1
Подготовка к отъезду, как бы ни торопили его известные обстоятельства, заняла несколько недель.
Отправляясь в поход, следовало серьёзно позаботиться об экипировке и эскорте. Они должны были соответствовать моему благородному имени и положению.
Рыцарь или воин, претендующий на получение этого звания, непременно должен был иметь боевого и походного коней, доспехи, вооружение и хотя бы одного оруженосца, желательно тоже на коне. Ещё нужны были одна-две лошади или мул для перевозки походного шатра, запасов одежды и продовольствия…
Всем этим занялся дядюшка-епископ. Пара подходящих лошадей и грузовой мул отыскались в монастырской конюшне. Кольчужные рубаха и штаны, годные для меня, нашлись у дядюшки в его домашнем арсенале. Не было проблем и с подбором оружия для меня и моего будущего оруженосца.
А вот нужного доспеха не оказалось. Сняв с меня необходимые мерки, дядюшка отправил гонца в Барселону к самому известному в наших краях оружейнику Гонсалесу. Он пообещал изготовить доспехи как можно быстрее. У него же заказали щит с гербом нашего рода, украшенный сверху небольшим полумесяцем. Полумесяц свидетельствовал о том, что я – старший сын и законный наследник своего отца. Такой же герб Гонсалес должен был выгравировать и на моём нагруднике.
– А не задержат ли мой отъезд все эти геральдические ухищрения? – тревожился я.
– Без герба и положенных знаков отличия, Джиллермо, ты никуда не поедешь, – твёрдо сказал дядюшка. – Среди тех, кто встретится на твоём пути, найдётся немало опытных в турнирных делах воинов, знающих имена всех европейских рыцарей, их фамильные древа и гербы. Не приведи Господи такому молодому воину, как ты, попасть на язык шутникам, стать жертвой язвительных насмешек, а пуще того – обвинений в присвоении не принадлежащих тебе родовых отличий…
Я набычился:
– Я смогу постоять за свою честь!
– Нисколько не сомневаюсь, дорогой племянник, в твоей храбрости. Это в тебе от Гифреда Волосатого… И всё же, прежде чем отстаивать свою честь в поединке, её надо соблюсти в экипировке. Запомни, рыцаря встречают по его снаряжению, а уж после смотрят, каков он в бою. И, конечно, не менее важно, чтобы боевой конь соответствовал своему хозяину. А ещё лучше, чтобы у рыцаря было два коня. Конь для турнира должен быть высоким и крепким в кости, а для боя с неверными лучше брать коня помельче, но повыносливей…
Андалузского жеребца гнедой масти дядюшка нашёл для меня на рынке в Риполи. Жеребец был молод и, как сулил его продавец, вынослив и не строптив, что для боевого коня куда важнее, нежели резвость и горячность.
Я назвал его Вельянтифом. Так звали коня легендарного Роланда, что в переводе с французского означало – бдительный, бодрствующий. Правда, Себастиан стал доказывать мне, что в испанской традиции имя легендарного коня – Брильянор, то есть тот, у кого золотая узда. Но я ответил Себастиану, что конь у рыцаря должен почитаться не за узду, а за качества, необходимые в бою. И Вельянтиф остался Вельянтифом.
Пока в Барселоне ковались мои доспехи, дядюшка продолжал искать для меня подходящего оруженосца.
Мы горячо обсуждали возможных претендентов.
– Можно отправить с тобой Себастиана, возложив на него такое послушание, – рассуждал дядюшка. – Ты знаешь его с детства, и он, безусловно, предан тебе. Но скажи мне, будущий рыцарь, положа руку на сердце, какой оруженосец из монаха и книгочея?… С тех пор как ты был ребёнком, он нисколько не переменился: всё так же любит сказки и небылицы… Ему в мяч играть, а не меч держать! К тому же и навыков походных не имеет: ни шатёр поставить, ни костёр разжечь не сумеет. А от его варева ты скоро ноги протянешь…
– Отправьте со мной одного из ваших норманнов. Они все опытные воины!
Дядюшка, поразмыслив, эту идею отверг:
– Нет, мой мальчик, никого из норманнов я с тобой не пошлю. Наёмник всегда остаётся наёмником: его преданность измеряется числом полученных манкузо, и нет уверенности, что её не поколеблет большая сумма, которую ему однажды посулят.
Мы так и не смогли найти для меня достойного спутника. И тут вмешалось само Провидение.
Ожидая прибытия снаряжения, я ежедневно объезжал Вельянтифа, обучая его ходить под боевым седлом, слушаться поводьев, стремян и шпор.
В один из дней я скакал по горной дороге, ведущей из Риполя в Жерону. На повороте дороги застряла повозка, гружённая большими бочками.
В миг, когда я поравнялся с ней, возница, пытаясь сдвинуть телегу с места, истошно заорал на лошадей и с остервенением стеганул их бичом.
Лошади, запряжённые в повозку, шарахнулись в сторону. Затрещало дышло. Телега резко накренилась и опрокинулась. Верёвки, крепившие бочки, порвались, и одна из них с грохотом покатилась прямо под ноги моего Вельянтифа.
Он встал на дыбы, едва не выбросив меня из седла, скакнул через бочку и понёсся прямо к обрыву…
Я изо всех сил натягивал поводья, но конь не слушался.
До обрыва было уже рукой подать. Но тут наперерез коню бросился какой-то прохожий.
На ходу он, срывая с себя чёрный плащ, в прыжке искусно, как фокусник из бродячего цирка, накрыл им голову Вельянтифа, обхватил его шею мёртвой хваткой и повис на ней всем телом.
Вельянтиф, пробежав ещё несколько пасов[5], остановился как вкопанный.
Незнакомец, выждав немного, отпустил шею коня, ловко сдернул с его головы плащ и тут же крепко ухватился за трензель, лишая Вельянтифа любой возможности взбрыкнуть.
Моим спасителем оказался кряжистый, словно дуб, мужчина лет тридцати пяти – сорока. Одет как простолюдин, грубые, словно из камня высеченные, черты лица, небольшая, рыжая и клочковатая борода. Но взгляд прямой и независимый говорил о том, что передо мной не землепашец, а скорее воин-наёмник или же разбойник с большой дороги. В пользу этого предположения свидетельствовали висящие на поясе короткий меч, похожий на арабский, и узкий кинжал, какие французы называют стилетами.
Впрочем, мой спаситель вёл себя сдержанно и даже учтиво, демонстрируя, что каким-то манерам он всё-таки обучен.
– Вашему коню нужны глухие шоры, сеньор, – низким, слегка хрипловатым голосом произнёс он, – а ещё лучше, простите, что лезу не в своё дело, было бы обзавестись кожаным шанфроном. Вещь новая, но для рыцарского коня незаменимая…
Я сошёл с коня, который уже перестал трепетать, и сказал как можно значительнее:
– Перед тобой сын графа Рамона Вифреда I, властителя Кердани и иных земель. Ты спас мне жизнь, незнакомец, и я готов отблагодарить тебя. Назови своё имя, если оно у тебя есть.
Незнакомец почтительно склонил голову, но от меня не укрылось, что при этом он едва заметно усмехнулся:
– Меня зовут Пако, сеньор.
– Хорошо, Пако, – сказал я, подражая отцу, когда он поощрял отличившихся воинов, и важно, повторяя отцовский жест, положил руку на плечо Пако. – Приходи в Риполь, в монастырь Присной Девы Марии. Спросишь меня, и я воздам тебе за твоё благодеяние.
– Я как раз туда и направляюсь, сеньор. Мне надобно повидать его преосвященство епископа Жиронского.
– В его доме меня и найдёшь, – сказал я и вставил ногу в стремя.
Пако придержал Вельянтифа под уздцы, но конь уже и так вёл себя смирно.
Я, не оглядываясь, поскакал в Риполь.
Дядюшка, услышав мой рассказ о происшествии на дороге, осенил меня крестом и произнёс, воздев глаза к небу:
– Господь любит тебя, Джиллермо, и бережёт. И этот Пако (до чего же незатейливые имена встречаются у простолюдинов!) тоже не иначе как по воле Божьей возник у тебя на пути. Ладно, поглядим, кто он такой и что ему надобно…
Пако появился в монастыре после полуденной молитвы.
Дядюшка уединился с ним в исповедальне. Они вышли оттуда не скоро.
Ожидая, я нетерпеливо прохаживался по патио. Первым вышел из храма Пако. Он издали поклонился мне и направился в келью для паломников. Следом на пороге появился дядюшка и подозвал меня к себе.
– Радуйся, Джиллермо, я нашёл тебе оруженосца! – объявил он.
– Это Пако? – удивился я решению моего наставника, который обычно следовал пословице: семь раз отмерь, единожды отрежь. – Но почему он? Вы же его совсем не знаете? Осмотрительно ли так доверяться первому встречному!
Дядюшка обрадовался:
– Ты становишься осторожным, Джиллермо. Это хорошо! Воину осторожность крайне необходима. И впредь веди себя так, но о моём выборе не волнуйся. Уверен: этот Пако не подведёт…
– Да он же с виду сущий разбойник… – непроизвольно вырвалось у меня сомнение в искренности моего недавнего спасителя.
Дядюшка укоризненно покачал головой, но продолжил без нравоучений:
– Это как раз тот человек, которого мы искали. Он много лет служил в Тулузе в войске графа Раймунда, к которому я собираюсь тебя направить. А теперь этот Пако решил отойти от ратных дел и полностью посвятить себя служению Божьему. Для того и прибыл в Риполь. Исповедовавшись в грехах, он сегодня же просил постричь его в монахи. Но я, отпустив Пако прошлые грехи, смог убедить его последовать за тобой в Святую землю, пообещав, что по возвращении, конечно, если Господь будет милостив к нему и позволит ему вернуться из Крестового похода живым, он получит лучшую келью в нашем монастыре…
– Я всё же не стал бы так доверяться… – начал я старую песню и тут же осёкся, запоздало устыдившись собственной неблагодарности.
Дядюшка улыбнулся:
– Ты думаешь, дорогой Джиллермо, среди тех, кто отправился к стенам Иерусалима сражаться за Гроб Господень, будут одни святоши? Готовься исподволь к тому, что встретишь там много таких же грешников и заблудших душ, как этот Пако. К тому же ты сам видел, как он смел и решителен, как умело обращается с конём… Полагаю, что он и в бою будет надёжно прикрывать твою спину. Главное, что Пако хорошо знает жизнь мирскую, но при этом сделал осознанный выбор в пользу жизни духовной. Он будет стремиться вернуться в Риполь и, значит, сделает всё для того, чтобы и ты, Джиллермо, вернулся сюда невредимым.
– А вы не подумали, падре, что Пако могла подослать Бибиэна? – выложил я свой последний аргумент. – Уж как-то очень вовремя он появился на моей дороге…
– Ну, тогда стоит предположить, что и жеребца для тебя нарочно подослала она, и понёс тебя он не иначе как по её тёмной воле… – не разделил моих опасений дядюшка. – Подумай сам: будь Пако посланцем твоей мачехи, разве бы кинулся он тебя спасать! Напротив, ещё бы подстегнул твоего Вельянтифа… Вот что, Джиллермо, не ищи того, чего нет. Уж я-то разбираюсь в людях!
Дядюшка был так убеждён в своей правоте, что я согласился с его доводами.
2
Мой отъезд пришёлся на день рождества небесной покровительницы рипольской обители – Святой Девы Марии.
Дядюшка-епископ вышел проводить меня в праздничном облачении и не смог сдержать слёз:
– Прощай, дорогой Джиллермо! Ты отправляешься вершить святое дело! Поезжай с лёгким сердцем! Я и вся наша братия будем денно и нощно молиться, чтобы Благословенная ныне и присно Святая Дева оберегала тебя… – Он по-отечески меня обнял, шепнув на ухо, что даёт мне отпущение грехов in articulo mortis[6], пообещал сообщить моему отцу о том, что я отправился в святой поход и, чтобы отец не гневался за то, что это было сделано без его согласия, отыскать самые нужные и убедительные слова, дабы умилостивить его.
Я сдержанно поблагодарил моего благодетеля, прилагая усилия, чтобы сохранить суровое выражение лица, которое, по моему глубокому убеждению, присуще подлинному рыцарю.
– Береги себя, Джиллермо, – перекрестил меня дядюшка. Он и в миг нашего расставания не удержался от очередного напутствия. – Отныне, мой мальчик, ты сам будешь принимать все решения. Всегда соизмеряй их со святым именем Господа нашего и с тем славным именем, какое носишь по праву рождения. Запомни, как «Отче наш», что слава предков придаёт блеск только тем, кто носит её с достоинством, а опозоривших своё имя она делает ещё более презренными…
Сопровождаемые колокольным звоном, мы с Пако неспешно выехали из ворот монастыря. Наш путь лежал на северо-восток, в сторону Руссильона.
Со стороны наша кавалькада, как мне казалось, выглядела довольно внушительно. Впереди ехал я на рыжей генетте, выносливой лошади испанской породы, следом на пегой кобыле покачивался в седле Пако. Он вёл за собой в поводу моего Вельянтифа, к седлу которого были приторочены щит и копьё с небольшим треугольным флажком, разукрашенным в золотисто-алые геральдические цвета моего рода. Замыкал шествие серый печальный мул, гружённый поклажей.
Встречным должно было быть очевидно, что перед ними – настоящий рыцарь со своим оруженосцем. Рыцарем я рассчитывал стать в самое ближайшее время. В моей дорожной сумке, кроме Святого Писания, подаренного Себастианом, лежало письмо, адресованное дядюшкой-епископом графу Раймунду Тулузскому IV Сен-Жилю, ко двору которого я направлялся и на чьё покровительство в предстоящем Крестовом походе рассчитывал.
Путь нам предстоял неблизкий, дорога оказалась довольно пустынной.
В первый день навстречу попались только две простые повозки и несколько путников-селян. При нашем приближении они предпочли спрятаться в придорожных кустах и оттуда с испугом взирали нам вслед, пока мы не удалились.
Пейзаж, вопреки моим ожиданиям новизны и приключений, был скучен: пустынные поля чередовались с сосновыми борами да с рощами вечнозелёного дуба – никаких рыцарских замков и даже заурядных постоялых дворов…
Правда, ближе к вечеру мы проехали через небольшое селение, показавшееся мне необитаемым – полуразвалившиеся хибары, крытые почерневшей соломой, на единственной улочке, по которой пролегал наш путь, ни людей, ни скотины, и даже собаки ни разу не тявкнули…
Однообразная дорога, небо, затянутое серыми облаками, – всё это располагало к неторопким дорожным разговорам, но Пако оказался спутником молчаливым: за весь день он произнёс всего несколько фраз, и то в ответ на мои вопросы. Впрочем, это не мешало ему успешно выполнять обязанности проводника и оруженосца.
На ночлег мы остановись в небольшом сосновом бору, росшем на пологом горном склоне.
Пако отыскал среди сосен пригодную для стоянки поляну, закрытую от посторонних глаз. Место для лагеря было удобным. Из расщелины среди камней бил родничок. На поляне густо зеленела трава.
Пако проворно расседлал, стреножил лошадей и мула. Отпустив их пастись, он так же ловко установил шатёр и развёл костёр.
Мы поужинали припасами, которыми нас снабдили в Риполе, и устроились на ночлег. Перед сном мне удалось немного разговорить своего спутника.
– Родился я в Лангедоке. Мать моя – коренная окситанка, а отец – каталонец. Мать говорила, что он – большой человек и я обликом и статью очень похож на него… Может статься, что мой отец такой же сеньор, как вы… – с усмешкой сказал Пако. – Впрочем, мне всё равно: я никогда его не видел. Равно как и он меня… И какое мне дело, сеньор, до того, идальго мой отец или нет?
– Я тоже рос без отца, – невольно вырвалось у меня. – Но я всегда скучал по нему…
Этот короткий разговор немного сблизил нас, хотя и оставил во мне сомнение: «Зачем я сказал Пако, что скучал по отцу? Разве рыцарю пристало показывать свою слабость?»
…Весь следующий день мы быстро, насколько это было возможно, продвигались в сторону Восточных Пиренеев.
Горы всё отчётливее проступали впереди. К полудню стали видны белые снежные шапки на высоких вершинах, синие отроги хребтов, расползающиеся вдоль горизонта наподобие щупалец гигантского спрута, какого видел я в книгах Себастиана.
Пако уверенно вёл наш небольшой караван к ближайшему перевалу, которым, по его словам, обычно переправлялись через горы путники из нашего графства во владения Раймунда Тулузского.
За перевалом располагалась Ронсевальская долина, та самая, где по легенде погиб кумир моего отрочества – легендарный рыцарь Роланд, наперсник Карла Великого. Я глядел на приближающиеся каменные громады с трепетным чувством, как на превращающуюся в реальность мечту.
Между тем дорога стала оживлённее. Всё чаще нам встречались путники, уже не бежавшие прятаться в кусты, а лишь отходящие на обочину, чтобы пропустить нас. Несколько раз мы обгоняли вереницы купеческих мулов с огромными тюками, а однажды навстречу нам попалась повозка бродячего цирка с артистами в разноцветных трико.
Издали завидев нас, трое акробатов соскочили с телеги, двое стали крутиться в воздухе, как цветастые ветряки, а третий, со всклоченной головой и размалёванной красками физиономией, перегородив дорогу, принялся клянчить, приседая и гримасничая:
– О, храбрый и благородный рыцарь, вознаградите артистов за их труды! Одного суэльдо будет вполне достаточно! Впрочем, мы, любезный сеньор, не откажемся и от доброй бутыли вина, если таковая есть в ваших запасах… – Он скорчил умильную гримасу, которая приобрела кислый вид, едва циркач взглянул на Пако.
Я полез в кошель, висевший на поясе, но Пако удержал:
– Сеньор, простите мою вольность, не следует поощрять этих слуг дьявола! Мало того, что бездельники нарушают церковные запреты, лицедействуют и поощряют греховные страсти, так они ещё норовят опустошить ваш кошель! Прошу вас, не тратьте на них ни вашего драгоценного времени, ни денег… И то и другое вам ещё пригодится! – Он грозно прикрикнул на фигляра: – А ну, пошёл прочь!
Тот отпрянул в сторону, давая нам проехать. Но едва мы удалились на значительное расстояние, лицедей разразился в наш адрес такой грязной и разнузданной бранью, какую мне прежде слышать не доводилось.
Пако придержал коня и потряс в его сторону плетью:
– Позвольте, сеньор, я проучу наглеца?
Но я не разрешил: уже близился вечер, надо было засветло добраться до постоялого двора.
Мы подстегнули лошадей и продолжили путь, оставив фигляров промыслу Божьему и их лицедейству.
На подъезде к постоялому двору, когда солнце уже готовилось нырнуть за горный хребет, напоминающий очертанием спину секача, мы обогнали крытую громоздкую повозку. Её влекли две пары белых лошадей, запряженных цугом, и сопровождал эскорт из десяти всадников в запылённых плащах и доспехах.
На деревянном коробе повозки я разглядел герб графов Тулузы – червлёный щит с золотым лапчатым крестом на нём. Расширенные оконечности креста венчали золотые яблоки.
Мы почти обогнали эскорт, когда один из латников окликнул моего оруженосца. Пако поздоровался с ним и, замедлив лошадь, какое-то время ехал рядом, о чём-то негромко беседуя.
Догнав меня, Пако сообщил, что встретил приятеля-португальца по имени Амару:
– Мы вместе служили у Раймунда Тулузского. Амару и сейчас служит в его личной охране.
– Значит, граф Тулузский здесь?
– Нет, сеньор. Амару сопровождает графиню Эльвиру, молодую супругу графа Раймунда, а также его племянницу Филиппу, жену герцога Аквитанского Гийома. Отец графини Эльвиры, король Кастилии Альфонс Храбрый, давний союзник Раймунда и известный воин. Он прославился при освобождении крепости Толедо от сарацин. Графиня Эльвира – его внебрачная дочь. Она воспитывалась в королевской семье, и, по словам Амару, весьма красива…
Мне пришлось не по нраву, как вольно Пако рассуждает о королевских особах, и я сурово перебил его:
– Мне неинтересны эти подробности. Скажи лучше, как высокородные сеньоры оказались в этой глухомани и не в Тулузу ли они теперь направляются?
– Сеньоры гостили у короля Наварры Гарсии Санчеса, а теперь возвращаются к своим мужьям. В Тулузу они едут или нет, мне доподлинно неизвестно. Амару сказал только, что они остановятся в ближайшей таверне. А она здесь только одна. Если прикажете, то вечером за кружкой доброго вина я узнаю у своего приятеля, куда достославные сеньоры держат путь…
Я кивнул Пако и отвернулся с самым равнодушным видом, на который был способен. На самом деле новость показалась мне знаком судьбы, ибо к мужу Эльвиры я направлялся с письмом, а сочинениями мужа Филиппы – герцога Аквитанского всегда восторгался.
В глубине души я лелеял мечту, что в самое ближайшее время смогу лицезреть этих высокородных дам.
Однако едва повозка въехала на постоялый двор и остановилась, воины эскорта окружили её плотным кольцом, заслоняя от любопытных взоров.
В сопровождении седого величавого старика в бархатном камзоле, украшенном золотой цепью, из повозки вышли четыре дамы в длинных плащах с капюшонами, так низко надвинутыми на лица, что разглядеть их оказалось невозможно. Все женщины, судя по их движениям, были молоды и стройны, но госпожами, очевидно, являлись те, что шли впереди – походка их была легка и величественна, а это присуще только подлинным сеньорам.
Одна из этих шедших впереди дам, поправляя капюшон, ненароком обнажила золотистый локон, мелькнувший подобно солнечному лучу. Её белые, изящные пальцы, унизанные драгоценными перстнями, показались мне столь совершенными, что не оставили никаких сомнений в прекрасном облике их хозяйки…
Этого видения оказалось достаточно, чтобы разбудить моё воображение, которое я усиленно усмирял с того самого дня, как попал под тёмные чары своей мачехи Бибиэны…
Облик Бибиэны, конечно, был прекрасен. Но красота, о которой я мечтал, совсем иного свойства – ангельская, одухотворённая, напрочь лишённая низкой чувственности. Та красота, которой рыцарь посвящает себя и свой меч, во имя которой совершаются подвиги преданности и послушания…
Кто была эта незнакомка – Эльвира или Филиппа?
Моё сердце, казалось, навсегда умершее для любви и восхищения, мгновенно ожило, забилось сильнее. Оно уже безраздельно принадлежало незнакомой Прекрасной Даме с золотистыми волосами. И мне было всё равно, замужем она или нет!
Но таково уж свойство влюблённости: стоит ей возникнуть, и сердце начинает желать большего. Едва только златокудрая сеньора скрылась в таверне, мне тут же захотелось увидеть её лицо и узнать имя незнакомки. Но случая для этого в этот вечер не представилось.
Получить свободную комнату для ночлега нам с Пако не удалось. Все немногочисленные помещения в таверне заняли знатные дамы со спутницами и тот важный старик, что их сопровождал.
Нам пришлось довольствоваться сеновалом, где разместились и воины эскорта. Впрочем, сеновал оказался чистым, каждому из нас были предоставлены тюфяки, набитые соломой, и суконные одеяла, а запечённый заяц и кисловатое молодое вино, предложенные на ужин хозяином таверны, вполне утолили голод и жажду.
Однако несмотря на сытый желудок, лёгкий хмель и усталость, уснуть мне сразу не удалось.
Рядом раскатисто храпели Пако и Амару, успевшие опустошить пару кувшинов вина. Им вразнобой вторили остальные воины.
Напрасно я зажимал уши ладонями, закрывался с головой одеялом, сон мой отлетел прочь, как вспугнутая птаха. Поворочавшись на тюфяке с боку на бок и окончательно потеряв надежду вздремнуть, я спустился с сеновала и вышел во двор.
Тёмная, безлунная ночь казалась ещё непрогляднее из-за близости гор, дышащих холодом. Тишину нарушало только пофыркивание лошадей у коновязи да редкое уханье филина в недалёком лесу.
Почуяв меня, коротко заржал Вельянтиф. Я подошёл к нему, погладил по шее, ощущая мерный ток крови под атласной шкурой.
Вельянтиф ткнулся мне в ладонь тёплыми губами. Спустя несколько мгновений он вдруг пугливо вздрогнул и запрядал ушами.
Раздались глухие голоса – кому-то тоже не спалось. Ощупав кинжал на поясе, я теснее прижался к коню и прислушался.
Возле таверны негромко переговаривались двое. Разговор шёл на жуткой смеси испанского и окситанского наречий, свойственной жителям пограничных земель.
Благодаря урокам дядюшки по освоению языков, а более того – острому слуху мне удалось разобрать часть разговора.
– …птички в клетке, осталось захлопнуть дверцу… – один из собеседников слегка картавил.
– …кому чего хочется – тому в то и верится… – глухо отозвался другой, – не стоит радоваться, пока не закончим дело…
Они умолкли, словно прислушиваясь.
– А если мост рухнет раньше, чем эта колымага въедет на него? – спросил картавый. – Может, стоило действовать испытанным способом?
– …у них десять отлично вооружённых воинов… Нет, я не стану жертвовать своими людьми ради пары тулузских шлюх… – Говорящий понизил голос, и я, как ни старался, не сумел больше ничего расслышать.
Голоса удалились и вскоре смолкли совсем.
Осторожно выбравшись из своего укрытия, я стремительно пересёк двор и юркнул в сарай. По шаткой лестнице забрался на сеновал. Первым моим порывом было – немедленно разбудить Пако, но я удержался, решив, что утро умнее вечера.
Всё так же пахло пряным сеном, раскатисто храпели соседи, но на этот раз это даже успокаивало, помогало размышлять.
Незнакомцы явно говорили о дамах, прибывших на постоялый двор. Во враждебности их намерений не было ни малейшего сомнения. Но кто они, сколько у них сообщников, о каком мосте шла речь? Одно только было понятно – жизни прекрасных дам угрожает опасность, и я непременно должен их спасти!
Тут, кстати или некстати, всплыли в памяти рассказы Себастиана о подвигах знаменитых рыцарей, совершаемых ради дамы сердца. Я живо представил, как с мечом в руках бросаюсь в бой, как вырываю прекрасную сеньору из рук неведомых и многочисленных врагов…
Меч сверкает на солнце, так же ярко блестят мои новые доспехи… Недруги побеждены и бегут. В обагрённых кровью латах я подхожу к прекрасной незнакомке с золотистыми волосами, преклоняю колено, и она своими нежными, как крылья ангелов, руками повязывает мне на шею прозрачный, словно утренняя дымка, платок…
Незаметно для себя я крепко заснул и проснулся лишь тогда, когда во дворе истошно заорал петух.
3
Утром подслушанный разговор показался мне не столь пугающим, а опасности, грозящие сеньорам, не столь реальными. Я поднялся, отряхнул с одежды сено и отправился на поиски Пако.
Он только что напоил лошадей.
– Мне оседлай Вельянтифа, – приказал я.
Пако посмотрел на меня с некоторым удивлением, но безо всяких расспросов стал седлать Вельянтифа.
Его молчаливая исполнительность меня разозлила:
– Ты не хочешь узнать, для чего мне потребовался боевой конь?
– А чего сотрясать воздух вопросами, сеньор? Будет нужно, вы сами назовёте причину… – спокойно отозвался он.
– Так послушай же! Причина есть! – воскликнул я, вдохновляясь, и горячим шёпотом пересказал то, что услышал прошлой ночью, пока он беспечно спал.
Пако воспринял мой рассказ на удивление серьёзно:
– Сеньор, на нашем пути есть два моста… Ущелья под ними так глубоки, что вниз смотреть страшно… Если позволите, я сообщу о том, что вы узнали, моему приятелю Амару, а он непременно передаст ваши слова своему предводителю…
– Нет, – оборвал его я. – Я желаю говорить с предводителем Амару сам. Пусть твой приятель доложит обо мне.
Пако поспешил к Амару. Вернувшись, сообщил:
– Сеньор, вас готовы принять.
– Помоги мне надеть доспехи!
Пако помог мне облачиться и накинуть плащ. Я пристегнул меч к поясу, взял сумку, где хранилось дядюшкино письмо, и пошёл навстречу судьбе.
У порога таверны меня ждал Амару.
Он сдержанно поклонился мне и распахнул дверь, жестом приглашая пройти внутрь.
Я вошел в таверну, а Амару остался снаружи.
В таверне было пусто. Лучи солнца, пробиваясь сквозь узкие окна, затянутые бычьими пузырями, слабо освещали её.
Вытянутое помещение скорее напоминало конюшню и вполне могло бы служить таковой, если бы не большой очаг в центре и несколько длинных столов, сколоченных из плохо оструганных досок, и таких же грубых лавок, располагающихся по обеим сторонам. Низкий потолок и стены почернели от копоти, покрывающей развешанные по стенам ряды деревянных щитов, с грубо намалёванными гербами. Понять, что это за гербы, из-за слоя сажи было нельзя.
В дальнем конце таверны находилась лестница на второй этаж, где, очевидно, располагались комнаты для постояльцев. Снабжённая перекошенными перилами, она выглядела столь же убого, как всё остальное. Под лестницей виднелась дверь, ведущая на кухню. Из-за неё доносились голоса и глухое бряканье посуды.
Едва я осмотрелся, как заскрипели ступени. Медленно и осторожно ступая, спустился по лестнице тот самый старик, что сопровождал дам, в том же чёрном бархатном камзоле, украшенном золотой цепью, в чёрных, доходящих ему до щиколоток штанах, а на ногах – смешные сапоги с непомерно длинными, загнутыми вверх носками.
Важно приблизившись, старик остановился и произнёс усталым, ровным голосом человека, привыкшего повелевать:
– Я – виконт Транкавель, сенешаль графа Раймунда Тулузского. Кто вы, сударь, и что имеете мне сообщить?
Я представился.
Виконт едва скользнул взглядом по гербу, выбитому на моих доспехах, и произнёс так же монотонно:
– Я узнаю герб графа Рамона. Мне лично не доводилось встречаться с графом, но я наслышан о нём как о властителе разумном и справедливом. Мне также известно, что у графа есть сын, но прошу простить мне вопрос, если вы на самом деле тот, кем себя называете, что побудило вас, сеньор рыцарь, покинуть земли своего достойного родителя?
Я вспыхнул, почувствовав недоверие в его словах, но ответил сдержанно:
– Увы, господин виконт, я ещё не удостоился права называться рыцарем, но надеюсь заслужить эту высокую честь. Я намерен поступить на службу к вашему господину и мечтаю сопровождать его милость в походе на Святую землю. Именно это богоугодное дело и побудило меня оставить замок отца и сесть на коня. Кроме того, я получил благословение моего дяди Вифреда – епископа Жироны, Безалу и Каркасона…
При этих словах взгляд виконта потеплел.
– У меня с собой письмо от его преосвященства графу Тулузскому… – Желая полностью развеять все сомнения, я извлёк заветный свиток из своей сумки и протянул моему визави.
Виконт взял свиток и прежде всего внимательно оглядел печать, скрепляющую пергамент.
– Узнаю печать моего старого друга Вифреда, – с едва заметной улыбкой сказал он. – Этого славного боевого петуха, увенчанного короной, трудно спутать с кем-то другим… Так что вы имеете мне сообщить, господин граф?
Я со всеми подробностями, которых, увы, было немного, изложил виконту разговор незнакомцев.
Виконт слушал, не перебивая. По выражению его лица нельзя было определить, какое впечатление произвел мой рассказ.
– Благодарю вас, граф, – сказал он, когда я умолк. – То, что вы мне рассказали, вряд ли вызвало бы у меня тревогу в иное время. При наличии столь надёжного эскорта едва ли кто в здешних краях отважится напасть на нас. Но теперь, когда мой государь с войском уже выступил из Тулузы, рисковать я не имею права. Любое небрежение к возможной угрозе может оказаться фатальным… Тайные враги графа Раймунда и герцога Гийома вполне могут воспользоваться случаем и нанести удар в самое уязвимое место.
Он задумался. Я терпеливо ждал.
– Будет разумным отправить вперёд дозор, – после долгой паузы сказал виконт. – Мы не тронемся с места, пока не получим от него известий.
– Господин виконт, разрешите мне поехать с вашими воинами. Я желаю лично убедиться в правоте того, о чём вам только что поведал, – попросил я, страшась отказа.
Виконт посмотрел на меня понимающе:
– Узнаю себя в ваши лета, граф. Молодость – время героических порывов. Что ж, извольте поехать, если вам так не терпится испытать себя. Только будьте осторожны, памятуя, что я теперь отвечаю за вас перед моим другом-епископом. К тому же вам ещё надобно стать рыцарем…
Я пообещал не рисковать.
Мы с виконтом вышли на крыльцо. Виконт приказал Амару взять пару воинов и вместе со мной отправиться в разведку.
Пако подвел мне Вельянтифа, помог сесть в седло и, приготовившись сопровождать меня, доложил:
– Не беспокойтесь, сеньор. За мулом и поклажей присмотрит хозяин таверны…
Около часа мы скакали крупной рысью по безлюдной горной дороге без каких-либо приключений, но мне время от времени казалось, что за нами кто-то наблюдает.
Проехав длинное, сжатое с двух сторон отвесными скалами ущелье, подобное тому, где баски устроили засаду на храброго Роланда, мы выехали на плато, рассеченное глубоким каньоном. Через каньон пролегал мост – цель нашего путешествия.
Приблизившись, мы спешились. Один из воинов остался с лошадьми, а мы направились к каньону. Он казался бездонным: сорвёшься вниз и расшибёшься в прах.
Опытные Амару и Пако обвязались верёвками, закрепив их за перила моста, и повисли над бездной, исследуя опоры. Проделав этот рискованный маневр несколько раз, сообщили:
– Сеньор, все опоры целы. Никаких повреждений мы не обнаружили.
– Значит, тревога ложная? – покраснел я.
– Отчего же, сеньор? Если подпилов нет сейчас, то это вовсе не значит, что они не появятся, когда мы уедем… – заметил Амару. – К тому же впереди есть ещё один мост…
– Вам по дороге не показалось, что за нами следят? – осторожно спросил я.
– Так вы тоже заметили, сеньор? – подхватил Пако.
– Говори яснее!
– Яснее не скажешь, сеньор. Эта дорога опасна, даже если не думать о мостах. Вы же видели ущелье. Два валуна сверху: один – впереди, другой – сзади, и мы будем в западне. Нескольких лучников будет достаточно, чтобы перебить всех, как зайцев… Я знаю другой путь. Он, конечно, длиннее и займёт больше времени, но безопаснее уже хотя бы потому, что там нас никто не ждёт…
К таверне мы вернулись к полудню.
Виконт встретил нас на пороге. Я коротко рассказал ему о результатах разведки и высказал предложение ехать дальше вместе.
– Мой оруженосец Пако поведёт нас. Он хорошо знает окрестности, и Амару может это подтвердить. К тому же Пако много лет служил у графа Раймунда.
Виконт взял меня под локоть и негромко сказал:
– Я что-то такого воина не припомню… А вы уверены в этом Пако?
– Совершенно уверен, – поторопился заверить я, мгновенно забыв, что ещё совсем недавно точно так же вопрошал дядюшку-епископа.
Виконт покачал головой:
– Как говорят у вас, испанцев, la confianza mata al hombre – доверчивость убивает человека. Быть совершенно уверенным нельзя даже в самом себе…
– Вы правы, господин виконт, – потупился я. – Но тогда нам остаётся довериться Провидению…
Виконт сдержанно улыбнулся:
– Да, это всё, что нам осталось. Извольте, молодой граф, следовать за мной. Пора представить вас сиятельным сеньорам.
Сердце в моей груди громыхнуло, как колокол на главной звоннице в Риполе во дни монастырских торжеств.
4
Две юные девы поднялись из-за стола, едва мы с виконтом вошли. Я поклонился им по всем правилам церемониала, приняв их за благородных сеньор.
Но это оказались всего лишь служанки. И обе были прехорошенькими.
Достаточно было юным прелестницам взмахнуть в мою сторону своими густыми ресницами, улыбнуться, и душа вмиг утратила покой, кровь прилила к моему лицу…
Ещё день назад мне казалось, что история с Бибиэной научила меня распознавать женские уловки. Я поклялся себе, что больше никогда не попаду в их хитроумные сети. Но не зря заповедовал Спаситель не клясться вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землёю, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою собственною, ибо не можешь ни одного волоса на ней сделать белым или черным… Не стоит клясться ни за что и никогда, ибо слаб и немощен человек!
Я же, наивный, поклялся. И вот теперь ещё раз убедился в слабости своей. Одного золотого локона и взмаха изящной руки вчера вечером хватило, чтобы я не смог уснуть, краткого взгляда на хорошенькие девичьи личики сегодня оказалось достаточно, чтобы забыл я все свои клятвы и обеты.
Но испытания мои только начались. Послышались лёгкие шаги. По лестнице спустились прекрасные сеньоры, и смазливые личики служанок тут же померкли пред их красотой.
Первой шествовала высокая и статная молодая дама в красной тунике – типичная испанка, со смуглым, румяным лицом. Иссиня-чёрные волосы, необычно красивые, синие глаза…
«Должно быть, это Эльвира Кастильская…» – подумал я и перевёл взгляд на вторую сеньору.
Филиппа, невысокая, тонкая, изящная, являла собой красоту совсем иного рода – северную, утончённую и нежную. Высокое чело, обрамлённое золотистыми прядями, волной ниспадающими из-под прозрачной вуали, небольшой нос идеальной формы, трепетные губы. Кожа её показалась мне такой же прозрачной, как вуаль, а вся она представилась мне почти бесплотной, точно ангел небесный. Это возвышенное впечатление только усиливали зеленовато-голубые глаза, глядящие на меня, как мне показалось, с нежностью и тихой грустью.
Я тут же потерял всякое ощущение реальности, в один миг забыл обо всём на свете.
Моё состояние можно было назвать своего рода помешательством, стремительным затемнением рассудка, мгновенной потерей способности здраво рассуждать и правильно ориентироваться в пространстве. Такое случается, если перегрелся на летнем полуденном солнце.
Не помню, как представил меня виконт, не могу повторить, что промямлил я сам. Должно быть, выглядел круглым идиотом, косноязычным, лишённым всяких манер, но не помню и этого. Всё вокруг потеряло смысл, кроме той, которую я ещё до нашего знакомства мысленно окрестил Прекрасной Дамой…
Надо ли говорить, что всю дорогу до Каркасона, куда мы отправились и где со своим воинством находился граф Раймунд Тулузский, я помню довольно смутно, ибо пребывал в том же встревожено-восторженном романтически-одурманенном состоянии.
Мы почти не говорили с Филиппой и за время нашего путешествия ни на минуту не остались наедине. Правда, она всегда находилась у меня перед глазами, так как вместе с Эльвирой ехала верхом. Осторожный виконт оставил тяжёлую повозку в таверне, а сеньор пересадил на лошадей, купленных здесь же.
Филиппа и Эльвира оказались хорошими наездницами. Их служанок посадили на мулов. Без тяжёлой повозки мы могли двигаться значительно быстрее. Филиппа, грациозная, как мифическая амазонка, гарцевала на гнедой лошадке и весело переговаривалась со своей спутницей, вовсе не обращая на меня внимания.
Во время стоянок, находясь рядом с сеньорами, я старался больше молчать, чтобы не выдать свои чувства.
Мне вспомнилась семейная легенда о графе Арнау. Он проводил свои юные годы, соблазняя девушек и женщин. Одной из жертв его необузданной страсти стала настоятельница монастыря Святого Жуана. Граф Арнау глубокой ночью прокрался к ней в келью и силой овладел ею. За такой грех Господь покарал графа-распутника смертью, а его дух был обречён вечно блуждать в каталонских лесах в виде огненного всадника, скачущего верхом на огненном коне…
Укоряя себя за нарушение обета – не поддаваться женским чарам, я думал, что влюбчивость графа Арнау – проклятие для нашего рода, и не имел сил от этого проклятия избавиться.
На пути, по которому вёл нас Пако, нас никто не преследовал. Я даже сожалел об этом. Отсутствие опасности лишало меня возможности показать храбрость и другие рыцарские качества, рискнуть собственной жизнью для спасения Дамы моего сердца.
Меня, поглощённого своими думами, не восхитили ни прекрасные виды Пиренеев, открывавшиеся взору, ни остановка у легендарного озера, на дне которого хранился легендарный меч Роланда Дюрандаль. После гибели Роланда в Ронсевальской битве именно здесь Карл Великий приказал бросить меч в воду. В иное время я непременно нырнул бы в озеро, чтобы отыскать это рыцарское сокровище, припасть к святым мощам, запечатанным в его рукояти, но теперь подлинным сокровищем, достойным поклонения и бескорыстного служения, я полагал только сеньору Филиппу.
Размышляя о Прекрасной Даме, я побрёл вдоль берега, заросшего густыми камышами, и отошел довольно от места нашей стоянки на довольно приличное расстояние.
Солнце скатилось к горному кряжу, ударилось о него, расплющилось и побагровело. Тени от раскидистых ив далеко стелились по воде. Сумерки всё сгущались. Воздух наполнялся вечерней свежестью, становился более гулким и прозрачным.
Я сел у подножия старой ивы, прислонившись к ней спиной, и сидел, глядя на воду, пока из камыша с шумом не вспорхнула серая цапля. Протяжно и тоскливо вскрикнула выпь.
С места стоянки доносились глухие голоса. Я поднялся и пошёл в обратную сторону. Там, где берег изгибался дугой, образуя небольшую заводь, до моего слуха донеслись всплески воды, словно разыгралась крупная рыба.
«Уж не русалки ли явились по мою душу?» Себастиан любил рассказывать о водяных девах, заманивающих одиноких путников, и предупреждал, что особенно уязвимы для всякой нечисти те, у кого душа не на месте…
Мне следовало бы поскорее уйти прочь. Но сумасбродство графа Арнау подтолкнуло меня вперёд.
Держась в тени ив, я увидел купающихся Эльвиру и Филиппу. Длинные волосы распущены по плечам, на обнажённых руках – капельки влаги…
Я отвёл глаза, точно обжегшись красотой… Те же чувства, наверное, испытали мужчины английского Ковентри, когда перед их взорами предстала супруга эрла Леофрика – леди Годива. Она решила обнажённой проехать на коне через весь город, чтоб её муж снизил непомерные налоги для своих подданных. Мужчины города закрыли створки окон, чтобы не смущать благородную заступницу.
Я развернулся и быстро, почти бегом направился к лагерю, надеясь, что сеньоры не видели меня.
Находиться поблизости от них в последующие дни путешествия оказалось для меня непосильным бременем. Я испросил у виконта разрешение ехать в передовом вместе с Пако и Амару.
Эта мужская компания, молчаливая и суровая, а более того, ощущение, что я выполняю важную задачу, благотворно подействовали на меня.
Так что, когда в ясный, погожий день нашим взорам открылась долина реки Од и укрепления древнего Каркасона, зажатые между Корбьерами на востоке и громадой Чёрной горы – на севере, я уже совершенно пришёл в себя и приготовился к встрече с графом Раймундом Тулузским, которого полагал своим будущим сюзереном.
5
Лагерь графа Раймунда находился на равнине Лораче, к западу от городских стен. Разноцветные шатры рыцарей и серые палатки простых воинов ровными рядами тянулись к горизонту.
Нашу кавалькаду встретил конный дозор. Узнав виконта и супругу своего властелина, конники проводили нас до лагеря.
У первых палаток виконт Транкавель придержал свою лошадь и обратился ко мне:
– Благодарю вас, сеньор, за совместное путешествие. Здесь мы вынуждены ненадолго расстаться. Оставляю с вами Амару. Он поможет найти место и установить шатёр. Располагайтесь, скоро я за вами пришлю…
Пако и Амару отыскали свободную лужайку и поставили шатёр. Перед ним воткнули копьё с золотисто-алым флажком и щит с моим гербом. Амару помог Пако внести в шатёр походные сумы и сундук, где хранились наиболее ценные вещи, и, откланявшись, уехал.
Я наконец смог снять кольчужную рубаху и штаны, изрядно надоевшие мне в передовом дозоре. Из сундука были извлечены медные кувшин и таз для умывания.
Смыв дорожную грязь, я облачился в чистую одежду: кожаные штаны, алую сорочку – шемизу и коричневую суконную коту.
Тут возвратился Амару.
– Сеньор, вас призывает виконт Транкавель. Захватите меч и письмо от епископа, – сказал он. – Я провожу вас!
Опоясавшись мечом и поясной сумкой, где лежало письмо от дядюшки, я надел берет, накинул плащ и последовал за Амару.
Между двух рядов шатров и палаток, образующих нечто вроде улицы, мы скорым шагом прошли к центру лагеря. Здесь на широкой луговине высился большой алый шатер.
Вблизи он казался просто огромным. Вся луговина была запружена рыцарями, оруженосцами, латниками, маркитантами и обычными горожанами, пришедшими сюда поглазеть на воинство и узнать новости.
Толпа всё прибывала, стекаясь с разных сторон.
Амару пришлось плечом и грудью прокладывать нам путь, громко выкликая:
– Расступись! Именем виконта Транкавеля приказываю – дайте дорогу!
Имя виконта здесь имело вес. Воины и ротозеи слегка подавались в сторону, позволяя нам протиснуться вперёд. Шаг за шагом, мы приближались к шатру, пока не наткнулись на арбалетчиков, охранявших небольшую свободную площадку перед входом. Они с трудом сдерживали толпу, пуская в ход ложа арбалетов, чтобы отгонать особенно рьяных.
Имя Транкавеля и здесь послужило нам пропуском, и мы вырвались из толпы. Однако в шатёр меня не пустили. Два рыцаря в полном облачении скрестили передо мной свои тяжёлые копья.
– Вам придётся подождать, сеньор, – сказал Амару и юркнул в толпу, оставив меня наедине с этими грозными стражами.
Я нахмурился, усмотрев в вынужденном ожидании неуважение к моему имени и титулу. Но делать было нечего – пришлось стоять перед входом, с нарочито равнодушным видом разглядывая стяги на шестах.
Красные и красно-голубые цвета Тулузы, Нарбоны и Прованса принадлежали графу Раймунду IV. Я так засмотрелся на них, что пропустил мгновение, когда полог шатра распахнулся и из него выглянул виконт Транкавель.
Извинившись, что заставил ждать, он дал знак рыцарям, и они, раздвинув копья, пропустили меня к нему.
Виконт сразу же попросил передать ему меч и письмо.
Я в нерешительности замялся:
– Я обещал вручить письмо лично государю.
– Не волнуйтесь, сеньор, письмо будет передано по назначению… – успокоил меня Транкавель.
– Но меч…
– И это пусть не тревожит вас, сеньор. – Виконт едва заметно улыбнулся. – Ваш меч будет возвращён вам в своё время…
Я шагнул в темноту шатра. Покровы из плотной ткани не пропускали дневной свет. Пространство внутри шатра тускло освещали чадящие факелы. Их неровный, колеблющийся свет создавал обманчивое ощущение, что у шатра вовсе нет границ. Мои глаза вскоре привыкли к полумраку, и я разглядел, что вдоль стен рядами теснятся люди, все, судя по одеждам, знатные рыцари и титулованные особы.
На меня никто не обратил внимания. Все находились в ожидании, глядя в дальний конец шатра, где на возвышении стояло высокое кресло, напоминающее трон, а рядом – два кресла чуть пониже.
Виконт указал мне место у левой стороны, недалеко от возвышения:
– Ждите здесь, граф, вас позовут, – и скрылся за пологом, отделяющим личные покои.
Я, стараясь держаться независимо, встал подле других. Рядом со мной оказался молодой человек, мой ровесник. Все остальные были значительно старше. Невольно это обстоятельство вызвало симпатию к нему, и я отвесил молодому человеку лёгкий поклон. Он скорчил глупую гримасу и, неожиданно хихикнув, объявил:
– Я – Гийом де Блуа, сын графа Шартрского, – и снова хихикнул.
Поведение де Блуа озадачило меня, но я назвал себя и свой титул. Дальнейшего разговора у нас не получилось, и я стал прислушиваться к тому, о чём говорят другие.
Степенные мужи за нашими спинами переговаривались между собой на витиеватой смеси латыни, аквитанского и французского языков. Внимая их речам, я мысленно уже в который раз поблагодарил дядюшку-епископа за привитую мне любовь к познанию языков.
Разговор шёл о Крестовом походе, верней, о его передовых отрядах, отправившихся на Восток сразу после собора в Клермоне.
– Вы слышали, барон, что стало с армией оборванцев, ведомой Пьером Амьенским?
– Ну зачем вы так, шевалье, о Петре Пустыннике? Говорят, к словам этого угодника Божьего прислушивается сам папа Урбан. К тому же в отрядах, что примкнули к ватаге проповедника, не одна только голытьба. Есть и немало известных рыцарей: Вальтер Гольтшак, граф Ламберт, виконт Гийом Шарпантье, граф Эмихо Лейнингенский, Гуго Тюбингенский…
– Что вы, господин барон! Да названные вами рыцари таковыми являются только по титулу. Все они давно лишены наделов и замков. Посмотрите на их прозвища. Этого Гольтшака зовут Нищим, а графа Ламберта – Бедняком… Среди них ещё и Гуго Неимущий… Славная компания, нечего сказать! До меня дошли слухи, что эти оборванцы, проходя со своим неуправляемым войском через Германию, Чехию, Венгрию и Болгарию, так разорили селян, ограбили и умертвили столько местных иудеев, что запрудили их трупами Дунай и его притоки. Всем этим они восстановили против себя не только простолюдинов, но и государей. Король венгерский Каломан и князь чешский Брячислав вынуждены выступить против них и многих поубивали…
– Но между тем больше сотни тысяч голодранцев всё же дошло до Анатолии… Император Алексей Комнин, опасаясь, что и с Византией будет то же самое, что с разоренными соседями, позволил этому нищему воинству переправиться через Босфор.
– Говорят, когда они встали лагерем при Еленополе, недалеко от Никеи, толпы голодранцев окончательно вышли из повиновения, расползлись по окрестностям и стали грабить турок. За что, в конце концов, и поплатились – их всех перебили турки-сельджуки султана Кылы-Арслана…
– Неужели всех? Быть того не может! А Пётр Пустынник, что с ним?
– Он, если верить слухам, успел покинуть свой лагерь и укрыться в Константинополе, где и ожидает нашего прибытия…
Эти известия взволновали меня. Между тем мой сосед Гийом де Блуа, поначалу вызвавший у меня симпатию, вёл себя всё более странно. Он исподлобья озирался по сторонам, носком башмака выписывал кренделя на земле, шмыгал носом и мерзко хихикал…
«Да, ведь он не в своём уме…» – подумал я.
Тут в шатёр вошли четверо воинов с факелами и встали за креслами, осветив возвышение.
Тотчас из-за полога важно вышагнул в круг света тощий седовласый старик, в длинном, до пят, тёмном плаще, с белым посохом в руках.
Встав справа от помоста, он пристукнул посохом о землю и провозгласил:
– Его светлость граф Тулузский, герцог Нарбоны и граф Прованса Раймунд IV, Сен-Жиль!
Присутствующие обнажили головы, и я поспешил сдёрнуть с головы берет.
На помост упругой походкой взошёл граф Раймунд. Он уже преодолел пятидесятилетний рубеж, но порывистость движений и решительность поступи говорили о том, что граф ещё полон живости и сил. На голове его поблескивала небольшая золотая корона, украшенная рубинами, широкие плечи покрывал серый с оторочкой из горностаев плащ с вышитым красным крестом. Крест был не тулузский, разлапистый, а прямоугольный, строгий, словно обет отказаться от мирских радостей и освободить Гроб Господень, пусть даже ценой собственной жизни.
Я пристально вглядывался в лицо этого полководца и властелина. Его светлые волосы и такая же борода в свете факелов казались рыжими. Вместо правого глаза, который граф потерял во время своего паломничества на Святую землю, – кривой шрам. Он придавал открытому, благородному лицу графа суровость и даже жестокость. Но уцелевший глаз излучал добрый свет, свидетельствуя о благородстве и благочестии помыслов этого государя.
Именно таким я и представлял вождя нашего похода и теперь ощутил прилив радости от того, что дядюшка-епископ направил меня именно к нему.
– Его светлость герцог Аквитанский и граф Пуатье Гийом IX! Его милость виконт Раймунд Бернар Транкавель! – снова провозгласил старик с посохом.
На помост друг за другом взошли герцог и виконт. Герцог встал по правую руку от графа Раймунда, а виконт – по левую.
Я воззрился на мужа Филиппы и знаменитого трубадура, сочинениями которого так упивался в ранние годы, но не успел толком рассмотреть его. Вперёд вышел капеллан графа Тулузского Гийом Пиюлоранский. Он затянул молитву, призывая на головы всех собравшихся благодать Божью.
Едва капеллан умолк, слово взял граф Раймунд. Говорил он негромко, но так весомо, что, казалось, устами его вещает само Провидение:
– Господа рыцари, друзья мои и братья во Христе! Благодарю вас, что вы откликнулись на призыв его святейшества папы и готовы отправиться в нелёгкий поход на Иерусалим. Я верю в чистоту ваших намерений и в храбрость, так присущую рыцарям Лангедока!
Сдержанный шёпоток одобрения прошелестел по рядам собравшихся, а мой сосед Гийомом де Блуа снова мерзко хихикнул.
– Скоро мы отправимся в путь! Наши братья – крестоносцы из других стран уже ждут нас подле Дурреса… – продолжал граф Раймунд. – Но большое дело нельзя начинать как без молитвы, так и без турнира. Посему повелеваю. Завтра у стен древнего Каркасона быть турниру во славу нашего похода за освобождение Святого Креста Господня. У каждого из вас, доблестные мои рыцари, будет возможность показать на ристалище умение владеть копьём и мечом, доказать преданность дамам и верность рыцарской клятве. Зачинщиком турнира милостиво согласился выступить мой родственник и друг герцог Гийом, защитником – виконт де Шательро. Ну а сегодня наш хозяин, благородный виконт Транкавель, в своём замке в Каркасоне по традиции даёт пир в честь турнира и всех славных рыцарей, участвующих в нём. Все вы и ваши оруженосцы из числа дворян приглашены…
С разных сторон раздались радостные возгласы, славящие графа Тулузского, герцога Аквитанского и виконта Транкавеля.
Старик-распорядитель вынужден был несколько раз призвать собравшихся к порядку, но шум стих не скоро.
– Господа рыцари, донесите мои слова до своих воинов! Сообщите, что сегодня в лагере будут накрыты столы и все вдоволь получат мяса и вина! – с улыбкой сказал граф Тулузский. Он хотел сойти с помоста, но виконт Транкавель склонился к нему и что-то зашептал на ухо. Граф Раймунд поднял вверх руку, призывая всех к вниманию, и вдруг назвал моё имя:
– Монсеньор де Кердан, подойдите ко мне.
Я приблизился.
Последовал новый приказ:
– Преклоните колено.
Я повиновался.
Граф извлёк из ножен свой меч, ярко блеснувший в свете факелов, сделал шаг с возвышения и положил клинок плашмя на моё правое плечо.
– Будь храбрым! – сказал он величаво и, перенеся меч над моей головой, опустил мне на левое плечо. – Встаньте, господин рыцарь!
Я не сразу понял, что эти слова адресованы мне.
– Встаньте, господин рыцарь! – повторил граф Раймунд, вложив свой меч в ножны. Виконт Транкавель поднёс ему мой меч и кожаный пояс с массивной золотой пряжкой. Граф Раймунд опоясал меня и разрешил удалиться.
Я поклонился графу и, пятясь, вернулся на своё место.
Граф Раймунд тут же выкликнул имя Гийома де Блуа и совершил посвящение его в рыцари.
Впрочем, в этот миг мне было совсем не до придурка де Блуа.
Всё, о чём я с детства мечтал, что представлялось мне переломным моментом в моей жизни, произошло так стремительно, что оставило во мне ощущение какого-то подвоха. Точно так же, ребёнком, я испытал разочарование после выступления бродячего циркача, умеющего глотать кинжалы. Отец объяснил, что никакого чуда нет – просто у кинжалов лицедея есть пружина, позволяющая лезвию при нажиме прятаться в рукояти…
Обыденность и даже заурядность посвящения в рыцари не просто смутила меня, а заставила усомниться в реальности произошедшего. От меня даже не потребовали дать оммаж – присягу на верность сюзерену!
Тем временем объявили, что приём окончен.
Граф Тулузский и герцог Аквитанский прошли во внутренние покои. Участники приёма, обсуждая предстоящие пир и турнир, потянулись к выходу. Вихляющейся походкой шута устремился вслед за ними ставший, подобно мне, рыцарем Гийом де Блуа.
Ко мне подошёл виконт Транкавель. Он по-отечески обнял меня и поздравил с рыцарским званием.
Я, пряча глаза, пробурчал слова благодарности.
– Отчего же вы так невеселы, господин рыцарь? – удивился виконт.
– А ведь этот де Блуа – настоящий сумасшедший, – вырвалось у меня. – И его посвятили в рыцари вместе со мной…
Виконт укоризненно покачал головой:
– Вам следует быть более осторожным в суждениях, сеньор новопосвящённый рыцарь! Хорошо, что нас никто не слышит. Ибо отец упомянутого молодого человека, граф Блуа, Бри, Шартра и Мо, пфальцграф Шампани Этьен II, очень влиятелен и обид не прощает. Он, кстати, отправляется в поход вместе с нами и хотел оставить графство на попечение своего сына… Да, конечно, у молодого де Блуа есть некоторые странности, но что поделать? Он единственный совершеннолетний наследник своего отца. Вот маркграф и попросил нашего государя об одолжении…
– Но, господин виконт, как же юный де Блуа сможет управлять отцовскими владениями, будучи умалишённым?
– Это обстоятельство вас смущать никоим образом не должно, как, впрочем, и некоторая торопливость самой церемонии посвящения в рыцари. Конечно, обряд важен, но всё-таки это внешний атрибут. Только от вас самого зависит, каким внутренним содержанием вы наполните своё рыцарское звание! – Он внимательно поглядел мне в глаза. – Ступайте с миром, господин рыцарь, и не забудьте, что вечером я жду вас на пиру!
6
В этот вечер в празднично украшенном замке Транкавеля от многочисленных масляных светильников рябило в глазах. Пылал огонь в огромном камине. Столы, предназначенные для рыцарей и оруженосцев, ломились от яств.
Стол для хозяина и почётных гостей освещали толстые восковые свечи в серебряных подсвечниках.
Я впервые очутился на пиру в качестве рыцаря. Рядом со мной сидели отец и сын де Блуа. К моей радости, они разговаривали между собой и не обращали на меня никакого внимания.
Напротив расположились Эд Бовен из Шатодуна и Брюн де Трап из Люмузена. Оба рыцаря уже были пьяны и громогласны.
Брюн де Трап хвалился, что смог уговорить настоятеля Орейского монастыря, куда он намеревался было поступить послушником, вернуть внесенные в качестве вступительного взноса деньги и сверх того купить ему за счёт монастыря рыцарские доспехи для похода на Святую землю.
– Я пообещал настоятелю, что, вернувшись из похода, обязательно вступлю в его обитель, а если не вернусь, то вместо меня станет послушником мой племянник. Ему нынче исполнилось пять лет!
– Вы молодец, де Трап! Так и должно поступать! Сначала достигнуть цели, а там уже каяться в грехах, которые совершил для этого… – похвалил Эд Бовен и тут же пожаловался: – А у меня в поместье год был неурожайный. Вилланы задолжали мне кучу денег. Да я и сам оказался в таком долгу перед сюзереном, что хоть ложись и помирай… Вот таковым я и сказался. Призвал к себе местного приора и сообщил, что готов завещать все свои владения в пользу обители. Надо только, чтобы монастырь прежде оплатил мои долги! Не могу же я предстать пред очами Спасителя должником! Обрадованный приор тут же отправился в Мармотье к епископу, и тот распорядился мой долг оплатить. Когда же приор вернулся, я заявил, что отправляюсь в поход на Иерусалим… Видели бы вы рожу этого приора! – захохотал Эд Бовен. – Ведь добыча выскользнула из рук, когда он уже подсчитывал прибытки…
Я веселье Бовена не разделял, всё-таки речь шла о святой церкви и её служителе. Такой смех, как учил меня дядюшка, есть «осквернение рта», предатель, открывающий доступ Сатане к нутру человека, и я незаметно перекрестил грудь и живот, дабы спастись от происков лукавого.
Слева от меня виконт Мелюнский Гийом Шарпантье, знаменитый воин, прославившийся во время реконкисты, оживлённо спорил с защитником завтрашнего турнира виконтом Эмери де Шательро. Предметом спора был вопрос, кто завтра будет королевой турнира. Виконт де Шательро настаивал, что королевой изберут его жену Амальбергу де Л’Иль-Бушар, а Гийом Шарпантье склонялся к тому, что королевой должна стать супруга графа Раймунда Эльвира Кастильская.
Я в душе не согласился ни с тем ни с другим, полагая, что единственной королевой турнира имеет право называться только герцогиня Филиппа. Но вслух своё мнение не высказал.
Напрасно я искал взглядом свою Прекрасную Даму – кресло рядом с Гийомом Аквитанским оставалось пустым. И это стало, пожалуй, самым главным разочарованием, ибо в замок Транкавеля я отправился с тайной надеждой снова увидеть Филиппу.
Её супруг, герцог Гийом, был старше меня лет на десять. Круглолицый, с чуть вздёрнутым носом, нервный и порывистый, он любезничал с сидящей рядом Эльвирой Кастильской, что-то шептал ей на ухо. Гийом Аквитанский мог бы показаться красивым, если бы не чрезмерно большие и чёрные, навыкат глаза да тонкие губы, которые он время от времени кривил в язвительной усмешке. Эта усмешка придавала его бледному лицу неприятное, пренебрежительное выражение.
Рядом с благородным и по-королевски выдержанным графом Раймундом герцог явно проигрывал и казался дерзким шутом.
Однако десять лет, которые нас с ним разделяли, он провёл не только за сочинением баллад и песен. Унаследовав герцогский престол, Гийом успешно управлял своим государством. Успел жениться на дочери графа Анжу Ирменгарде и, убедившись, что она бесплодна, отправил её в монастырь в Фонтевро. Теперь вот взял в жены красавицу Филиппу и восседает на месте почётного гостя…
Мои невесёлые раздумья прервал граф Раймунд, предложив выпить за грядущий турнир.
Рыцари, подняв кубки, повскакивали с мест. Зазвучали здравицы в честь зачинщика и защитника турнира.
Музыканты заиграли на флейтах, гитернах и сифонии. Слуги понесли на столы новые блюда.
Я решил воспользоваться случаем и незаметно удалиться.
У выхода из зала беседовали виконт Транкавель и герцог Аквитанский. Виконт подозвал меня и представил герцогу:
– Ваша светлость, рекомендую: граф Джиллермо. Благодаря ему мы избежали смертельной опасности в Пиренеях.
Герцог окинул меня высокомерным взглядом:
– Так вот тот герой, о котором мне рассказывала жена…
Я вспыхнул до корней волос.
Виконт Транкавель похвалил меня:
– Вы знаете, ваша светлость, граф знает наизусть все ваши баллады. Он даже перевёл некоторые на испанский и латынь. На мой взгляд, получилось совсем недурно.
– Ах вот как! – вскинулся герцог, посмотрев на меня с некоторым интересом. – Даже я не помню наизусть всех своих сочинений… Мы должны немедленно услышать ваши переводы, граф!
Уши мои продолжали пылать. По дороге к Каркасону я действительно прочёл виконту один из своих переводов. Но не считал его совершенным и достойным слуха прославленного автора. Однако герцог настаивал, и я, извинившись за свою латынь, прочёл:
Мой стих не каждого пленит,
Его поймёт не каждый.
Того он в сердце уязвит,
Кто полон страсти жаждой.
Двух кобылиц привёл я в дом,
Игривых и прекрасных,
Но в стойле их держать одном
Наивно и опасно…
Герцог слушал внимательно, рукой отбивая ритм каждой строки. К нам подошли несколько рыцарей. Слушатели добавили мне смелости.
Одна пуглива и горда —
Не вставишь ногу в стремя,
Не покорится никогда
И не пойдёт на племя…
Другая хоть послушна мне,
Но взращена не мною,
А в Арагоне и в цене
Уступит первой втрое…
Я сделал этот перевод незадолго до своего отъезда из Риполя. Но только сейчас до меня стал доходить потаённый смысл баллады. Я уже готов был прикусить язык, понимая, что слово – не пташка, вылетит, не поймаешь, но выдохнул на одном дыханье:
Решенье должен я принять,
Кого избрать кумиром,
Из двух какую выбирать:
Филиппу иль Эльвиру!
Когда я закончил, все, кроме герцога, захлопали в ладоши и стали расхваливать балладу. Герцог сухо сказал, обращаясь к Транкавелю:
– Вы правы, ваша милость: этот молодой рыцарь владеет слогом и достаточно остроумен. Что ж, завтра мы посмотрим, так ли остёр его меч, как его язык… – и стремительно удалился.
Виконт взял меня за локоть и, прощаясь, негромко произнёс:
– Ах, сеньор, я же просил вас быть осторожнее и следить за тем, что и с кем вы говорите. Всё-таки у вас удивительная способность наживать себе врагов…
Всю дорогу до лагеря я переживал свой конфуз.
Но, как говорят, новый день приносит новые заботы.
Утро выдалось по-осеннему прохладным и ветреным. Турнир начинался в час пополудни, и нам с Пако предстояло многое успеть – подготовить доспехи, оружие и амуницию для коня. Вельянтифа предстояло облачить в кожаный чепрак, нагрудник, плотную льняную попону и новшество – кожаный шлем с шорами и защитными медными пластинами – «шанфрон».
Помогая мне надеть кольчужную рубаху, завязывая крепления на доспехах, Пако с видом знатока рассказывал, что меня ждёт на турнире:
– Сначала капеллан отслужит мессу, дабы вы с соперником не проткнули друг друга копьями со злым умыслом, а совершили это с любовью, на какую способны. Чтобы смогли своей победой или поражением доставить удовольствие устроителям турнира и развлечь прекрасных дам. Затем герольды огласят правила. На каждом турнире они свои, но все опираются на те, что изобрёл барон Анжу Жоффре де Превильи, если мне не изменяет память, лет тридцать назад… К вашему турниру допустят только тех рыцарей, кто заявил о своей готовности участвовать в поединках накануне…
Я постарался направить поток красноречия в нужное русло:
– Это мне и без тебя известно. Что будет дальше?
– Жеребьёвкой вас поделят на два отряда: сторонников зачинщика и защитника турнира. Начнутся парные поединки – «жюсте», то есть конно-копейная сшибка… Тут, сеньор, главное – самому удержаться в седле, сбить с коня противника или хотя бы преломить копьё о его щит…
– Ну, это яснее нынешнего утра… – буркнул я.
– Победившие в личных схватках сойдутся в так называемом бугурте, в групповом бою. Там и определится победитель. Им станет последний усидевший в седле! Он и выберет королеву турнира…
К назначенному сроку я прибыл к месту ристалища, находившемуся на расстоянии четверти лиги к северу от Каркасона. Турниры здесь проводились уже много раз, и место было хорошо обустроено. С трёх сторон его ограничивала невысокая изгородь, а с четвёртой, обращённой к стене города, в несколько рядов стояли открытые трибуны для простых зрителей и ложи с навесами от солнца – для благородной публики.
Трибуны уже заполонили горожане, а в ложах расположилась знать.
События на турнире развивались так, как предупреждал Пако. После окончания мессы объявили судей турнира, среди которых, к моей радости, назвали виконта Транкавеля. Герольды протрубили в свои трубы и объявили имена трёх десятков рыцарей, решивших сражаться, среди них было названо и моё. По жеребьёвке, которую иначе как волей судьбы и не назовёшь, я оказался в стане защитника турнира – виконта де Шательро. Моим противником оказался сторонник герцога Аквитанского, тот самый Брюн де Трап, что бахвалился на пиру, как одурачил аббата.
Сходиться нам выпало вторыми от начала ристалища.
Я, готовясь к своему бою, не видел, как билась первая пара, и мог только по шуму на трибунах и звукам труб догадываться о начале и завершении первого поединка.
Распорядитель дал знак, что мне пора выдвигаться на рубеж.
Пако, держась за стремя, давал последние советы:
– Прошу вас, сеньор, не цельтесь противнику в шлем, очень трудно попасть, копьё может соскользнуть. Цельтесь в щит! Это надёжней! И не забывайте привстать на стременах перед ударом!
Я опустил забрало. Сердце стучало так гулко, как будто молотобоец лупил молотом по наковальне. Казалось, вот-вот, и оно пробьёт мой нагрудник.
Герольды поднесли трубы к губам. Раздался сигнал.
Я пришпорил Вельянтифа, и он с места взял в карьер.
Мой противник нёсся мне навстречу.
Всё остальное происходило как будто не со мной. Словно кто-то другой в моей телесной оболочке помчался вперёд. Наклонился, прижал нижнюю оконечность шлема к груди. Поднял щит, вжался всем телом в ленчик седла и вытянул ноги, упершись ими в стремена. Плотно зажав древко ясеневого копья под мышкой правой руки, наклонил его влево, направив остриё в щит противника. За мгновение до стычки заставил коня сделать мощный рывок вперёд и чуть привстал на стременах, предчувствуя удар…
Затрещали копья. Могучая сила откинула меня назад.
Я каким-то чудом удержался в седле, проскакал к краю ристалища. Оглохший и ничего не понимающий, натянул поводья. Вельянтиф послушно остановился.
Звуки окружающего мира стали доходить до меня. Тяжёлое дыхание коня, возгласы одобрения со стороны зрителей и бешеный ритм собственного сердца. Действуя всё ещё точно не по своей воле, я развернул Вельянтифа и увидел вдалеке своего противника. Трап оставался в седле, держа обломок копья. Точно такое же древко я, и это обнаружилось лишь теперь, сжимал в своей деснице. Отбросив его, я шагом поехал навстречу противнику.
Приблизившись, Брюн де Трап снял шлем и поклонился мне. Я в свою очередь поприветствовал храброго рыцаря.
Демонстрация уважения друг к другу вызвала новый взрыв ликования и аплодисменты у толпы.
Я выехал с ристалища. Пако помог мне сойти с Вельянтифа.
– Кто из нас победил? – спросил я оруженосца.
– Вы, – сказал Пако, – и он. По правилам турнира победа засчитана вам обоим. Поздравляю, сеньор, для первого раза вы держались молодцом. Особенно если учесть, что с вами бился такой опытный поединщик. Посмотрите-ка на свой щит…
В самом центре моего щита была глубокая вмятина – копьё противника едва не прошило его насквозь.
– Если проигравшего нет, значит, мы снова сойдёмся с де Трапом?
– Конечно, – кивнул Пако, – только теперь уже в общем бою. А пока позвольте я сниму ваши доспехи, сеньор. Вы можете передохнуть и посмотреть за сшибками других рыцарей… Кстати, среди зрителей ваши знакомые! Графиня Эльвира и герцогиня Филиппа аплодировали вам, сеньор!
Я тут же забыл о поединке, о Трапе, обо всём на свете и обернулся в сторону трибун:
– Где они?
– Смотрите правее! – подсказал Пако. – Дама в золотом наряде – Эльвира, а в голубом, рядом с ней…
Но я уже нашёл ту, кого мечтал увидеть с момента нашего расставания.
«Если моя Прекрасная Дама здесь, всё будет хорошо!» – так ощутил я в это мгновение.
Но удача, только на миг показав своё прекрасное лицо, тут же отвернулась от меня.
В групповой схватке на мечах сошлись шесть рыцарей с нашей стороны и семь со стороны зачинщика турнира.
Меня атаковали двое: де Трап и сам герцог Аквитанский.
Удар Брюна де Трапа я отразил и, развернув Вельянтифа, оказался лицом к лицу с герцогом. Я занёс меч для удара, но тут мой конь рухнул как подрубленный и припечатал меня к земле…
Очнулся я уже в своём шатре. Голова и всё тело моё гудели. Я попытался приподняться, но не смог.
Надо мной склонился Пако.
– Слава Пресвятой Деве, вы очнулись, сеньор, – перекрестился он, удерживая меня от новой попытки привстать. – Лекарь сказал вам лежать…
– Что с Вельянтифом? – спросил я.
– Плохая новость, сеньор. Ваш конь мёртв…
– Кто взял верх в турнире?
– Зачинщик, герцог всех трубадуров!
– Тебе не следует так отзываться о его светлости, – урезонил я Пако. – Так, значит, ему выпала честь избрать королеву турнира…
– Да, эта честь выпала герцогу. Но он и здесь всех удивил: вручил венок не своей прекрасной супруге, а жене маркиза де Шательро – Амальберге де Л’Иль-Бушар!
– Как такое может быть? Это же против всех правил! – Негодование от поступка своенравного герцога и сочувствие к оскорблённой Филиппе мгновенно вытеснили во мне боль от потери коня и терзания по поводу собственной неудачи. Я тут же забыл, что только что приказывал Пако не отзываться о его светлости дурно, и воскликнул: – И этому негодяю я должен заплатить выкуп за своё поражение! Нет, ни за что! Я снова вызову его на поединок и убью его!
– Сеньор, вы не должны платить выкуп! – ошеломил меня Пако.
– Как это не должен? Ты же знаешь, что по правилам турнира проигравшие платят победителю…
– Я не успел сказать вам: пока вы были без чувств, приходил виконт Транкавель. Он принёс вам деньги, сеньор!
– Какие деньги?
– Тот, кто ударил лошадь, не получает награду! Есть правило: не важно, сколь доблестно сражался рыцарь на турнире, но если он ударил коня соперника, значит, проиграл.
– Объясни толком, в чём дело!
– Виконт Транкавель во время бугурте заметил, что де Трап ударил вашего Вельянтифа мечом, когда вы уже проскочили его. Вот отчего ваш конь и упал! Его убили! А это значит, вы, сеньор, не проиграли, пусть даже и проиграла ваша партия…
Я ошарашенно молчал, а Пако продолжал сыпать новостями:
– Виконт сказал, что графу Раймунду понравилось, как вы сражались, и он пожелал взять вас в свою свиту. – Пако перевёл дух и с глуповато-счастливой улыбкой добавил: – И это ещё не всё, сеньор. Вскоре после ухода господина виконта к нам в шатёр заглянула одна смазливая девица, служанка знакомой вам госпожи, имени которой она, конечно, не назвала, но вы сразу поймёте, кто это… Так вот, её сеньора просила передать доблестному рыцарю, да-да, она так именно и сказала, доблестному рыцарю, что в цветах его стяга не хватает одной краски, а именно – голубой, и что в знак ясного неба, которое да пребудет над вами в святом походе, она дарит господину рыцарю свою вуаль и желает ему, то есть вам, вернуться с победой.
Пако протянул мне голубую невесомую полоску полупрозрачной ткани.
Я узнал вуаль, в которой на турнире была моя Прекрасная Дама.
От неё исходил еле уловимый аромат цветущей лаванды, олеандра и ещё каких-то неведомых цветов. Моя и без того пребывающая в тумане голова закружилась ещё больше, ибо если у мечты и есть запах, то он мог быть только таким…