Гамильтон Бимиш не слушал его, он не спускал глаз с девушки, которая кивнула ему на прощание и удалилась, – очевидно, она навсегда покидала его.
– Кто эта леди, Феррис? – спросил он.
– Не могу вам сказать, сэр.
– Почему вы не можете? Ведь вы, насколько мне кажется, знаете ее.
– Никак нет, сэр. Я никогда не видел ее до сегодняшнего дня. Миссис Вадингтон предупредила меня, что сюда придет одна молодая леди, и просила передать ей то, что вы слышали.
– Миссис Вадингтон не говорила вам, кто именно придет?
– Да, сэр. Молодая леди.
– Осел! – вырвалось было у Гамильтона Бимиша. Но даже этот сильный человек не было достаточно отважен, чтобы произнести это слово вслух.
– Неужели она не сказала вам имени этой молодой леди?
– Никак нет, сэр. Разрешите проводить вас к мисс Вадингтон, сэр. Она дожидается вас в библиотеке.
– Как это странно, что миссис Вадингтон не сообщила вам имени этой молодой леди, – все еще не унимался Гамильтон Бимиш.
– Да, весьма странно, сэр, – безучастно согласился Феррис.
– О, Джим! Как это мило с вашей стороны, что вы пришли! – воскликнула Молли.
Мистер Бимиш, полное имя которого было Джемс Гамильтон, с рассеянным видом пожал ее руку. Он был сейчас слишком углублен в свои мысли, чтобы обратить внимание на то, как назвала его мисс Вадингтон.
– Я пережил сейчас нечто изумительное, – сказал он.
– Я тоже! – воскликнула Молли – Мне кажется, что я влюблена.
– Несмотря на то, что в моем распоряжении был весьма ограниченный срок, я все же уделил много внимания этому делу и, в конце концов, пришел к убеждению, что я тоже влюблен.
– Мне кажется, что я влюблена в вашего друга Джорджа Финча.
– А я влюблен…
Гамильтон Бимиш умолк.
– Я не знаю ее имени. Она исключительно обаятельная женщина. Я встретился с нею на империале автобуса, а потом мы некоторое время беседовали с ней на крыльце этого дома. Я вынул соринку у нее из глаза.
Молли недоверчиво посмотрела на него.
– Вы влюбились в девушку и не знаете, кто она такая? Между тем, насколько я помню, вы всегда утверждали, что любовь зиждется на разумном чувстве и все такое прочее.
– Взгляды человека меняются – ответил Гамильтон. – Умственные восприятия не могут оставаться всегда в одном и том же состоянии. Человек никогда не перестает развиваться…
– Я в жизни не слышала ничего более удивительного!
– Я и сам изумлен не меньше вас. Это чрезвычайно неприятно, что я не знаю ни ее имени, ни ее местожительства, ровно ничего, если не считать того, что она, очевидно, друг или, по меньшей мере, знакомая вашей уважаемой мачехи.
– О, она знакома с мамой?
– По всей вероятности.
– Ничего удивительного. В последнее время бог весть сколько народу ходит к маме! Она состоит почетным председателем чуть ли не ста разных обществ.
– Эта девушка была среднего роста, она на редкость красиво сложена, и у нее темно-каштановые волосы. На ней был костюм на подкладке из crêpe de chine и шляпа с шелковой лентой. Ноги ее были обуты в лакированные туфельки и в шелковые серебристо-серые чулки. Глаза у нее нежные, с поволокой, точно легкий туман, вздымающийся над волшебным прудом в сказочном царстве. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто подошел бы под это описание?
– Нет, не знаю. Но, должно быть, это прелестная девушка.
– Прелестная девушка! Я лишь в течение нескольких секунд смотрел ей в глаза, но я никогда уже не забуду их. Они глубже бездонного моря…
– Я могу спросить у мамы, кто это.
– Я буду вам крайне признателен, если вы это сделаете. На всякий случай, напомните ей, что это та самая особа, у которой она собирается быть завтра в пять часов пополудни. А потом сообщите мне ее имя и адрес. О, если бы можно было обнять ее, прижать к груди и целовать ее, целовать без конца! А теперь, дитя мое, рассказывайте про себя. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что в кого-то влюблены.
– Да. В Джорджа Финча.
– Славный малый.
– Агнец!
– Пусть будет агнец, если вам так нравится.
– Я потому просила вас прийти, что хочу спросить вашего совета: как мне быть? Мама не любит его.
– Я уже слыхал об этом.
– Она запретила ему приходить к нам.
– Я и это знаю. По всей вероятности, все объясняется тем, что у него нет денег.
Гамильтон Бимиш намеревался было сказать, что Джордж богат до неприличия, но вовремя сдержался. Зачем разбивать грезы молодой девушки? Ведь Джордж Финч покорил ее сердце именно в роли бедного художника. Было бы жестоко с его стороны, если бы он открыл ей правду и сообщил ей, что Джордж Финч самый богатый и самый скверный художник во всем Нью-Йорке.
– Ваша мачеха весьма узко судит людей, – только сказал он.
– Мне ровно никакого дела нет до того, что он беден! – воскликнула Молли. – Ведь вам известно, что, когда я выйду замуж, то получу жемчужное ожерелье, которое отец когда-то подарил моей покойной матери. Сейчас оно хранится в надежном месте. Я продам его и выручу за него много денег, и нам вполне хватит.
– Вполне!
– Но, конечно, я предпочла бы выходить замуж, не удирая тайком из дому, если бы только это было возможно. Я предпочла бы венчаться, как все люди, и получить подарки и поздравления и все такое прочее.
– Разумеется!
– А потому необходимо, чтобы мама полюбила Джорджа. Послушайте, Джим, дорогой! Мама в самом скором времени, вероятно, отправится опять к своей хиромантке – вам известно, кстати, что она регулярно ходит к хиромантке?
Гамильтон Бимиш утвердительно кивнул головой. Он отнюдь не слышал об этом до сих пор, но про миссис Вадингтон он охотно поверил бы всему. Миссис Вадингтон как-раз принадлежала к тому типу женщин, которые проводят все свое время в институтах красоты и у гадалок.
– И вы вот что должны сделать, Джимми: отправляйтесь к этой самой хиромантке (пока мама не успела повидаться с нею), подкупите ее и заставьте ее уговорить миссис Вадингтон, что я могу быть счастлива только с художником-шатеном, имя которого начинается на «Ф».
– Очень сомневаюсь в том, чтобы даже хиромантка могла убедить в этом миссис Вадингтон.
– Мама верит всему, что ей говорит мадам Юлали.
– Но этому она едва ли поверит.
– Пожалуй, что вы правы. Но, в таком случае, заставьте мадам Юлали уговорить маму избавить меня от присутствия лорда Хэнстантона. Вчера вечером она мне прямиком заявила, что хочет выдать меня за него замуж. Он вечно торчит у меня перед глазами! Это буквально невыносимо!
– Это, пожалуй, можно сделать.
– И вы это сделаете?
– Непременно!
– О, какой вы милый! Я уверена, что за десять долларов ее удастся уломать.
– Двадцать долларов максимум.
– В таком случае, все в порядке. Я заранее знала, что могу вполне на вас положиться. Кстати, вы не откажетесь кое-что передать Джорджу, как бы между прочим, вскользь.
– Все, что вам будет угодно.
– Намекните ему, что, если ему случится быть завтра под вечер в Центральном Парке, то он, возможно, встретит меня там.
– Очень хорошо.
– А теперь расскажите мне все, что вы знаете про Джорджа. Я хочу знать, как вы познакомились с ним, что вы подумали о нем, когда впервые увидели его, что он предпочитает к завтраку, о чем он больше всего любит говорить и что он говорил про меня?
Следовало бы ожидать, что, по прошествии некоторого времени, такой логический мыслитель, как Гамильтон Бимиш, успеет тщательно обдумать свое столь нелогичное чувство, как любовь с первого взгляда, и, раскаявшись, постарается забыть об этом. В действительности же случилось совсем не то. Даже наоборот.
Когда мистер Бимиш на следующий день сидел в приемной мадам Юлали, дожидаясь своей очереди, он мысленно продолжал перебирать свое приключение накануне. Когда его лучшее «я» пыталось доказать ему, что нельзя позволить себе попадаться в сети смазливой девчонки, Гамильтон Бимиш предлагал своему лучшему «я» убираться ко всем чертям. Он был влюблен, и это сознание доставляло ему огромное удовольствие. Он был влюблен и чрезвычайно гордился этим. Единственно, о чем он мог думать сейчас, сидя в приемной мадам Юлали, было следующее: возможно скорее изъять из обращения книгу под названием «Благоразумный брак» и испытать свои способности в области рифмованного стихо писания.
– Мадам Юлали ждет вас, сэр – объявила горничная, прерывая его сладкие грезы. Гамильтон Бимиш вошел в кабинет хиромантки и в тот же момент замер на месте.
– Вы! – воскликнул он.
Девушка прежде всего поднесла руки к волосам – в этом жесте всегда проявляется душевный процесс женщины при неожиданных обстоятельствах. А Гамильтон Бимиш глядел на эти волосы и думал о том, что он не ошибся накануне в определении их цвета.
– Как вы поживаете? – спросила девушка.
– Спасибо. Чудесно!
– Очевидно, нам судьбой предначертано было снова встретиться.
– И я отнюдь не намерен вступать в борьбу с судьбой.
– Вот как?
– Ни в коем случае. Подумать только, что она – это вы.
– Кто это, «она»?
– Что вы-это вы!
Гамильтон Бимиш вовремя спохватился, сообразив, что несет вздор, и добавил:
– Я хочу сказать, что мне дали поручение к мадам Юлали, и вдруг оказывается, что она-это вы.
– Поручение ко мне? От кого же ж?
– От кого же – поправил ее Гамильтон Бимиш, который, даже будучи влюбленным, оставался тем же экспертом чистого английского языка.
Так я и спрашиваю вас: от кого же ж?
Гамильтон Бимиш снисходительно улыбнулся. О, такие маленькие ошибки можно будет исправить впоследствии, хотя бы во время свадебного путешествия.
– От особы, проживающей в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Меня просили передать…
– О, так вы пришли ко мне не для того, чтобы я прочла вам будущее по линиям вашей руки?
– Нет ничего такого в мире, чего мне хотелось бы больше этого! – с пафосом произнес Гамильтон Бимиш.
– Мне незачем читать линии вашей руки, чтобы узнать ваш характер. Я вижу вас насквозь.