— Чё делаешь?
Из-за штакетника выглядывал Лёха.
— Размышляю.
— Давай ко мне. Галыш с Серёней должны подойти.
— А что за праздник? Вроде среда только.
— Так… Распутица. Чё вопросы какие задаёшь? Без заказов, стало быть, сижу.
— Нет, Лёш. Дописал новый рассказ, хочу ещё раз обдумать. Извини.
— Ну если что, подходи.
Я не стал обещать. Постоял у крыльца, подышал остывающим воздухом и вернулся в дом. Можно печку затопить. Куда я спички сунул? На глаза попалась Аркашкина тетрадь. После похорон я бросил её на шесток и забыл. И вот… Что в ней — дневник, любовная поэзия? Впрочем, чего гадать. Я взял тетрадь, подержал на ладонях, словно по весу можно определить содержимое, открыл.
Это были стихи — тонкие листы в клеточку, исписанные мелким некрасивым почерком. Я включил чайник, сел за стол. Несколько часов слово за словом я разбирал кривые буковки и переписывал начисто. Стихи были странные, некая смесь лирики с налётом философии, достаточно лёгким, чтобы не слишком сильно давить на разум. Они и не давили, и только последнее четверостишие, озаглавленное «Моему другу», заставило меня задуматься.
Осенний ураган с голов чужих сдирает кепки,
Причудливо качается камыш.
Лишь ты, как лист, сорвавшись с хрупкой ветки,
Упал. И будто бы лежишь…
Я перечитывал эти строки много раз, пытаясь вытащить на свет тот смысл, который Аркашка вложил в них. Но то ли это был отрывок из очередного стихотворения, которое Аркашка дописать не успел, то ли никакого смысла здесь вообще не было… Я отложил тетрадь в сторону, встал. Стемнело. Настроение было такое, что впору самому вешаться. За окном осыпАлась берёза. В свете мерцающего фонаря скользящие в воздухе листья казались маленькими лодочками — маленькими китайскими лодочками, нарисованными тушью на мелованной бумаге. Как много совпадений. Снова эти умершие листья, которые срываются и падают. Может быть действительно они что-то означают, и Анна, а теперь и Аркаша, не просто так подвигают меня к этой мысли?
Лёгкие звуки шагов по ступенькам крыльца насторожили меня. Кто ещё в такой час? Я повернулся к двери. Она открылась медленно, будто виновато, и я увидел Анну.
Женщина из моей новеллы. Длинное кашемировое пальто, шляпка. Анне пришлось наклонится, чтобы войти. Вместе с ней в комнату вошёл запах осени — прелые листья вперемешку с каплями дождя.
— Здравствуйте, Роман.
Я покачал головой, потом, словно опомнившись, шагнул к ней, принял пальто, шляпку и повесил на гвоздь у двери. Анна зябко повела плечами.
— Холодно у вас.
— Могу затопить печку.
— Пожалуй.
Я сходил на двор, набрал охапку поленьев. Поднимаясь по крыльцу, споткнулся и едва не упал. Входя в комнату, пребольно ударился плечом о косяк. Зачем она пришла? Зачем? Что ей нужно? Я сунул несколько поленьев в подтопок, поднёс спичку. На шесток прыгнула Муська, посмотрела тревожно на меня, на Анну.
— Можете накинуть мой халат, пока печь растопится, — предложил я.
Анна отказалась. Она села на диван. Лицо её в свете сорокаваттной лампочки казалось то ли печальным, то ли растерянным — сложно определить — но, несомненно, красивым. Растушёванные тени легли на виски, смягчили скулы, а глаза сделали более выразительными. Как приятно смотреть на такое лицо.
— Люблю, когда прохладно, — как бы оправдываясь за нетопленную печь, сказал я.
Анна кивнула, но не произнесла ни слова. Почему она молчит? Скорее всего, она пришла, чтобы узнать о Вадиме… Нет, вряд ли. Она может позвонить ему и узнать всё по телефону. Если только что-то личное, очень личное, о чём нельзя спрашивать напрямую, поэтому она решила спросить у меня. Впрочем, Вадим говорил, что они расстались. Боже мой, зачем она пришла? Ладно бы на улице или где-то ещё, но домой, здесь. Я… Лучше бы я ушёл к Лёхе.
От бесконечных вопросов у меня заболела голова. Я болезненно сморщился.
— Что-то случилось? — участливо спросила Анна. — С вами всё хорошо?
Я кивнул.
— Да. Голова только… Ничего, пройдёт.
— Выпейте таблетку.
Я бы выпил, но вся моя аптечка состояла из пузырька муравьиного спирта и старого градусника, которые от головной боли вряд ли помогут.
— Пройдёт.
На глаза попался остывший чайник.
— Хотите чаю?
Анна снова отказалась, а я вдруг вспомнил, что не ел с самого утра. В животе заурчало. Мне стало неловко, я покраснел, но Анна, кажется, не заметила этого, а может из вежливости сделала вид, что не слышит. Какая она… В тёмно-синем немного грустном на вид платье она казалась хрупкой и нежной. Подхватить бы её на руки и кружить, кружить, кружить пока не устану, пока остаются силы. А потом… Всё равно, что будет потом.
Анна сложила ладони на коленях, выпрямилась.
— Я хотела рассказать вам, почему мы расстались с Вадимом. — Она подождала несколько секунд, ожидая, что я скажу в ответ. Но теперь настала моя очередь молчать, и она продолжила. — Мы не ссорились. Он просто уехал. После встречи в кафе, я сказала ему, что вы ко мне неравнодушны, и он ушёл. А на следующий день уехал.
Так вот откуда взялся тот взгляд и тот непонятный для меня своими откровениями разговор. И вот почему Вадим так быстро собрался. Он приехал, чтобы разобраться в своей жизни, а получилось, что влез в мою.
— Вы хотите, чтобы я помог вам вернуть его?
Да, только так. Другой причины её прихода быть не должно. А я смогу помирить их. Я объясню Вадиму, что чувства имеют ценность лишь тогда, когда они взаимны. Если он думает, что встречаясь с Анной он предаёт меня, или обманывает, или ещё что-то там — нет, ни в коем случае! Я буду рад за него, очень, и он поймёт. Обязан…
В глазах Анны проявилось усилие. Я подумал было, что она внутренне борется с собой, решая, принимать мою помощь или не принимать. Я оказался не прав.
— Вы не поняли меня. Вадим прекрасный молодой человек. Но он другой, — она вздохнула. — Я хотела увидеть продолжение, а увидела лишь копию.
Эти слова мне не понравились. Я закусил губу. Что она хочет этим сказать: что копия всегда хуже оригинала? Или что я слишком стар, а Вадим слишком плох? Её послание можно истолковать и как комплимент, и как оскорбление. Какой вариант выбрать?
— Если я скажу… — продолжила Анна. — Если я скажу, что ошибалась в своих чувствах к вам… Вы мне поверите?
Я всё-таки поставил чайник. Руки мои дрожали, и пока я наливал воду, пролил немного на стол. Анна потянулась за тряпкой, но я жестом остановил её. Если сейчас она дотронется до меня, случайно или намеренно, или я вдруг почувствую её дыхание… Я до ужаса, до безумия хочу обхватить ладонями её лицо и смотреть в него — смотреть долго, бесконечно, не отрываясь, а потом целовать со стыдом и с бесстыдством и снова смотреть…
Огонь в печи разгорелся, загудел, дрова начали потрескивать. От печной дверцы потянуло жаром, а меня вдруг затрясло в ознобе. Анна пришла сюда не ради Вадима и, возможно, она думала, что никаких разговоров не потребуется, одно лишь её появление решит все вопросы — мы будем вместе, я буду любить её, она будет улыбаться мне. Но она не понимала, что между нами уже стоит мой сын и что отныне я могу быть только с кем-то одним их них — с ней или с Вадимом — и, выбирая одного, я отвергну другого. Именно так. И глупо думать, что в этой ситуации я выберу не сына.
От понимания этого выбора мне стало жарко. Озноб прошёл, и по щекам моим потекли капли пота. Почему не может остаться всё как раньше? Я бы тихонечко страдал, надеялся на лучшее, разочаровывался, снова надеялся, и просто жил бы с этим, или существовал — не важно. А теперь я буду знать, что сам оттолкнул своё счастье.
— Почему вы молчите? Я же пришла к вам, — голос Анны дрогнул. — Вы обвиняете меня в чём-то? Но вы не можете меня в чём-то обвинять. Я вам ничего не обещала.
Я согласился.
— Не обещали. Но вам ли, барышне, воспитанной на русской классике, не знать к каким мечтам приводит простое соприкосновение взглядов.
Анна напряглась.
— Вот как? И что вы делали со мной в своих мечтах?
— Не опошляйте, Анна, — мне стало неприятно течение её мыслей, как будто в дешёвом ток-шоу. — Если вам хочется вульгарного юмора, обратитесь к comedy club, а если вы хотите серьёзного разговора, то и давайте говорить серьёзно.
— Простите.
Лёгкий румянец проступил на её щеках и чуть сдвинулся к вискам.
Закипел чайник. Я выключил его, вынул из шкафчика стаканы, подстаканники, поставил на стол. Доставать сахарницу не стал, она всё равно пустая. Где-то были конфеты…
— Хотите чаю?
— Вы уже спрашивали.
— Желания со временем могут меняться.
Я налил кипяток в стаканы, бросил пакетики с чаем, один стакан подвинул Анне.
— Вы, конечно же, знаете, Анна, какие чувства я испытывал к вам, — я взял стакан, подержал его в раздумьях и поставил обратно. — Впрочем… Глупость. Почему испытывал? Испытываю. С той самой встречи в дверях библиотечного зала. Вы играли со мной… Я не обвиняю вас. Я видел вашу игру и принял её, и не имею к вам претензий. Это, наверно, прозвучит не совсем красиво, но я понимал, что всё равно стану победителем. Я считал себя единственно подходящим для вас вариантом, потому что все остальные мужчины из вашего окружения либо малообразованны, либо менее талантливы. А вы не сможете терпеть рядом с собой посредственность…
— Стереотип жителя мегаполиса, — перебила меня Анна. — Все деревенские не шибко умные. Вам не кажется, что это цинично?
— Кажется. Но вот… так я думал.
— Плохо вы думали. Вам ли, почитателю Есенина, не знать, какие самородки рождаются в глубинке. Вам не стыдно?
— Я был неправ, признаЮ. Моя глупость привела к этой ошибке. Но знаете, Анна, не вам меня стыдить. Смешно надеяться, что вы любите меня, я всего лишь более-менее подходящая под ваш критерий кандидатура. Стоит появиться кому-то другому, кого вы сочтёте более приемлемым, и вы тотчас уйдёте к нему. Не спорьте, я знаю это, и вы знаете тоже. В этом городке вы обречены на одиночество. Вам нужно либо уезжать, чего вы не хотите по разным причинам, либо опускаться в своих требованиях до уровня провинциальной м