. Порой сам себе завидую, что учился в такой хорошей школе и меня воспитывали такие прекрасные люди. Многому я за этот год научился, даже характер у меня изменился. Появилась нетерпимость ко всему плохому, строгость в выполнении в срок возложенных на тебя обязанностей. Прививается и укрепляется любовь к Родине, желание отдать все для ее защиты».
ИЗ ПИСЕМ В ИНТЕРНАТ:
…Мне очень пригодились в армии навыки, полученные в интернате, — заправить кровать, вымыть полы, проследить за своей одеждой мне нетрудно, справляюсь с этим быстро и хорошо, — писал с БАМа Федя. — Мне присвоили звание сержанта и поставили на должность старшины роты. И самое трудное сейчас — научить ребят мыть полы и заправлять кровать. Многие не умеют.
…Работаю я в больнице санитарочкой. Работа трудная, но знаете, порой мы, простые санитары, спасаем людей… Живу в общежитии. Хотела поступать на подготовительные курсы, но они платные. Наташа О.
…Лето я провела отлично. Ездила к брату. И сразу устроилась временно на работу. И знаете кем? Поломойкой! Я так много узнала и увидела, что и за год не рассказать. Люба Ф.
…Долго не мог устроиться на работу. Хотели взять в аэропорт помощником механика, а когда узнали, что мне осенью в армию, отказали. Сейчас я работаю санитаром на вездеходе, развозим по больницам хлеб, воду, продукты. Сегодня мой первый рабочий день. Немного устал. Все-таки мешки с картошкой и мукой тяжелые, да еще полный вездеход всяких ящиков со всякими банками. А нас двое.
Жизнь скучная. Здесь столько грязи, что по улице и в сапогах не пройдешь. Я такой грязи давно не видел и поначалу даже испугался. Теперь привыкаю. Витя Л.
…Было собрание. Мне вручили грамоту за отличные успехи в боевой и политической подготовке и знак «Отличник Советской Армии». Всем, чего я достиг, я обязан интернату. Юра С.
— У меня растет сын, и я буду воспитывать его так, как меня воспитывал интернат, — скажет на встрече выпускников Нина Арефьева. — Я убеждена, детей не надо жалеть, а построже спрашивать с них. Как вспомню наши генеральные! Сколько ведер воды перетаскали, сколько порошка перевели! А мытье полов?
Казалось, мыли их с утра и до вечера. Иной раз проклинаешь все на свете, а делаешь. Деваться-то некуда.
— Нас учили быть хозяйками, причем экономными и бережливыми. Ничего не пропадало. Лоскутки, обрезки ткани, кусочки меха — все шло в дело. — Нина Минаева волнуется. — Я просто не могу понять, в чем я тогда ходила? Дадут одно платье на три года, уж так его бережешь, так бережешь. Понимаешь, новое получишь не скоро.
— Не знаю, как вас, — говорит Маша Дорохова, — а меня интернат так закалил, ничего теперь в жизни не страшно!
Как же случилось, что дети, преданные родителями, лишенные крова, тепла, ласки, выросшие не в праздности и лени, а в повседневном труде и ежеминутных заботах, воспитанные в уважении к труду, к трудовой копейке, дети, которые с утра до ночи бескорыстно работали во благо интерната, а стало быть, во благо общества, как случилось, что их, детдомовских детей, общество задвинуло за черту бедности и нищеты? Отторгло от себя, лишило элементарного, превратило в пасынков и падчериц?
Ни героические усилия коллектива, ни самоотверженность детей, ни помощь шефов и города не спасали положения. Проблемы оставались и ежедневно множились. Одна из острейших — как за гроши одеть и обуть 360 ребят от 7 до 18 лет.
Не так давно нормы носки одежды для воспитанников детских домов и интернатов изменили в пользу детей. А тогда, в 1977 году, они были суровыми.
Зимнее и демисезонное пальто выдавалось на четыре года. 12-летнему вроде на вырост, а 16-летнему рукава по локоть. Мальчики получали 3 хлопчатобумажных рубашки на два года и 2 майки на год. Девочкам полагалось 4 хлопчатобумажных платья на три года. И мальчикам и девочкам выдавали по одному свитеру на два года, на три года 1 лыжный костюм, валенки или утепленные ботинки, 3 пары нательного белья, 1 головной убор. Детям полагалось 1 наволочка 13 год, 3 простыни на четыре года, 1 пододеяльник на пять лет, 1 махровое полотенце на шесть лет
ИЗ ПИСЕМ ВОСПИТАТЕЛЯМ: