ещанки. Простите.
Это прозвучало как упрёк; Анна подалась вперёд и заговорила с ехидством.
— Если вы хотели оскорбить меня, то радуйтесь — у вас получилось. Но не забывайте, вы тоже не ангел. Вы быстренько нашли мне замену! Вы тут же подхватили эту свою Леночку вместе с её довеском! Зря!
— Это не так. Почему подхватил? С Леной я познакомился случайно. У нас дружеские отношения, мы иногда общаемся, иногда ходим куда-то…
— Всё равно зря! Муж у неё редкостная сволочь. Он её бьёт, вот она и ластится к каждому, кто погладит. Ленка давно от него хочет уйти. Знаете, некоторые бабы не переносят одиночества, им обязательно нужен кто-то, вот она и присмотрела вас для замены!
В лице Анны проступило нечто хищное: губы сжались и побелели, глаза сузились, а скулы как будто раздались вширь. Я никогда не видел её такой. Куда девалась тургеневская прелестница?
— Это вы от злости так говорите.
— От какой злости? Бог с вами. Мне ли злиться? Вы ещё скажите, что завидую!
Я хотел сказать — да, завидуете, но эта мысль мелькнула и тут же забылась. Я подумал о Лене. Зачем Анне понадобилось вплетать её в нашу историю? Лена хорошая. Она мягкая и безвольная. Иногда мне кажется, что она сродни ромашке, лепестки которой собрались оборвать. Когда я в тот раз нагрубил ей, то почувствовал себя свиньёй. И я до сих пор так себя чувствую. Смог бы я полюбить её?
— А может, вы ревнуете меня?
— Ревную?
— Вы рассуждаете так, будто обвиняете меня в измене.
— Смешно!
— Отнюдь. Просто вы не видите себя со стороны, и смешно сейчас мне.
— Ну знаете! — Анна всплеснула руками. — В таком случае… — она говорила тяжело, с придыхом. — В таком случае…
На глазах у неё выступили слёзы, кажется, я перегнул со своими домыслами. Анна, будто слепая, нащупала пальто, шляпку, оделась, причём шляпку надела криво, и, не глядя на меня, выскочила за дверь.
Вот и всё. Я довёл любимую женщину до слёз и даже не попытался её остановить. Пусть идёт. Она сильная. Очень скоро она перегорит, остынет и не будет испытывать ко мне ничего, кроме раздражения. Она не будет думать обо мне, не будет скрипеть зубами, глядя непробиваемым взглядом в стену. И так будет лучше.
После ухода Анны я лёг на диван и уснул. Мне ничего не снилось и, пожалуй, это был лучший сон со дня приезда Вадима. Утром я встал сильный и бодрый. Позавтракал, вскопал пару грядок, подрезал малину. Скоро я превращусь в настоящего селянина, начну жить с земли и питаться исключительно трудами рук своих. Но к обеду бодрость пошла на убыль, я устал, заскучал и вновь окунулся в привычную за последние недели обстановку осознанной тоскливости. Я думал об Анне, о её слезах, о той шляпке, которую она надела криво. Как ни странно, но в этом состоянии мне более всего было удобно работать над романом. Я сел за ноутбук и не вставал до самого вечера. Лишь когда начало темнеть, вспомнил, что сегодня я должен идти в клуб.
Там я встречу Анну. Наверняка. Как посмотрю ей в глаза? Лучше всего сделать вид, что вчера ничего не произошло и пройти мимо. Просто кивнуть при встрече, в крайнем случае, слабо улыбнуться. Вымученно. Это покажет всю глубину моей вины перед ней, она это поймёт и её обида потухнет быстрее.
До начала собрания времени оставалось достаточно. Я зашёл в универмаг, распечатал новый рассказ, потом прогулялся до вокзала, снова, вот уже в который раз, проводил взглядом вечернюю электричку. Вспомнилась утиная стая, махавшая мне крыльями вчера утром — несколько тёмных контуров на фоне мокрого неба. Сейчас неба не было видно, кругом лишь чернота, разрезаемая прожектором маневрового поезда. Я прошёлся вдоль по перрону, постоял на том месте, где встретился с Вадимом. Очень хотелось позвонить ему, спросить, как дела, чем дышит, о чём думает. Я достал телефон, повертел его в пальцах и убрал в карман.
В начале седьмого я входил в библиотеку. Вахтёрша встретила меня пустым взглядом. Я поздоровался, и только после этого она с обычной доброжелательностью поприветствовала меня. Зал был полон. Я ещё никогда не видел здесь такого количества людей. Стульев для всех не хватало, многие стояли в проходе и у окон, но это обстоятельство никого не удручало. Люди радовались встрече, переходили с места на место, гудели обрывками фраз, шуршали одеждами.
Ко мне пробрался Геннадий Григорьевич.
— Здравствуйте, Роман. Рад, что вы снова с нами.
— Здравствуйте. Я гляжу, у вас сегодня аншлаг.
— Конец дачного сезона, главная примета осени. И как обычно, совершенно об этом забыли. Опять стульев не хватает. Ничего, к следующему четвергу привезём несколько банкеток, составим дополнительные ряды. Не хотите пройти вперёд?
— Нет, спасибо. Здесь постою.
— Ваше право. Готовы что-нибудь почитать на публику?
— Готов.
— Тогда я внесу вас в список выступающих. Тема на сегодня не задана, можно что-нибудь произвольное.
Арбатов собрался уходить, но я остановил его.
— Геннадий Григорьевич, один вопрос… — я сделал паузу. — Вы знали, что Аркашка пишет стихи?
Он кивнул.
— Знал, да. Конечно, знал. Я просил его принести подборку в редакцию, ещё тогда. Но… — он покачал головой.
— Хотите, я подготовлю эту подборку?
— В самом деле?
— Его жена передала мне тетрадь со стихами. Это как бы Аркашкино завещание мне. Я почитал. Там есть достойные строки.
— Необходимо разрешение жены, хотя бы устное.
— Зачем? Правообладатель теперь я.
— И всё же.
— Хорошо, я спрошу у неё.
Среди присутствующих я увидел дядю Галыша. Иван Николаевич сидел ближе к середине зала, и подойти к нему и поздороваться было затруднительно. Возле него сидела полная седоволосая женщина, очевидно, Надежда Ивановна, соседка по дому. Галыш в прошлый раз обмолвился, что у них с дядькой романтические отношения — он дарит ей цветы, она поит его чаем. В их возрасте это не только романтично, но и полезно в эмоциональном плане. Чуть дальше я заметил поэта Серебряного и его вечную спутницу и фанатку Танечку. В той же стороне мелькнул чёрный платок Ильи Герасимова.
Анны не было. Я вытянулся, осмотрел зал ещё раз. Нет, не вижу. Не пришла. Жаль, не хотелось бы думать, что вчерашний разговор задел её больше, чем я предполагал. Но может оно и к лучшему, не перед кем будет виноватиться.
Я увидел, как Геннадий Григорьевич говорит с Марией Александровной. Она посмотрела в мою сторону, улыбнулась, я вежливо поклонился. Анна, без сомнения, не сообщила ни ей, ни отцу о нашем разладе, в противном случае такого благосклонного отношение к себе с их стороны я бы не встретил.
— Внимание, пожалуйста, — услышал я голос Марии Александровны. — Тишины! Прошу тишины!
Зал начал затихать. Гул спадал плавно, но быстро.
— Дорогие друзья, здравствуйте. Со многими из вас мы не виделись целое лето и даже немножечко весны, и немножечко осени. И вот мы снова вместе. Очень рада встрече с вами. У нас случилось много перемен, появились новые люди, пока ещё в статусе гостей, но всё впереди. С одним из таких гостей я хочу вас познакомить: Роман Нелюбович. Он прозаик, в нашей газете была опубликована его повесть и несколько рассказов. И сегодня мы решили предоставить ему право открыть наш вечер. Роман Евгеньевич, прошу ко мне. Поприветствуем, друзья!
Раздались аплодисменты, сначала жидкие, будто настороженные. Не все из старожилов забыли последнее моё выступление. Затем аплодисменты зазвучали сильнее. Я смутился. Выражая готовность выступить перед собранием, я не думал, что это случится столь быстро. Хотелось сначала послушать других, освоиться после месячного отсутствия. Не получилось. Ладно. Пробираясь по проходу, я поймал взгляд Ивана Николаевича, он был дружеский и ободряющий.
Я вышел к микрофону. Анна всё-таки пришла. Она сидела в первом ряду возле отца и смотрела на меня, как Аврора на Зимний. Справа от неё стоял Илья, немного нависая и как бы прикрывая собой от меня. Защита ненадёжная, но сбоку Илью подпирал широким плечом Максим Андреевич. Два моих неприятеля. Я бросил на них короткий взгляд и отвернулся, будто не заметил.
— Чем порадуете нас, Роман Евгеньевич? — спросила Мария Александровна.
Я глубоко вдохнул, задержал дыхание на секунду. Смущение прошло, только пальцы подрагивали, будто с похмелья.
— Вчера закончил новый рассказ. Небольшой такой. Назвал его «Зима в небо». Он… — я повернулся к Арбатову. — Геннадий Григорьевич, помните, вы говорили, что жгли в детстве автомобильные покрышки?
— Говорил, — подтвердил редактор и обернулся к залу. — И могу добавить, что из присутствующих не я один этим занимался.
Люди вокруг зашумели, задвигались. Даже толстый инспектор легонько кивнул.
— Так вот, я воспользовался вашей историей и поставил её в основу своего рассказа. Надеюсь, вы не против.
— Не против, — кивнул Геннадий Григорьевич. — Давайте же, начинайте.
Я достал распечатку с рассказом, наклонился к микрофону и начал читать:
Люблю Масленицу, она как первый вдох, обещающий новую молодость. Я надеваю пальто, выхожу на улицу, иду в парк — аттракционы, музыка, веселье. На длинных лотках дымятся самовары, лежат горкой блины, варенье в вазочках, мёд в мисках, красные заварные чайники. Толстая продавщица в фартуке. На лице дешёвая косметика и искренняя улыбка.
— Мужчина, вам с чем?
— С маслом. Парочку.
— Держите!
Нет ничего лучше, чем блины с маслом. Я пробовал разные: с вареньем, со сметаной, с икрой — не то. Один вкус смешивается с другим, теряется, и уже не понимаешь что ешь — блин или варенье, поэтому я всегда ем блины с маслом, горячие и только на Масленицу.
Я долго вдыхаю аромат блинов. Он особенный, он пахнет детством — тем самым, которое счастливое. Целый год мы лазаем по свалкам, собираем старые покрышки, прячем их в подвале, а на Масленицу складываем аккуратно друг на друга и поджигаем. Не знаю, откуда пошла эта традиция, но взрослые никогда не ругаются, и говорят, глядя на чёрные дымы: «Зима в небо ушла».