Когда Уинки выразил свою неосведомленность об истинном пункте их назначения, Снупи с жалостью посмотрел на него и, остановившись, торжественно заявил:
-- В фан-клуб мистера крюка и психоделической водонапорной башни!
Из кустов высунулась чья-то рука, помахала в воздухе двумя поднятыми пальцами и сонно упала обратно.
-- Да, - снова сказал Снупи, явно наслаждаясь возможностью привлечь в ряды поклонников крюка нового человека, - именно туда - к поклонникам наикрутейшей команды вселенной!
Тогда Уинки допустил еще одну неосторожность, которая чуть было не стала для него роковой.
-- А что это за команда? - спросил он.
Снупи остановился. Снупи раскрыл рот. Снупи позеленел, завращал выпучившимися глазами и перестал дышать. Потом медленно и осторожно скосил один глаз на винкля, и лицо его стало постепенно принимать радостно-осмысленное выражение. Потом он сказал:
-- Что?
Лес замер. Кругом замерли за одной ноге все жители и мирные обитатели, не успев опустить вторую на твердую землю. Снупи со все более и более расплывающейся на лице улыбкой закричал:
-- Что-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о?!
Уинки упал на мох, зажав уши руками. С деревьев посыпалась разноцветная листва. Один ствол метрах в десяти от них покачнулся и замер в положении, опровергающем все законы физики. Такого крика, с тех пор, как рассеянный третьим словом повелителя акстер провозгласил начало великой битвы цефиаков, никто не слышал. Но тогда это кричала целая армия страшных воителей и непреклонных бойцов, закованная с ног до головы в горделиво блестевшие самовары и вооруженная мечами самопилами в комплекте с испорченными точилками для карандашей. А здесь... Уинки, все еще лежа, опасливо отнял руку от уха и прислушался. Вроде все было тихо. Птицы и лягушки снова начали квакать и петь. Гуляющие возобновили свою прогулку, и упавшее древо вернулось на свое место. Только из большой стеклянной кротообразной банки высунулась усатая голова и спросила:
-- Что за дела?
-- Этот человек не знает мистера крюка и психоделическую водонапорную башню! - об'яснил пришедший в себя Снупи с блаженной улыбкой на лице. - теперь я веду его в наш клуб.
-- Крутота! - весело откликнулась голова и снова скрылась в банке.
Снупи схватил Уинки за руку, поднял его на ноги, бормоча "пойдем, пойдем", и поволок его вперед.
Глава четвертая
Первое, что бросилось ему в глаза - огромный яркий плакат на противоположной стене, гласящий в три цвета:
кузнечики ошизели.
Сия странная надпись сопровождалась изображением женской ноги, из которой выезжал мотоцикл. Чуть ниже, под гнилым бревном, на котором люминесцентной краской было выведено: "топ всего попа" красовалась грифельная доска с этим топом:
кам он, мистер х
сюприм психоделик лажа
прикид, прикид
ништяки
чаво ты смотрешь?
Великая чугунная наковальня
бэби, я обторчался в черняк
суперфак
ан-а-кон-да. По-видло
тне крестьяне
Придя в себя от накатившей на него волны гама и дыма, Уинки попытался врубиться в обстановку. Крутая торчальня, она же фан-клуб мистера крюка и психоделической водонапорной башни, представлялась огромной и прокуренной до основания. Там и сям висели плакаты, призывающие заниматься разнообразными странными делами и сообщавшие о малопредставительных вещах. Под ними сидели, курили, имели и молчали волосатые люди неоконформистского толка, каковой выражался преимущественно в надевании на себя вещей, для этого явно не приспособленных, и в отказе от буржуазной привычки хотя бы изредка мыться, а также в убеждении, что табачный дым лучше воздуха, а алкогольные напитки лучше воды.
Пока Уинки так озирался кругом, Снупи, пробормотав что-то, исчез в клубах табачного дыма. Неожиданно из беспорядочного скопления тел вылетел человек, одетый в весьма живописную рыболовную сеть, после чего скопление разразилось ревом то ли восхищения, то ли возмущения. Рыболов подскочил к Уинки и, протянув вперед руку, спросил:
-- Что это за дерево, о молодой леопард, с которого я ласково возвращаюсь?
-- Советую спросить у Бретона, - скромно сказал Уинки, вспомнив детство.
-- О, Бретон, - простонал человек, все еще протягивая руку и, продолжая стонать, выскочил на улицу, придерживая волочащийся за ним шлейф. Сразу же после этого к Уинки подошел очень мрачный, очень худой юноша с ведром на голове и предложил продать ему набор игл, подходящих для стереомашины и в любом количестве голов. Уинки вежливо отказался, сославшись на отсутствие у него рук, после чего юноша, еще более утвержденный этим отказом в своей мизантропии, вернулся на свое место под красиво висяшим плакатом:
Самоубийство - это множество оглушающих звонков.
Тем временем к Уинки приблизился устойчиво-бухой человек лет сорока, по бороде которого можно было примерно определить, что он ел за последнюю неделю.
-- Вы, молодые, все хипари и моднари, - прохрипел он, одобрительно глядя в несколько сторон сразу. - это хорошо! А я вот - старик. Старый битник. Таких, как я, больше нету. Прально. Ты меня уважаешь, чувак? доверительно спросил он, совладав, наконец, со своими глазами и заставив их уставиться на Уинки. - прально. похлопав Уинки по плечу, он направился к выходу; во все горло читая малопонятные, но трудновоспринимаемые стихи.
Уинки улыбнулся. Давно ему не приходилось бывать в такой обстановке. Фан-клуб мистического леса навеял на него воспоминания детства. "интересно, как они похожи друг на друга, - подумал он, - и этот престарелый битник, и мрачный продавец торчева, и веселые обдолбанные поклонники сюрреализма. Я их видел раньше. Давно. Хотел бы я знать, где тут молодой я?"
И под покровом дыма он двинулся вперед, рассматривая обитателей избы-торчальни.
Миновав трех полуголых молодых людей, сидящих во вместительной бочке и спорящих о преимуществах старого ботинка перед настольной лампой (на спине у одного из них виднелась полустертая надпись: "жди меня, и я умру"), очень грязного курильщика трубки, который был погружен в рассматривание своего еще более грязного колена и двух голых девушек в зеленых валенках, увлеченных чтением радхакришнана. Уинки присел около существа в белой хламиде и облаке длинных светлых волос. В руках его находился причудливый на вид музыкальный инструмент с неопределенным количеством струн, из которого юноша (это выяснилось, когда он поднял голову) извлекал звуки индийской раги. В этом человеке было что-то, выделявшее его из остальных, может быть, увлеченность или что-то еще. Во всяком случае, Уинки понял, что между ними возникла дружба. Почему? Кто может об'яснить, как рождается дружба? Он с сожалением оторвался от звуков и двинулся дальше.
Миновав парочку, занятую об'единением початков кукурузы, Винкль увидел несколько элегантно одетых в разодранные фраки молодых людей, деловито рассматривающих диски. Заглянув через плечо одного из них, можно было полюбоваться на живописно оформленную обложку с надписью: "Доктор крюк и психоделическая водонапорная башня. Восемнадцать приходов квартирьера сломанной березы. Включает хит-сингл узник желтой лужи". Однако при приближении Винкля джентльмены во фраках прервали свой несомненно высокоинтеллектуальный разговор о качестве вкладок, конвертов, песка, дерибасов, массы, пакетов, а также о прайсе, поспешно спрятав диски. Пожав плечами, Уинки двинулся дальше. Миновав ряд неподвижно лежащих тел, павших жертвами крутого прихода, он собрался было подойти к волосатого вида художнику, занимающемуся своим черным делом неподалеку, как в фигуре одного из лежащих что-то привлекло его внимание. Уинки всмотрелся и, не доверяя своим глазам, сделал несколько шагов, потом, все еще не веря, подбежал к нему и перевернул на спину.
Проглотил комок в горле:
-- Господи, Дэви!
Дэвид невидящими глазами смотрел в потолок. Уинки, беспомощно оглянувшись вокруг, взвалил на себя тело своего самого близкого друга и понес его в выходу.
Глава пятая
Длинный человек с чуть надменным лицом и маленькой бородкой сел к пианино и стал настраивать гитару, которая, как маленький красный зверь, притаилась у него на коленях. На возвышении, служащем чем-то вроде сцены, появился меланхоличный ударник с сигаретой в зубах. Он опустился на одно колено и начал поправлять басовый барабан. Затем, обойдя установку, склонился над гущей барабанов, и зал огласился привычным заклинанием:
-- Раз, два... Раз, два... Раз, два...
Дэвид ухмыльнулся. Легко поднявшись, человек с красной гитарой тоже подошел к своему микрофону, и глубокий низкий голос его раздался из черных потертых тумб, стоящих по краям сцены.
Появился пианист в длинной широкой вельветовой куртке, похожий на какого-то бога, одевшегося модным художником. Он тронул клавиши, развернулся и воззрился в зал. Оттуда вылез кто-то с болезненным лицом, взял гитару и воткнул штеккер. Мальчик со скрипкой откинул папиросу и приложил скрипку к плечу.
Музыка вошла неожиданно, и никто не смог уловить того мгновения, когда люди на сцене перестали быть людьми из плоти и крови и воплотились в звуки. Кровь прихлынула к вискам Дэвида, чудо воплощения охватило его. Вздрогнув на ветру, растаял мир, и вспыхнуло, как сухая трава, сердце. Скрипач, еще совсем юный, ласкал скрипку длинными нежными пальцами. Она пела, как поют деревья, готовые отдать себя ночи, как поют июльские поля на восходе. Он смотрел куда-то мимо всего со строгим застывшим лицом. А потом музыка взрывалась, и скрипка, как раненая птица, срывалась в штопор, обезумевшей гоночной машиной носилась по кругу, распиливая реальность, вылетая на крутых виражах аж из пространства и времени, опровергая законы гармонии и разрезая небо надвое.
Битком набитый зал постепенно накалялся. Обычные разговоры словно обрезало ножом. Впрочем, их бы не было и слышно, и лица, обращенные к сцене, как к богу, начинали расплавляться в этом шторме звука. Вразнобой стучащие сердца обрели единое биение, сложившееся с пульсом песни. Маленький косматый человек рядом с дэвидом, только что распевавший что-то во всю глотку, куривший четыре сигареты сразу, и вообще веселившийся вовсю, как разбуженный, замолк и, судорожно раскрыв глаза, пил музыку всем своим существом, а скрипка писала на его лице отчаяние.