– Даруйте ему жизнь, – произнесла я, указав на Ивана.
– Она его, – ответил Гелиобас. – Слава Богу, я не успел ее забрать! Князь Иван рассердил меня, и я сожалею об этом. Надо было быть с ним терпеливее. Скоро он очнется. Оставляю его на ваше попечение. Общаясь с ним, я должен был помнить, что такую страсть, лишенную духовных познаний, нужно встречать жалостью и терпением. Однако он остался жив. Что до меня, то я пойду молить о прощении Зары и моей обиженной Азул.
Произнеся последние слова, Казимир вздрогнул, поднял взгляд и улыбнулся.
– Душа моя! Ты простила меня? Ты все равно будешь любить меня? Ты со мной, Азул, возлюбленная моя? Я не потерял тебя, моя дорогая! Ты поведешь меня? Куда? Нет, неважно куда, я иду!
Бредя, словно во сне, он вышел из кабинета, и я услышала, как его шаги отдаются эхом в коридоре, ведущем к часовне.
Оставленная наедине с князем, я взяла со стола стакан холодной воды и брызнула ему на лоб и руки. Этого было достаточно, чтобы привести его в чувство. Он глубоко вздохнул, открыл глаза и начал быстро оглядываться. Поняв, что в комнате, кроме меня, больше никого нет, он пришел в смятение и спросил:
– Что случилось?
Потом, заметив шпаги, лежащие на полу, где их бросили, князь Иван поднялся на ноги и закричал:
– Где этот трус и убийца?
Я заставила его сесть и терпеливо выслушать меня. Напомнила, что Зара всегда была здоровой и счастливой, а Гелиобас скорее убьет себя, чем сестру. Я прямо сказала, что Зара ожидала смерти и готовилась к ней – она даже попрощалась со мной, хотя тогда я еще не понимала значения ее слов. Я освежила в его памяти день, когда Зара использовала свои силы, чтобы удержать его.
– Вы можете не верить во внутреннюю электрическую силу человека, – сказала я, – однако вы передали ей через меня сообщение – «скажите ей, я видел ее избранника»!
При этих словах по лицу князя пробежала мрачная тень.
– Наверное, – произнес он медленно, – что в тот раз я оказался жертвой галлюцинаций. Однако я опишу вам, что видел. Мне показалось, передо мной появилась и заговорила величественная фигура, похожая и в то же время не похожая на человеческую, хотя гораздо бо`льшая формами. «Зара – моя, – произнесла она, – моя по собственной воле, моя по собственному желанию, до самой смерти и после смерти, моя на всю вечность. У тебя с ней нет ничего общего; твой путь лежит в другом направлении. Следуй своей дорогой и не полагайся больше на терпение ангела». Затем удивительное и величественное существо, чье лицо, насколько я помню, было невероятно прекрасно, а глаза подобны сияющим звездам, исчезло. Ну и что с того? Это был просто сон.
– Не уверена, – сказала я тихо. – Князь Иван, теперь, когда вы успокоились и более способны к смирению, объясните мне, за что так любили Зару?
– За что? – порывисто воскликнул он. – Да ведь ее невозможно было не любить!
– Это не ответ, – возразила ему я. – Подумайте! Вы хорошо умеете обосновывать свою точку зрения – я сама слышала, как вы держитесь в спорах. Что заставило вас полюбить Зару?
Он посмотрел на меня в изумлении, даже возмущении, но заметив, что я совершенно серьезна, с минуту раздумывал над ответом.
– Она была самой хорошенькой из женщин.
– И это все? – презрительно спросила я, отмахнувшись. – За то, что ее тело было прекрасно: сладкие губы для поцелуев, нежная кожа, ладони, подобные белым цветкам, темные пряди волос надо лбом, напоминающие вечернее облако, в котором таился лунный свет, взгляд блестящих глаз, что заставлял дрожать от страсти, а кровь в венах бежать еще быстрее – это и есть причины вашей так называемой любви? Так дайте ей другое, более низменное имя! Ибо скоро плоть, заслужившая вашего восхищения, будут поедать черви: их склизкие липкие тела обовьют круглые белые руки и нежную грудь, уродливые твари станут кишеть среди прядей блестящих волос – и ничто, ничто, кроме праха, не останется от любимого вами образа. Вы содрогаетесь от ужаса, князь Иван, тем не менее я тоже любила Зару – я любила ее, а не бренную оболочку, в которую она, словно, драгоценный камень, была на время заключена. И все еще люблю – а для создания, что я люблю, смерти не существует.
Князь Иван молчал, казалось, я его растрогала. Я говорила от всей души, и на моих глазах выступили слезы.
– Я любил ее так, как обычно любят мужчины, – заговорил он после небольшой паузы. – Нет, сильнее, чем большинство мужчин любит большинство женщин!
– Большинство мужчин слишком часто эгоистичны и в любви, и в ненависти, – парировала я. – Скажите, вас привлекало что-то в душе и разуме Зары? Вы поддерживали ее устремления, восхищались ее вкусом, были ли у вас общие взгляды?
– Нет, признаюсь, что нет, – не раздумывая, ответил он. – Я считал ее жертвой научных экспериментов брата. Думал, сделаю своей женой – вызволю из лап тирана, дам свободу и убежище. С этой целью я узнал от… него все, что хотел, – он с неохотой упомянул Гелиобаса, – и решил, что богатое воображение Зары болезненно возбуждено, тогда как брак и жизнь, которую ведут остальные женщины, укрепят ее разум.
Я улыбнулась, и улыбка моя была не лишена презрения.
– Ваша самонадеянность почти так же велика, как ваша глупость, князь, – сказала я, – раз вы с такими взглядами посмели мечтать о Заре как о своей супруге. Думаете, она смогла бы жить той жизнью, что ведут другие женщины? Легкомысленная праздность, несколько шикарных платьев и драгоценностей, пустая болтовня, светские скандалы, избитые комплименты – думаете, ее бы все это устроило? Стала бы она довольствоваться той любовью, что вы ей предлагали? Идемте! Идемте посмотрим, как ловко она от вас ускользнула!
И я повела его к двери.
– Куда вы меня ведете?
– В часовню. Там лежит тело Зары.
Он содрогнулся.
– Нет, нет! Только не туда! Я не вынесу взгляда на увядающую красоту: наблюдать когда-то живое лицо бледным и неподвижным – смерть в такой форме просто невыносима!
Он закрыл лицо руками, и по его пальцам покатились слезы. Я следила за ним с удивлением и жалостью.
– Все же вы храбрый человек! – сказала я.
Мои слова привели его в чувство. Князь Иван посмотрел на меня таким изможденным от горя взглядом, что сердце сжалось. В чем теперь он найдет утешение? Какой радости ему ждать? Все его счастье заключалось в том, что он был живым – живым для удовольствий этой жизни и радостей, которые мир мог предложить такому сильному, красивому, богатому и состоявшемуся мужчине, – разве мог он воспринимать смерть иначе, чем мерзостью, о которой нельзя думать в пору кипения юношеской крови и расцвета веселья, печальным призраком, в чьих костлявых руках розы любви должны, увянув, опасть! Глубоко сочувствуя ему, я заговорила с большой мягкостью:
– Вы не обязаны смотреть на тело Зары, пока сами не захотите, князь. Для вас тайны потусторонней жизни закрыты – есть что-то в вашей натуре, что не хочет и не будет верить в Бога. Поэтому смерть вызывает в вас отвращение. Я знаю, вы один из тех, для кого существует только настоящее, – вы с легкостью забываете о прошлом и не волнуетесь о будущем. Париж для вас рай, или Санкт-Петербург, или Вена – как вам вздумается; современные доктрины безбожия и морального разложения у вас в крови. Ничто, кроме ниспосланного небесами чуда, не в силах вас изменить, впрочем, для таких материалистов, как вы, чудес не существует. Однако дайте мне сказать кое-что еще, прежде чем вы покинете этот дом. Больше не пытайтесь мстить за разочарование в любви Гелиобасу, ибо мстить вам просто не за что. По вашему собственному признанию, вы любили только тело Зары – тело это всегда было бренным, и от внезапного, но природного явления оно погибло. А с ее душой, как вы заявляете, у вас не было ничего общего, а это и была она сама, и для нас, для тех, кто ее любит, и тех, чьей любви она добивалась, Зара по-прежнему жива. Гелиобас не губил тела сестры, зато помогал взращивать и развивать ее прекрасный Дух, который он и считал истинной сущностью близкого человека, – и за это он заслуживает уважения и одобрения. Князь Иван, обещайте, что больше никогда не приблизитесь к нему с недобрыми намерениями, ведь вы правда должны перед ним извиниться за несправедливые обвинения и даже сказать спасибо: он не лишил вас жизни в недавней стычке.
Во время моей страстной речи князь не спускал с меня глаз, а затем вздохнул и беспокойно зашевелился.
– Ваши слова убедительны, мадемуазель. Вы обладаете надо мной странным влиянием. Я знаю, что прав, считая вас последовательницей Гелиобаса, чью науку признаю, хотя не верю в его теории. Я охотно обещаю вам то, о чем вы просите… я даже сам подам ему руку, если он согласится ее пожать.
Переполненная радостью успеха, я ответила:
– Он в часовне, я приведу его сюда.
По лицу князя пробежала быстрая тень сомнения, перемешанного с ужасом, однако он, казалось, принял решение, пусть оно было ему неприятно. Он усилием воли победил свои чувства и твердо сказал:
– Нет, я пойду к нему сам. И снова взгляну на… на лицо, что я так любил. Еще один страшный удар. Почему бы мне не вынести и его?
Видя, что он настроен решительно, я не стала отговаривать князя и без слов повела в часовню. Я вошла туда с трепетом, он неслышным шагом следовал сразу за мной. Все было так, как при моем уходе, только слуги ушли отдохнуть, прежде чем утреннее солнце призовет их к ежедневным хлопотам по дому. Отец Поль тоже ушел, и Гелиобас в одиночестве стоял на коленях у тела Зары, – его фигура была неподвижна, словно отлитая из бронзы, лицо спрятано в ладонях. Когда мы подошли, он не шевельнулся, не посмотрел на нас, поэтому я тихо подвела князя к противоположной стороне катафалка, чтобы он мог тихо лицезреть лежащую в вечном покое погибшую красоту. Иван задрожал, однако не оторвал взгляда от прекрасной и мирной фигуры, в безмятежных чертах которой застыла улыбка, появившаяся на губах еще в момент смерти, от сложенных рук, увядающих померанцевых цветов, от распятия, что лежало на холодной груди, словно последняя печать на письме жизни. Он порывисто наклонился вперед и с трепетным благоговением прижался губами к бледному лбу, но тотчас же отпрянул, приглушенно воскликнув: