Мы не опоздали. Библиотечная вахтёрша в кашемировой кофте, молча посмотрела на меня, потом так же молча перевела взгляд на Вадима.
— Мой сын, — пояснил я. — Начинающий литературный критик.
Взгляд вахтёрши принял понимающий оттенок и она приветственно улыбнулась.
— Проходите. Встреча скоро начнётся, не все ещё собрались.
Зал был на половину пуст. Или полон? Нет, в данном случае больше подходит «пуст». Не было нескольких уже примелькавшихся лиц, к которым я успел привыкнуть и без которых предстоящее собрание казалось менее забавным. Ильи Герасимова и Анны не было тоже, и в душе опять зашевелилась ревность. Впрочем, Анна говорила, что Илья мне не соперник. Пусть так, верю. Но и не друг, так что их отсутствие всё равно настораживало.
Геннадий Григорьевич по обыкновению сидел в первом ряду, читал. Рядом стоял толстый инспектор ГАИ. В строгом костюме и без жезла он не выглядел устрашающим, скорее, как проштрафившийся автомобилист. Геннадий Григорьевич, если я правильно понял, читал его очередной рассказ. Инспектор нервничал, мял пальцами лацкан пиджака, по скулам кляксами расползалась краска.
К нам подобрался невысокий сухощавый человек, ещё один местный поэт, Сергей Петрович. Однажды он вот так же подобрался ко мне и с жаром поведал, что открыл для себя безграничные возможности интернета. Он долго и с творческим пафосом рассказывал, как создал страницу на одном крупном уважаемом сайте и какие прекрасные отзывы ныне пишут ему восторженные поклонники. Я вежливо улыбался. Стихи Сергея Петровича, довольно недурные для графоманских сайтов, были совершенно не приемлемы там, где графоманов не любят. Эдакие придорожные камешки, которые если огранить, будут блестеть подобно мокрому асфальту, не более. Однако апломба у Сергея Петровича хватало на десяток классиков, и представлялся он не иначе как «поэт Серебряный», по всей видимости, ассоциируя себя с поэтами ушедшего века. Он и вёл себя и выражался сообразно культурным правилам той эпохи. Сегодня под руку с ним стояла его ученица, поэтесса Танечка, девушка глуповатая и фривольная и стихи, соответственно, писавшая такие же.
Сергей Петрович поклонился чинно, а Танечка хихикнула, прикрывая рот ладошкой; она приклеилась взглядом к Вадиму и время от времени махала длинными накрашенными ресницами, словно бабочка крыльями.
— Вы сегодня не один, Роман Евгеньевич?
— Да, сын, вот, приехал, — сказал я.
— Весьма рад видеть вас в здравии, — Сергей Петрович поклонился уже Вадиму и протянул ему книжицу в яркой обёртке. — Будьте любезны принять. Вершина, так сказать, моего творчества.
Вадим взял. Книжица обыкновенная, изданная за свой счёт тиражом штук сто. Сергей Петрович раздавал их всем, кто имел достаточно такта, чтобы не отказать автору. Точно такая лежала у меня дома на шестке, ждала отопительного сезона.
— Обязательно прочитаю.
— Да уж, будьте любезны. И составьте отзыв, если сочтёте нужным.
— Непременно.
Сергей Петрович поклонился в третий раз, после чего, удовлетворённый, вместе с Танечкой вернулся к первым рядам.
Я покосился на Вадима: что он чувствует, попав в это царство пермесских сестёр? Современная литература копошилась вокруг него в летних костюмах, в джинсах, в блузках, в платьях с блёстками, смотрела вопросительно, с интересом, с завистью и пыталась напроситься на комплимент.
— Даже не вздумай её читать, — предупредил я сына.
Вадим усмехнулся.
— Пап, тут и так всё понятно.
Хорошо, если так. Понимание прекрасного не всегда передаётся с генами родителей. Начитается вот такой оболтус всякой ереси и попробуй его переубеди потом, что не всё написанное несёт разум.
В зал вошла Анна. Одна. Я невольно вздрогнул — не потому что не ждал, а потому что ждал слишком сильно. Выглядела она как обычно: лёгкое ситцевое платье, туфли в цвет, минимум косметики — но именно эта её обычность всегда меня и завораживает. Я гляжу на неё после каждой разлуки как будто в первый раз и понимаю, что жизнь штука грустная.
Я кивнул сдержанно. Анна любезно улыбнулась залу, подмигнула кому-то вдаль и повернулась ко мне.
— Здравствуйте, Роман. Ну как, составили план?
— План? — не понял я.
— Ну конечно. Или вы забыли? План выступления перед моими учениками. Поторопитесь, осталось меньше месяца.
Ах, вон она о чём. Нет, никакого плана я не составил, я даже не думал его составлять, потому что не видел в этом необходимости. Когда придёт время, встану перед детишками и расскажу всё, что можно будет рассказать — что-нибудь весёлое и героическое. Будучи сам шестиклассником, я был командиром группы «Поиск». Мы ходили по домам, расспрашивали ветеранов о тяжёлых буднях прошедшей войны и в ответ всегда слышали что-нибудь весёлое и героическое. Мы таили дыхание, таращили глаза на ордена и медали и мечтали в будущем тоже совершить подвиг. Лишь годы спустя я узнал, что война это не только солдатская смекалка и каша с тушёнкой, но и те самые будни, которые совершенно не весёлые и не героические.
— Успею, — сказал я.
Анна недоверчиво покачала головой.
— Вы уверены?
— Конечно, но если хотите, — я расплылся в улыбке, — мы можем сделать это вместе. Как насчёт сегодняшнего вечера? Вдвоём мы точно успеем.
Снова я сказал что-то не то и не так. Анна вздохнула и повернулась к Вадиму.
— Мой сын, — вот уже в который раз за сегодняшний день представил я его, и в душе опять загорелась гордость — мой сын! Если бы каждый человек в зале подошёл к нам, я бы не устал повторять эту фразу.
Анна улыбнулась.
— И давно он ваш сын?
— Двадцать два года, — признался я. — Зовут Вадим, учится в политехническом, но мечтает стать литературным критиком.
— Хорошая мечта. Добро пожаловать в наш клуб, Вадим.
— Роман Евгеньевич! — окликнули меня. Я обернулся, за спиной стояла Мария Александровна. — Добрый вечер, Роман Евгеньевич.
— Добрый, — согласился я.
— Роман Евгеньевич, вы не могли бы подойти к Геннадию Григорьевичу?
Я прижал к груди ладонь.
— Мария Александровна, для вас хоть к Геннадию Григорьевичу, хоть к горе, хоть в омут с головой!
— В омут не надо, — отказалась Мария Александровна, — хотя идея интересная, я об этом подумаю.
Редактор «Пужанского вестника» уже освободился от назойливости толстого инспектора. Он сидел, наклонившись немного вперёд, и покусывал губы, наверное, обдумывал прочитанное. Когда я подошёл, он кивнул на соседний стул:
— Садитесь Роман. Максим Андреевич сейчас прочтёт нам свой новый рассказ, мне кажется, это по вашей части. Послушайте внимательно, и если можно, дайте свои комментарии.
Я ещё не пропустил ни одной встречи клуба. Многих его участников я знал в лицо, кого-то даже по имени, и Максимом Андреевичем, если не ошибаюсь, именовали толстого инспектора. Что ж, послушаем. Месяц назад я уже слушал один его рассказ. Не помню названия и сюжет, хотя какой там мог быть сюжет, набор куцых образов кое-как сшитых суровыми нитками, но, будем надеяться, что в этот раз автор выдаст нам нечто более яркое и складное.
Максим Андреевич прищурился, словно страдал близорукостью, выставил перед собой планшет и начал читать. В первых же строках он сообщил залу, что главный герой рассказа — статный мужчина, проработавший пятнадцать лет в пожарной охране и достигший в своей работе больших успехов. Меня это насторожило; я подался вперёд, прислушиваясь к каждому слову и к каждой интонации автора. Не часто балуют литераторы публику рассказами подобной направленности.
По ходу сюжета портрет главного героя раскрывался больше. Начальство относилось к нему с уважением, сослуживцы боготворили, а жена души в нём не чаяла. Нормальный такой портрет бравого пожарного, состоящего из одних только доблестей и нагрудных значков за успехи в труде и храбрость. Было у нас в части нечто подобное, правда, на пожарах тот товарищ активностью не отличался, а награды получал благодаря исключительной общительности с вышестоящим руководством, что тоже не каждому под силу. Кульминация рассказа заключалась в том, что герой совершил подвиг — куда ж без этого. Рабочие ремонтировали крышу, разлили гудрон, случайный окурок, крыша загорелась, а наш герой всё потушил и всех спас. Браво.
Максим Андреевич судорожно выдохнул и поклонился, поставив точку в конце рассказа. Зал разродился аплодисментами. Максим Андреевич постоял немного — я ничуть не сомневался, что овации он воспринимает как необходимое приложение к своему таланту — и спросил:
— Если у кого-то есть вопросы…
Я поднял руку.
— Разрешите?
— Пожалуйста.
Я встал. Мне ещё не доводилось выступать с комментариями по поводу услышанного. Большая часть прозаических текстов не дотягивала до среднего уровня и годилась разве что для мусорной корзины, поэтому выступать с отзывами я не торопился. Но сегодня — Геннадий Григорьевич прав — тема рассказа полностью моя, и оставить её без ответа я не мог.
— Не хочу говорить о художественной составляющей вашего рассказа, — начал я, — ибо нельзя говорить о том, чего нет. Но вот поговорить о происходящих событиях можно. Вы, например, пишите, что пожарный стоит по щиколотку в расплавленном гудроне и льёт воду куда-то там — неважно куда. Вы хоть знаете, что собой представляет расплавленный гудрон и что произойдёт, если на него вдруг попадёт вода?
Максим Андреевич смотрел на меня оторопело. Мой напор его удивил и обескуражил. Думаю, ещё никто не осмеливался говорить о его рассказах в таком духе, поэтому он выдавил из себя с хрипом:
— Что?
— Взрыв. Маленький взрыв. И пожарного окатит с ног до головы этим самым гудроном. В лучшем случае он станет похожим на леопарда, в худшем — получит серьёзные ожоги. Поэтому он никак не может тушить гудрон водой, он же не самоубийца. Согласны?
Всё это я сказал резко, без иронии, но с огромной долей уверенности в своих словах, так что Максим Андреевич не сразу нашёлся, что ответить.
— Эта история… — он вытащил из грудного кармана пиджака носовой платок и провёл им по красным щекам, потом скомкал платок и сунул его в карман брюк. — Вы знаете, эта история взята из жизни. Я разговаривал с реальным человеком, который сам тушил тот дом, сам видел всё…