по кругу. Кроме того, портрет Луны, созданный из чистого электричества, притягивается к нам и вынужден следовать за Землей из-за непреодолимого влияния энергии Земли. Поэтому, пока картинка не померкнет, она должна сопровождать нашу планету, как навязчивый призрак угасшей радости. Теперь вы можете понять, почему мы никогда не видим того, что, как кажется, является другой стороной Луны. Ее просто нет, там только космос. Космос – холст, Луна – набросок. Как же мы заинтересованы, когда обнаруживаем редкую старинную картину, на которой изображена невероятно красивая женщина! У нее нет названия, может быть, на ней нет и даты, но лицо, что улыбается нам, прелестно – губы, вытянутые для поцелуев, глаза, полные любви! И мы, умиляясь, с трепетом восхищаемся ею, называем «Портретом дамы» и отводим почетное место среди наших художественных коллекций. С каким же благоговением и нежностью должны мы взирать на «Портрет прекрасной затерянной сферы», кружащийся вон там, в заполненной, вечно движущейся галерее чудес, где торопливая толпа зрителей – живые и умирающие миры!
Я слушала его завороженно, однако теперь перебила:
– Умирающих, Гелиобас? Смерти нет.
– Истинно так! – ответил он, нерешительно помедлив. – Есть то, что мы называем смертью, переходом, – и это всегда расставание.
– Лишь ненадолго! – воскликнула я с радостью и рвением своей недавно просвещенной души. – Как миры поглощаются Электрическим Кругом и снова выбрасываются в новых, более славных формах, так и мы поглощаемся и преображаемся в формы совершенной красоты, обладающие достаточно острыми и ясными глазами, чтобы посмотреть в лицо самому Богу. Тело гибнет, только что нам до тела – темницы и места для опытов?! Остается только радоваться, что мы навсегда избавимся от его тяжести!
Гелиобас грустно улыбнулся.
– Вы хорошо усвоили небесный урок. В ваших речах слышатся уверенность и восторг довольного духа. Когда я говорю о смерти, то подразумеваю под этим словом расставание двух любящих друг друга сердец, и хотя такая разлука может быть краткой – это все равно разлука. Предположим… – он помедлил, – что Зара умрет.
– Что ж, скоро вы все равно с ней встретитесь, – ответила я. – Ведь даже если вы проживете после нее много лет, для царства космоса годы всего лишь минуты…
– Минуты, что решают наши судьбы, – торжественно перебил он меня. – Всегда есть возможность поразмыслить: если Зара покинет меня сейчас, как я могу быть уверен, что у меня хватит сил прожить остаток дней достойно и заслужить новую встречу с ней? А если нет, то смерть Зары означала бы вечную, почти безнадежную разлуку – хотя, может статься, я мог бы начать все заново в какой-нибудь иной форме и достичь цели иным образом.
Он говорил так задумчиво и серьезно, что я удивилась, ибо считала его равнодушным к такой глупости, как страх смерти.
– К чему меланхолия, Гелиобас? – спросила я. – Во-первых, Зара сейчас не собирается покидать вас, а во‐вторых, если и так, сами знаете, все ваши усилия будут направлены на карьеру, чтобы никакая тень упрямства или заблуждения не могла сбить вас с пути. Да ведь сама суть веры состоит в силе нашего Желания. Мы всегда можем достигнуть желаемого, особенно если это акт духовного роста.
Гелиобас взял меня за руку и тепло пожал ее.
– Вы только вернулись из высших царств, – сказал он. – Меня согревают и воодушевляют ваши слова ободрения. Пожалуйста, не думайте, что я способен долго поддаваться слабости дурных предчувствий. Несмотря на мои успехи в науке об электричестве, я остаюсь всего лишь человеком, и мне часто мешают слабости смертных. Впрочем, мы затянули разговор дольше, чем я намеревался. Уверяю: вам лучше попытаться уснуть, хотя, насколько я знаю, вы чувствуете себя невероятно бодрой. Позвольте дать вам глоток успокаивающего средства, оно приведет нервы в устойчивое состояние.
Он налил что-то из маленького пузырька в стакан и протянул мне. Я выпила содержимое залпом, послушно и с улыбкой.
– Спокойной ночи, мой Учитель! – сказала я. – Вам не нужно бояться собственного успешного восхождения. Ибо если бы был хоть малейший шанс, что вы совершите роковую ошибку, все те человеческие души, которым вы помогли, трудились бы ради вашего спасения и молились о нем. Теперь я знаю: молитвы достигают Небес, если они бескорыстны. И пусть я всего лишь одна из самых скромных учениц, из чувства глубокой благодарности к вам я буду непрестанно молиться за вас и здесь, и в будущем.
Он опустил голову.
– Благодарю! – сказал он просто. – Молитвой совершается больше дел, чем этот мир мог мечтать! Эти слова – истина. Храни Господь, дитя мое. Доброй ночи!
Он открыл передо мною дверь, и я вышла. Гелиобас легко возложил руку мне на голову в своего рода молчаливом благословении, а затем закрыл дверь, и я оказалась в большом зале одна. Под потолком ярко горела лампа, фонтан журчал гармонично и приглушенно, точно разучивая новую мелодию на утро. Легким нетерпеливым шагом я поспешила по мозаичному полу вверх по лестнице, намереваясь увидеть Зару и сказать ей, как счастлива и довольна чудесным опытом. Я подошла к двери ее спальни – та была приоткрыта. Осторожно отворила ее шире и заглянула внутрь. Один угол комнаты украшала маленькая, но искусно сделанная статуэтка Эроса. Его поднятый факел служил ночником, что слабо мерцал сквозь розовое стекло и заливал комнату нежным сиянием, а особенно – богато украшенную восточной вышивкой кровать, на которой крепко спала Зара. Как красива она была! Почти так же, как любой из сияющих духов, что встречались мне в воздушном путешествии! Густые темные волосы разметались по белым подушкам, длинные шелковистые ресницы покоились на нежных румяных щеках, алые губы цвета распускающихся яблонь ранней весной были слегка приоткрыты, а за ними блестели маленькие белые зубки; ночная рубашка слегка расстегнулась и наполовину обнажала шею и округлую грудь, на которой ярко блестел никогда не снимаемый электрический драгоценный камень, что вздымался и опускался от ровного и тихого дыхания. Изящная ручка лежала на одеяле, а отражение от ночника-Эроса мерцало на украшавшем палец кольце, отчего центральный бриллиант вспыхивал, словно блуждающая звезда.
Я долго с нежностью смотрела на этот идеал Спящей Красавицы, а потом решила подойти ближе и проверить, смогу ли поцеловать ее, не разбудив. Я сделала несколько шагов в комнату – и вдруг меня остановили. Примерно в ярде от кровати нечто воспрепятствовало приближению! Я не могла сделать вперед ни шагу. Я очень старалась – все напрасно! Получилось лишь отступить назад, вот и все. Между мной и Зарой, казалось, пролегла невидимая преграда, прочная и абсолютно неприступная. Со стороны ничего не было видно – ничего, кроме освещенной мягким светом комнаты, вечно улыбающегося Эроса и хрупкой умиротворенной фигуры спящей подруги. Два шага – и я могла бы ее коснуться, однако те два шага мне никак не давали сделать – возникло настолько сильное сопротивление, как будто между ней и мной распростерся глубокий океан. У меня не было желания долго ломать над этим голову: я была уверена, все это имеет какое-то отношение к ее духовной жизни и привязанности. Меня это не тревожило и не смущало. Послав воздушный поцелуй милой подруге, лежавшей так близко ко мне и так незримо и ревниво оберегаемой во время сна, я тихо и покорно удалилась. Добравшись до своей комнаты, я вознамерилась сесть почитать пергаменты, которые дал Гелиобас, но, подумав, решила запереть драгоценные рукописи и отправиться в кровать. Так я и поступила, а перед тем, как лечь, не забыла преклонить колени и с любящим и верящим сердцем воздать честь и хвалу той Высшей Благодати, чьим божественным блеском, пусть кратко, мне было чудесным образом позволено насладиться. И когда я задумчиво и счастливо преклонила колени, услышала, словно тихое эхо, проникающее в тишину комнаты, звук, похожий на далекую музыку, сквозь которую раздались следующие слова: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга; как Я возлюбил вас!»25
Глава XIIIСветская беседа
На следующее утро Зара сама пришла разбудить меня – она выглядела свежей и прекрасной, как летнее утро. Подруга нежно обняла меня со словами:
– Я больше часа разговаривала с Казимиром. Он все рассказал. Сколько же чудес ты повидала! Разве ты не счастлива, дорогая? Разве не чувствуешь силу и удовлетворение?
– Еще как! – ответила я. – Но Зара! Как жаль, что весь мир не может знать того, что знаем мы!
– Не у всех есть стремления к знаниям, – ответила Зара. – Даже в твоем видении лишь немногие в саду продолжали искать тебя, для них ты сделала бы что угодно; для других твои усилия были напрасны.
– Возможно, они были напрасными не всегда, – произнесла я задумчиво.
– Да, может, и так, – согласилась Зара. – В этом и чудо современного мира. Пока есть жизнь, есть и надежда. И, говоря о нашем мире, позволь напомнить, что ты снова в нем, а потому придется терпеть его утомительные мелочи. Две из них заключаются в следующем: во‐первых, вот только что пришедшее тебе письмо, во‐вторых, через двадцать минут будет готов завтрак!
Я внимательно всмотрелась в улыбающееся лицо подруги. Она была воплощением крепкого здоровья и красоты. Воспоминания о прошлой ночи, о том, как ее охраняла непреодолимая преграда, дело рук точно не смертных, теперь казались сном. Я ничего не спросила об этом и в ответ на ее явную радость тоже улыбнулась.
– Я спущусь ровно по истечении двадцати минут, – сказала я. – Уверяю, Зара, я вполне ощущаю потребности земного существования. Например, очень голодна и с огромным удовольствием позавтракаю, если ты приготовишь мне кофе.
Зара, обладавшая, среди прочих своих достоинств, секретом идеального кофе, со смехом пообещала сварить его особенно хорошо и выпорхнула из комнаты, тихо напевая на ходу отрывок из неаполитанского сторнелло:
Fior di mortelle
Queste manine tue son tanto belle!