– Уверена, что могла бы что-то для вас сделать, раз вы написали мне письмо, – сказала Шарлотта.
– Вот как? Я написал вам?
Неужели он забыл о письме? Уязвленной Шарлотте захотелось сейчас же уйти.
– Прошу меня простить, ваша светлость. Письмо, наверное, попало ко мне по ошибке, – пробормотала она, вставая.
– Пожалуйста, останьтесь, – поспешно сказал герцог. – Извините меня. Я действительно вам написал, теперь припоминаю.
Она подчинилась, размышляя, что еще сказать умирающему.
– О чем вы думаете? – спросил Вильерс.
– Если вы действительно послали это письмо мне, то почему написали, что скучаете по Бенджамину, хотя в действительности имели в виду Барнаби?
– Барнаби? Я не знаю никакого Барнаби. Я имел в виду именно Бенджамина, герцога Берроуза. Признаться, на самом деле я хотел отослать письмо вдове Бенджамина, но каким-то образом адресовал его вам. К вечеру меня начинает лихорадить, рассудок совершенно затуманивается, к тому же тут слишком много «Б» – Барнаби, Бенджамин, Берроуз, не говоря уже о Бомоне. Мы ведь встречались с вами у герцогини Бомон, не правда ли?
– Да, и я с радостью доставлю герцогине вашу записку, если пожелаете. Я постараюсь не утомлять вас и быстро запишу все, что вы сочтете нужным сообщить герцогине. Вы позволите послать слугу за писчей бумагой?
– Вы – та самая молодая особа, за которой приударил Бомон? – неожиданно спросил Вильерс. – Лорд Траш как-то написал, а потом и рассказал, что вы переработали одну из парламентских речей герцога, и, по мнению Траша, от переработки речь только выиграла.
– Это трудно назвать переработкой, – ответила Шарлотта, медленно заливаясь румянцем. – Просто я подала его светлости идею, как лучше построить выступление.
– Оставьте, пожалуйста, все эти «ваши светлости», – недовольно скривился Вильерс. – Мой слуга, конечно, сказал вам, что я умираю?
Шарлотта открыла рот – так удивил ее неожиданный поворот в их беседе.
– Да вы и сами сейчас похожи на рыбу, выброшенную на берег, – съязвил больной. – Знаете, что меня удивляет? Что на пороге смерти я не стал более милосердным и снисходительным к людям, чем раньше. Я не испытываю совершенно никакого желания предаться воле Всевышнего и творить добрые дела. Мои доктора уже многие недели твердят, что я не жилец, но мне до сих пор не довелось услышать никаких ангельских песнопений.
– Мне кажется, вы с большим доверием относитесь к мнению врачей, – заметила Шарлотта.
– Мой доктор будет чрезвычайно сконфужен, если я вдруг задержусь на этом свете, – ответил герцог со слабой улыбкой. – Он убежден – если врач заключил, что больной преодолеет недуг, то больной обязан выжить, в противном же случае он обязан умереть.
– Рискну предположить: вы держитесь только ради того, чтобы посрамить своего врача?
– Блестящая догадка. Я бы принял ее всерьез, если бы не был так утомлен. Увы, я не привык к посетителям – за несколько прошедших месяцев вы первая меня навестили. Я ведь практически никого не видел, кроме своего камердинера.
– А ваша семья? – отважилась спросить Шарлотта.
– У меня никого нет, но это даже к лучшему. Мне кажется, умирать в одиночестве как-то спокойней, чем в окружении плачущей родни. А вы, похоже, не отличаетесь сентиментальностью – это радует.
– Уверяю вас, я бы обязательно заплакала, если бы мы были лучше знакомы, – улыбнулась Шарлотта. Спокойствие, с которым герцог рассуждал о собственной смерти, не могло не вызвать симпатии.
– В таком случае нам лучше отказаться от близкого знакомства. Пожалуйста, расскажите что-нибудь интересное.
– Вы просите меня как незнакомку?
– Вот именно. Нет рассказчиков лучше незнакомцев – они выкладывают вам как на духу самые сокровенные тайны и исчезают из вашей жизни навсегда.
– Мне такие не встречались, – призналась Шарлотта.
– Это потому что вы дама и не бываете на людях одна. Я провел несколько лет на континенте – удивительно, чего только не наговорят друг другу незнакомцы, застигнутые вместе, скажем, песчаной бурей.
– С вами такое случалось?
– Нет, но если бы случилось, я бы выболтал все свои самые важные секреты, будьте уверены.
– А у меня нет никаких секретов, – не без грусти призналась Шарлотта. – Жаль, иначе бы наш разговор стал намного интересней.
– Ну, не скромничайте, у вас же «роман» с Бомоном. Вы его любите?
Шарлотта внимательно посмотрела на своего собеседника – в его глазах не было осуждения, только усталость и любопытство.
– Немного, – сказала она. – Кроме него, любить просто некого. Он единственный, кто ко мне прислушивается.
– Бомон – политик до мозга костей, и если он к вам прислушивается, то только ради собственной выгоды.
– Понимаю. Но я рада хоть кому-нибудь быть полезной.
– А вот мне ваше желание совершенно чуждо. Увы, это ведет к одиночеству в постели. Наверное, если бы мне захотелось быть полезным для общества, я бы женился, и сейчас мой дом кишел бы детишками…
Шарлотта огляделась вокруг – герцогская спальня, поражавшая пышностью и изяществом убранства, хранила следы исключительно мужского присутствия, если не считать щетки для волос с рукояткой того же изысканного серебристо-серого оттенка, что и стены.
– Понимаю ваше тактичное молчание, – снова раздался низкий голос. Шарлотта перевела взгляд на кровать: Вильерс опять закрыл глаза и расслабленно привалился к подушкам. – Трудно представить рядом со мной детей или меня рядом с детьми. А как вы относитесь к детям? Хотите завести семью?
– Разумеется, ведь я живой человек, – не удержалась от восклицания Шарлотта, раздосадованная его бесцеремонностью.
– В глазах света, наверное, уже нет, – продолжал больной. – Сколько вам лет? Лет двадцать шесть?
– Да, – едва слышно ответила гостья.
– Вот видите! В двадцать шесть лет вы не замужем, да еще флиртуете с безнадежно женатым кавалером… Разве что вы решили родить герцогу внебрачного сына…
– Надеюсь, это не предложение, – негодующе бросила Шарлотта. Безжалостная правда его слов обжигала, как огонь.
– Увы, мой факел совсем угас, и даже ваше несомненное очарование бессильно зажечь его вновь…
– Мое очарование? Грубость вас не украшает, ваша светлость, и пребывание на смертном одре не дает вам права надо мной насмехаться!
Удивленный гневной тирадой гостьи, больной широко раскрыл глаза:
– Поверьте, у меня и в мыслях не было вас обидеть!
– Нет, вы оскорбили меня намеренно! Думаете, я не знаю, что у меня длинный нос, заурядное лицо, убогая немодная одежда? Именно так и должна выглядеть старая дева с жалким приданым, у которой никогда не будет детей!
С этими словами она разрыдалась.
– О, черт! – донеслось с кровати.
Глава 26
Крессида была само очарование – сдобная, с соблазнительными округлостями в нужных местах и с прелестной ямочкой на правой щеке, притягивавшей мужские взгляды, как магнит.
И еще – в отличие от Поппи она не была блондинкой, иначе Флетч и не подумал бы о любовной связи с ней: в сходстве жены и любовницы он усматривал что-то порочное. На его удачу, очаровательная пышка, приходившаяся кузиной подруге Фокса миссис Армистед, имела темные волосы.
«Подруга» – это слово нравилось Флетчу гораздо больше, чем «проститутка». Миссис Армистед, тоже очень привлекательная женщина, отличалась от кузины внушительностью форм.
На противоположном конце комнаты Фокс обсуждал с другими джентльменами вопросы стратегии. Флетч почти никого из них не знал, что облегчало ему задачу. Он отхлебнул из бокала, и крепкое, отменного вкуса вино обжигающим ручейком устремилось в желудок. Оно было темным и пьянящим, как глаза Крессиды.
– А я замужем, – сообщила красавица, немного поболтав с Флетчем о том о сем.
– Я тоже несвободен, – ответил он.
– Знаю, – рассмеялась чаровница. – Кто не слышал сплетен о семейной жизни герцогов? Мне известно все о вас и вашей герцогине.
– Что же ты о ней слышала? – с неожиданным для себя неудовольствием поинтересовался Флетч.
– О, она весьма уважаемая леди. Да и мой муженек не последний человек – он портной. Живет в Суффолке, делает вид, будто не знает, чем я тут занимаюсь. На Рождество я всегда езжу домой, а иногда и летом, если хватит духу выдержать вторую поездку.
– Ты давно не живешь дома?
– Давно. Мы поженились девять лет назад, – сказала Крессида, допивая свой стаканчик. – Нас обручили сразу после рождения. Но в один прекрасный день я поняла, что не могу больше слушать бесконечные разговоры о нитках и атласе, и уехала в Лондон, в Сент-Эннз-Хилл. Думаю, меня можно назвать «леди на службе у джентльменов».
– Здесь красиво, – заметил Флетч, оглядывая обтянутые узорчатой тканью стены.
– Да уж, Фокс не жалеет денег на содержание моей кузины. Но если уж об этом зашла речь, предупреждаю сразу: я не соглашусь пойти на содержание ни к одному мужчине, даже самому знатному. Я служу, а не ищу покровительства.
Флетч рассмеялся – в ее устах это звучало забавно. Крессида с ее странными густыми черными бровями нравилась ему все больше – конечно, она не могла похвастаться идеальной красотой, но откровенности и остроумия ей было не занимать.
– Не хотите ли осмотреть дом? – предложила куртизанка. На секунду Флетчу показалось, что все вокруг затаили дыхание, ожидая его решения. В следующее мгновение он услышал, как его голос произнес: «Да, конечно, с большим удовольствием», и Крессида с улыбкой повлекла его к двери. Все произошло так просто, буднично… Они оказались в спальне, красиво отделанной в розовых и бледно-зеленых тонах. Крессида все смеялась, отпускала шутливые замечания, и вдруг до Флетча дошло, что он, словно помимо своей воли, принялся целовать прелестницу.
Впечатление было совсем иным, чем от поцелуев с женой. Ничего удивительного – рот у Крессиды был большой, влажный и с ним определенно было что-то не так…
Флетч понимал, что у него ничего не получается. Разумеется, Крессида этого не знала, и ему не хотелось, чтобы она догадалась о его состоянии, поэтому всякий раз, когда она тянулась к его брюкам, он поспешно отодвигался и с удвоенным старанием предавался любовным ласкам.