– Чего вы ждете? – спросил он. – Считайте, что вы избавлены от службы и вольны идти, куда пожелаете. Любой, решивший обратиться ко мне за рекомендациями, получит их в самом лучшем виде. Больше нам обсуждать нечего.
Вперед выступила бойкая женщина с тревожно бегающими темными глазами.
– Даже не сомневаюсь, – сказала она, манерно сделав реверанс, – всем нам очень жаль, если мы ненароком обидели месье, но, раз месье столько знает, он должен быть осведомлен о множестве слухов, от которых душа уходит в пятки; что внезапная смерть мадам, его сестры, привела всех слуг, как говорится, в ужас; и месье должен учесть, что бедные добродетельные слуги с чистой репутацией…
– Да что вы говорите, Жанна Клоде? – прервал ее Гелиобас низким дрожащим голосом. – А как же дитя – беспомощный младенец с восковым личиком, брошенный умирать на берегу Луары? Он не умер, Жанна, – его спасли, и он будет жить, чтоб ненавидеть свою мать!
Женщина, вскрикнув, лишилась чувств.
В последовавшей засим суматохе, воцарившейся среди женской части прислуги, Гелиобас в сопровождении маленького пажа и пса Лео удалился из зала к себе в комнату, и я решила некоторое время его не тревожить.
Еще до обеда мне принесли записку. Она была от полковника Эверарда: он умолял меня скорее приехать к его жене, сказавшейся очень больной.
Лишь узнав о кончине этой прекрасной молодой дамы, смерти такой пугающе внезапной и преждевременной, она стала совсем сама не своя – нервной, истеричной, взвинченной. Вы будете поистине великодушны к ней, если приедете, как только сможете, – она ощущает непреодолимую потребность в вашем обществе.
Я тут же показала эту записку Гелиобасу. Он прочел ее и произнес:
– Конечно, поезжайте. Дождитесь окончания скромной похоронной церемонии – и расстанемся. Правда, не навсегда: мы должны увидеться еще раз. Теперь, когда я потерял Зару, вы мой единственный последователь женского пола, и я не хочу утрачивать с вами связь. Вы будете мне писать?
– С удовольствием и великой признательностью, – ответила я.
– Вам это только на пользу. Я знаю много тайн, что пригодятся в музыке. А что до миссис Эверард, вы обнаружите, что ее исцелит одно ваше присутствие. Вы в значительной мере продвинулись в науке об электрической силе: вот увидите – ее успокоит простое прикосновение руки. Тем не менее никогда не поддавайтесь искушению испробовать какую-либо из субстанций, рецепты которых я дал, на ней или на ком-либо еще, кроме себя, не написав предварительно об этом мне, как сделал Челлини. Что же касается вашего физического и духовного здоровья, то вы прекрасно знаете, как действовать, – хранить этот секрет и каждый день делать шаг вперед. Вскоре у вас будет двойная работа.
– Как это? – удивилась я.
– Душой Зары владел Дух, чья судьба была успешно исполненной и совершенной, он никогда не мог опуститься до заточения в земной оболочке. Над вами же не властен никто – вы придете в равновесие, то есть встретите точную копию своей души, также заключенную в человеческом теле. Вам предстоит передать ей собственную силу. В свою очередь, та душа подарит вашей равный электрический импульс. Нет прекраснее союза, чем этот, нет более совершенной гармонии – словно идеальный аккорд, полнозвучный и стройный. Есть в музыке септимы и ноны, прекрасные и мелодичные на своих ступенях, но, пожалуй, ни одна из них не приносит слуху такого абсолютного удовольствия, как этот совершенный аккорд. Вам суждена жизнь в любви, дитя мое, – день и ночь воздавайте за нее благодарности, стоя на коленях перед Дарителем всех благ. Только будьте осторожны: ваши души должны много размышлять и смиренно молиться. Стремитесь вперед и вверх – вы знаете дорогу, а также знаете и даже отчасти видели, что ждет в конце.
После этого разговора мы больше не беседовали наедине. Остаток дня заняли последние приготовления к похоронам Зары, которые должны были состояться в Пер-Лашез рано утром следующего дня. От князя Ивана привезли огромный красивый венок из белых роз, лилий и адриантума, и, помня данное ему обещание, я сама возложила его на видное место у тела Зары. Изящная фигура покоилась теперь в гробу из полированного дуба, и тонкая мантия из нежного кружева покрывала ее с головы до ног. Безмятежные черты лица никак не изменились, если не считать появившейся твердости плоти: руки, сложенные под распятием, окоченели и казались вылепленными из воска. Я положила венок и остановилась, задумчиво глядя на эту неподвижную и торжественную фигуру. Отец Поль, медленно войдя через боковую дверь, подошел и встал рядом со мной.
– Она счастлива! – сказал он, и радость осветила его почтенные черты.
– Вы тоже знали, что она умрет этой ночью? – осторожно спросила я.
– Ее брат послал за мной и сообщил о предстоящей кончине. Она сама говорила мне и в последний раз исповедовалась и причастилась. Поэтому я был готов.
– Неужели вы не терзались сомнениями… Вам не кажется, что они могли ошибаться? – спросила я с нескрываемым удивлением.
– Я знал Гелиобаса еще ребенком, – ответил священник. – А ранее был знаком с его отцом и матерью и всегда прекрасно понимал безграничность познаний Казимира и ценность открытий, совершенных им. Если бы я скептически относился к вопросам духовности, то не принадлежал бы к своему народу, ибо я тоже халдей.
Более я не сказала ни слова. Отец Поль в торжественном молчании поправил свечи, горящие вокруг гроба. Я снова взглянула на прекрасную, но неживую фигуру передо мной, однако по какой-то причине грустить у меня больше не получалось. Все внутри меня призывало к радости. Почему я должна горевать? Особенно в тот момент, когда воспоминания о благодати Центральной Сферы еще так свежи, и я твердо знала, что счастье Зары теперь было полным. Я вышла из часовни летящей походкой и с легким сердцем направилась в комнату собрать вещи, чтобы все было готово к моему завтрашнему отъезду. На своем столе я нашла книгу в причудливом переплете и тут же узнала ее: «Письма умершего музыканта». Рядом лежала карточка, на которой карандашом было написано:
Зная о вашем желании владеть этой книгой, предлагаю вам принять ее. Она учит счастливой преданности Искусству и безразличию к мнению мира – и то, и другое пригодится вам в карьере.
ГЕЛИОБАС.
Обрадованная таким подарком, я открыла книгу и увидела, что на форзаце написано мое имя и число месяца и года со словами: «La musica e il lamento dell’ amore o la preghiera a gli Dei». (Музыка – это плач любви или молитва богам.)
Я бережно положила сокровище в угол чемодана вместе с пергаментными свитками, содержащими «Электрический принцип христианства» и ценные рецепты Гелиобаса, а покончив с этим, заметила себя в длинном зеркале, что стояло прямо напротив. Я была очарована – не своим отражением, а блеском электрического камня, что носила на груди. Он сиял и переливался, подобно звезде, и был действительно прекрасен – гораздо ярче, чем самые яркие из бриллиантов. Сейчас я могу отметить, что при каждом появлении в обществе мне всякий раз задавали множество вопросов относительно подвески, и сложившееся мнение заключалось в том, что это какое-то новое применение электричества в качестве украшения. Однако ничего подобного: такие обычные прозрачные камни часто можно увидеть на берегах тропических стран. Они обладают свойством поглощать небольшую часть электричества человеческого тела. Ее хватает для того, чтобы камень сиял мощным призматическим блеском. Подобное свойство обнаружил лишь один Гелиобас. Он утверждает: та же самая способность существует у многих других обычно неблестящих камней, что не были испытаны, а поэтому неизвестны миру. «Исцеляющие» камни, или амулеты, до сих пор используемые на Востоке, а также в отдаленных частях Шотландского нагорья (смотрите примечания к переводу Ойсина Арчибальдом Клерком), тоже питаются электричеством, хотя несколько иначе: у них есть свойство в определенных случаях поглощать болезнь и уничтожать ее. Естественно, после их продолжительного использования силы, которыми они изначально обладали, истощаются и больше не приносят никаких благ. В наши дни амулеты из камней считаются простым суеверием безграмотных невежд и плебеев, тем не менее следует помнить: любое суеверие всегда имело в своей основе зерно истины, пусть даже малое. Я могла бы дать очень любопытное объяснение строению орхидей. Эти необычные цветы иногда называют «причудами природы», будто природа хоть раз позволяла себе какие-либо «причуды»! К сожалению, время и место не дают мне сейчас возможности вдаваться в данную тему подробнее; хотя если бы я и вправду когда-то начала описывать чудесные, удивительные и прекрасные горизонты знаний, которые мудрый халдей, до сих пор являющийся мне другом и проводником, открыл и продолжает расширять перед моим восхищенным взором, то вряд ли все, что я должна сказать, поместилось бы в труд даже в двадцати томах. Я же пишу книгу только для того, чтобы поведать о Гелиобасе и о том, что я испытала в его доме, – дальше я пойти не могу. Ибо, как я заметила во введении, хорошо понимаю – лишь немногие из моих читателей, если таковые найдутся, воспримут этот рассказ как нечто большее, чем всего лишь фантастический роман, или признают тайны жизни, смерти, вечности и чудеса Вселенной естественным и научно обоснованным результатом действия кольца вечного электрического тепла и света; однако, согласятся они с этим или нет, могу только вслед за Галилеем воскликнуть: «E pur si muove!»41
Глава XVIIКонец
На следующий день от отеля «Марс» до Пер-Лашез двинулась очень скромная и тихая процессия. Гроб Зары везли на открытой повозке, он был застлан покрывалом из роскошного белого бархата, с царственным изобилием усыпанным цветами, а на самом видном месте покоился венок Ивана и великолепный крест из лилий ‒ его прислала добросердечная миссис Чаллонер. Единственное, что казалось немного необычным в процессии, – это две статные белые лошади, которые везли похоронную карету. Гелиобас сказал мне – так просила сделать Зара: она считала, что торжественное шествие унылых вороных коней угнетает прохожих.