Мы все встали.
– Что ж, – весело сказал князь, готовясь последовать за хозяином, – я понял одну вещь, и она доставляет мне несказанное удовольствие, Казимир. Если меня действительно тянет к твоему электрическому кругу, то, надеюсь, скоро я его достигну, и тогда, полагаю, буду более близок к мадам, вашей сестре.
Блестящие глаза Зары смотрели на него с царственной жалостью и снисходительностью.
– К тому времени, когда вы, князь, достигнете этой цели, – спокойно сказала она, – меня, скорее всего, тут уже не будет.
Приобняв меня за талию, она торжественно поклонилась ему, и мы покинули столовую.
– Хочешь по пути в гостиную посмотреть на нашу часовню? – спросила она, когда мы проходили по залу.
Я с радостью приняла ее предложение и пошла с Зарой вниз по мраморным ступеням, что вели к искусно вырезанной дубовой двери. Осторожно открыв ее, она перекрестилась и опустилась на колени. Я сделала то же самое, а затем с благоговейным изумлением стала любоваться красотой и безмятежностью этого места. Часовня была небольшой, хотя с высокими потолками, а расписную куполообразную крышу поддерживали восемь легких мраморных колонн, увенчанных искусно вырезанными венками из виноградных листьев. Обустроена она была в соответствии с обрядами католической религии, и перед главным алтарем и табернаклем горели семь розовых лампад, подвешенных к потолку тонкими позолоченными цепями. На одной из боковых стен висело большое распятие с печальной и трогательной фигурой Христа, а из углового алтаря, сияющего нежно-голубым и серебряным светом, с того места, где мы стояли на коленях, смутно виднелась изящная статуя Мадонны с Младенцем. Прошло несколько минут, и Зара поднялась. Взглянув в сторону табернакля, она зашевелила губами, словно шепча молитву, а затем, осторожно взяв меня за руку, вывела наружу. Тяжелая дубовая дверь тихо закрылась за нами, когда мы поднимались по ступеням и снова вошли в большой зал.
– Ты же католичка? – спросила меня Зара.
– Да, – ответила я. – Но…
– Но иногда у тебя возникают сомнения, хотела сказать ты! Конечно. Сомнения возникают всегда, когда видишь разногласия, лицемерие, деланую претенциозность и нечестивость среди исповедующих христианство масс. Однако Христос и Его религия – свершившиеся факты, несмотря на самоубийство душ, которые Он с радостью спасет. Ты должна как-нибудь расспросить об этом Казимира – он прояснит тебе все запутанные моменты. Вот мы и в гостиной.
Мы вошли в ту самую комнату, в которой меня приняли в первый день. Зара указала на низкое кресло подле себя.
– Скажи, – сказала Зара, – ты не могла бы переехать сюда и остаться со мной, пока лечишься у Казимира?
Я подумала о мадам Дениз и ее пансионе.
– Я бы с великой радостью, но, боюсь, мои друзья захотят узнать, где я остановилась, и потребуют подробностей, в которые я не склонна вдаваться.
– Отчего же? – спросила подруга тихо. – Ты должна сказать только, что наблюдаешься у доктора Казимира, который пожелал оставить тебя под личным присмотром, а потому ты будешь жить в доме врача под опекой его сестры.
Я посмеялась над мыслью, что Зара будет играть роль моей компаньонки, а вслух сказала, что она слишком молода и красива для такого занятия.
– Ты знаешь, сколько мне лет? – спросила она с легкой улыбкой.
Я дала ей семнадцать – в любом случае не больше двадцати.
– Мне тридцать восемь, – сказала Зара.
Тридцать восемь! Немыслимо! Я бы ни за что не поверила. Это невозможно. Я презрительно рассмеялась над такой нелепостью, взглянув на нее – эталон юношеской красоты и грации, с блестящими глазами и розовым цветом лица.
– Ты можешь мне не верить, если пожелаешь, – сказала она, все еще улыбаясь. – Тем не менее это правда. По мирскому летоисчислению мне тридцать восемь лет. Что я есть по другим стандартам времени, сейчас не имеет значения. Ты видишь: я выгляжу молодо, – более того, я и правда молода. И я наслаждаюсь этим. Слышала, светские женщины в тридцать восемь лет часто истощены и бледны, – жаль, они не понимают первых законов самосохранения! Однако вернемся к тому, о чем я говорила: теперь ты знаешь, я уже достаточно зрелая в глазах всего мира, чтобы стать твоей или чьей-либо еще компаньонкой. Тебе лучше переехать сюда. Казимир попросил меня уладить этот вопрос с тобой.
Пока она говорила, вошли Гелиобас и князь Иван. Последний выглядел раскрасневшимся и взволнованным, Гелиобас был, как всегда, спокоен и величав. Он сразу же обратился ко мне:
– Я приказал своей карете, мадемуазель, отвезти вас сегодня вечером на авеню дю Миди. Если вы поступите так, как велит вам Зара, и объясните друзьям необходимость вашего пребывания под личным наблюдением врача, то увидите, что все устроится само собой. И чем скорее вы переедете сюда, тем лучше. Зара будет ждать вас здесь завтра утром. Я могу на вас положиться?
Он говорил командным тоном, видимо, не ожидая с моей стороны сопротивления. Да и почему я должна сопротивляться? Я уже полюбила Зару и хотела чаще находиться в ее компании, тем более что полное выздоровление, скорее всего, наступит быстрее, если я и правда буду находиться в доме человека, обещавшего меня вылечить. Поэтому я ответила:
– Я сделаю, как вы пожелаете, месье. Отдав себя на ваши поруки, я обязана подчиняться. А в данном случае, – добавила я, глядя на Зару, – послушание очень приятно и мне самой.
Гелиобас довольно улыбнулся. Затем он взял с небольшого столика маленький кубок и вышел. Вернувшись, однако, почти тотчас же с наполненной до краев чашей, он сказал, подав ее мне:
– Выпейте, это ваше лекарство на сегодня, а потом поезжайте в пансион и сразу в постель.
Я выпила все залпом. У напитка был восхитительный вкус – как у выдержанного кьянти.
– У тебя нет успокоительного глотка и для меня? – спросил князь Иван, угрюмо и рассеянно перелистывая альбом с фотографиями.
– Нет, – ответил Гелиобас, бросив на него проницательный взгляд. – Эликсир, подходящий для твоего нынешнего состояния, может успокоить тебя слишком сильно.
Князь посмотрел на Зару, но та молчала. Она взяла из стоявшей рядом корзинки отрез шелковой ткани с вышивкой и принялась за дело. Гелиобас подошел к князю и накрыл его ладонь своею.
– Спой нам, Иван, – сказал он ласково. – Спой одну из ваших диких русских песен – Зара очень их любит, и эта дама перед отъездом тоже хотела бы услышать твой голос.
Князь помедлил, а потом, еще раз взглянув на склоненную головку Зары, подошел к роялю. Играл он блестяще, техника была великолепна и изящна. Его голос, баритон глубокий и мягкий, звонкий и в то же время нежный, поистине очаровывал. Он спел французскую версию славянской песни о любви, которая после моего перевода звучала примерно так:
Как буря швыряет ракушки на берег,
Как солнце озаряет светом море,
Как птичья трель по весне звенит в вышине,
Так любовь моя рвется навстречу тебе.
Как плющ обвивает башню,
Как роса питает влагой пашню,
Как к свету тень, как к ночи день,
Так душа моя льнет к тебе!
Как луна над землей сияет гордо
На троне, сотканном из облаков,
Как в скалах грот отвергнет волну,
Так гнев твой меня отвратит.
Как в ночи трескучий мороз
Безжалостно губит кущи роз,
Как кинжал повергает в прах короля,
Так жестокость твоя убивает меня.
Несмотря на твою королевскую спесь,
Моя страсть, моя боль опаляют тебя;
Пока не умру, повторять буду я:
«Я люблю! Я смею любить тебя!»20
Закончил он резко и страстно и тут же встал из-за рояля.
Я горячо восхитилась его песней и великолепным голосом, и князь, казалось, был даже благодарен за похвалу, которой мы с Гелиобасом щедро его одарили.
Вошел паж, объявил, что «мадемуазель ждет карета», и я собралась уходить. Зара нежно поцеловала меня, прошептав: «Приезжай завтра пораньше», грациозно поклонилась князю Ивану и тотчас вышла из гостиной.
Гелиобас подал мне руку, чтобы сопроводить к карете. С нами вышел и князь Иван. Когда двери дома открылись обычным бесшумным способом, я увидела элегантную легкую карету, запряженную парой вороных лошадей, что доставляли немало хлопот кучеру тем, как беспокойно и резво били копытами по брусчатке, поднимаясь на дыбы. Прежде чем спуститься по ступеням, я пожала Гелиобасу руку и поблагодарила за приятно проведенный вечер.
– Мы постараемся, чтобы все ваше время с нами прошло так же приятно, – ответил он. – Доброй ночи! Иван, – он заметил князя, облачившегося в пальто и шляпу, – ты тоже уезжаешь?
– Да, я спешу откланяться, – ответил тот с наигранной веселостью. – Сегодня вечером собеседник из меня прескверный, так что не стану тебе навязываться, Казимир. Au revoir! Я провожу мадемуазель до кареты, если она позволит.
Мы вместе спустились по ступеням, Гелиобас наблюдал за нами у открытой двери. Помогая мне сесть в карету, князь прошептал:
– Вы одна из них!
Я посмотрела на него в недоумении.
– «Одна из них»? – повторила я. – Что вы имеете в виду?
– Не обращайте внимания, – нетерпеливо пробормотал он, делая вид, что накрывает меня меховой накидкой, – если еще нет, то обязательно станете, иначе Зара не поцеловала бы вас. Как только вам когда-нибудь представится возможность, попросите ее думать обо мне чуточку лучше. Доброй ночи.
Я была тронута, стало жаль этого мужчину. Я молча протянула ему руку. Он крепко пожал ее и, крикнув кучеру: «Авеню дю Миди, 36», так и остался стоять на тротуаре, стянув шляпу, особенно бледный и серьезный в свете звезд. Карета быстро отъехала, а дверь отеля «Марс» закрылась.
Глава VIIIПарящая в воздухе симфония
Вот так быстро я стала временным жителем отеля «Марс» и чувствовала себя там совершенно как дома. Я объяснила мадам Дениз причину отъезда из ее уютного пансиона, и она полностью одобрила мое пребывание под личным наблюдением врача ради скорейшего выздоровления, однако, услышав имя этого самого целителя, названного (в соответствии с указаниями Зары) доктором Казимиром, она в смятении всплеснула пухлыми