В детстве время воспринималось чем-то единым. Но лет в шесть во мне неизвестно почему возник вопрос, перепугавший маму: «Для чего я родился, если всё равно умру?»
Позже куда важнее стало: «Как прожить отведённое тебе время?»
Моя бабушка Ефросинья Павловна Возилова рассуждала просто.
«Будем жить, как набежит», – говорила она.
Так и жила, полагаясь на волю свыше, которую надобно принять смиренно, без ропота, как должное, пестуя в душе терпение, способность не унывать, радуясь каждому выпавшему на долю дню. Следуя традициям, почитать родителей, растить детей, работать от зари и до зари, стараться не делать людям худого, а придёт беда, перемогать её – вот исповедуемые бабушкой уроки крестьянской мудрости.
Раннее сиротство, пять войн, три революции, коллективизация, раскулачивание, ссылка пришлись на её век, на судьбы многих её ровесников. Из десяти бабушкиных детей – восемь дожили до преклонного возраста.
Она гордилась тем, что всех выучила, а четверым дала высшее образование.
Сама бабушка окончила только два класса церковно-приходской школы, умела решать простенькие арифметические задачки, читать по слогам и писать без всяких правил…
Я помню её незамысловатые письма, выведенные крупным, неровным почерком на листочках в косую линейку, с обязательной припиской в конце: «Щастя вам милые мои деточки…»
Мудрая бабушка Ефросинья Павловна серьёзно ошиблась только однажды, когда разрешила перестраивать свой коркинский дом.
Сподвиг её на это младший сын Геннадий. Бабушка выделяла Геннадия изо всех своих детей, гордилась им так, как никем другим, и к мнению его прислушивалась.
Дядя Гена и впрямь был человеком достойным – умным, сильным, решительным, однако имел характер порывистый и азартный.
Окончив с отличием факультет механизации и электрификации в Челябинском сельхозинституте, он приехал по распределению в Коркинский автопарк и вскоре, как молодой специалист, получил «двушку» на улице Ленина.
Прожив в ней какое-то время, надумал перебраться в родительский дом и решительно заявил бабушке:
– Мать, хватит тебе ютиться в халупе. Давай съезжаться!
– Да, куда ж, сынок? Как все поместимся?
– Строиться будем! Хоть на старости поживёшь в благоустроенном доме!
– А Тина-то что скажет? Дом-то на ней записан… – забеспокоилась бабушка. Мы с мамой в ту пору жили в коммуналке возле городского почтамта и стояли в нескончаемой очереди на отдельное жильё.
– Вопрос с квартирой для сестры решу, – сказал как отрезал дядя Гена.
Бабушка перечить своему любимцу не стала, и стройка началась.
За несколько месяцев на месте насыпного домика на улице Степана Разина дядя Гена возвёл каменный, большой, по-коркинским меркам, дом со всеми удобствами.
Выполнил он и вторую часть обещания – «пробил» нам с мамой однокомнатную квартиру в новой пятиэтажке.
Новоселье пришлось на мой седьмой день рождения – 11 января 1964 года.
В ту пору ещё никто не называл новые малометражки «хрущобами» – радовались! Немыслимой роскошью представлялась отдельная квартира, с комнатой шестнадцать с половиной квадратов, где есть и кухня, и туалет с ванной: не нужно занимать очередь с утра, как это бывало в коммуналке…
А ещё через год дядю Гену пригласили работать в Фергану главным инженером на строящийся химический комбинат. Он продал свой новый дом и уехал.
Бабушка поехала вместе с ним, но в Средней Азии ей не пожилось – жара, перепады давления… Вот и стала она жить по очереди у своих детей, то и дело меняя географию: Фергана, Медногорск, посёлок Роза, Днепропетровск, Коркино, снова Фергана…
Год с небольшим прожила бабушка и у нас с мамой. В связи с её приездом мне пришлось перебраться на кухню.
Там стоял старинный сундук ручной работы с певучим замком. В сундуке мама хранила отрезы ткани, клубки шерсти, нитки, иголки, пяльца, напёрстки и прочие принадлежности для рукоделия. В отдельном свёртке лежало «смертное»: длинные белые полотенца, красный и чёрный креп для обивки гроба, платье, косынка, бельё (а ведь маме в ту пору не было и сорока)…
Когда мама открывала сундук, мне нравилось глазеть, как она перекладывает в нём свои «сокровища». Мне тогда казалось, что сундук волшебный, что в его укромных уголках скрыты и скатерть-самобранка, и сапоги-скороходы, и ещё какие-то тайны…
Но волшебными на самом деле были мамины руки: именно они кроили, шили, вязали, мастерили не только красивые платья, рубашки, свитера, но и мои новогодние костюмы: зайца, мушкетёра, гусара, индейца… Костюмы эти были сделаны с такой любовью и так искусно, что я неизменно получал за них призы на школьных новогодних праздниках.
Бабушка Ефросинья Павловна такой рукодельницей, как моя мама, не была. Конечно, она умела связать из грубой шерсти простые носки и варежки, наложить заплату, подшить подол платья на швейной машинке (ещё одном вечном и недосягаемом объекте моего детского любопытства), но не более того…
Бабушка, когда жила с нами, уже плохо видела. Слабым её зрением я, бывало, пользовался. Играя с ней в «дурачка», передёргивал карту и ликовал, если удавалось таким образом бабушке прилепить «погоны». Она на свои проигрыши не сердилась, но любила повторять:
– Ты, внучек, меня не обижай, слушайся бабушку. У меня ведь тётка-миллионщица в Москве живёт. Она всё мне завещает, а я – тебе отпишу…
Конечно, никакой богатой тётки у моей бабушки не было. Но, очевидно, детство без матери, раннее замужество, тяжкий крестьянский труд, потеря всего нажитого в годы коллективизации, а затем долгая жизнь в ссылке, непрекращающаяся нужда и вечная забота о том, как прокормить, одеть и обуть многочисленную семью, на закате лет трансформировались у неё в мечту о неслыханном богатстве, которое однажды свалится на голову…
Короче говоря, в ту пору мы с бабушкой составляли вполне подходящую пару – старый да малый. И оба верили в сказки.
Бабушка на разные лады рассказывала мне сказку о мальчике с золотыми ножками, который вырос и стал настоящим героем…
Я рос без отца, и немудрено, что образцом мужского поведения, своеобразным эталоном стали для меня мамины братья – Пётр, Василий и Геннадий.
Мои дяди были не похожи друг на друга ни внешне, ни характерами…
Уже взрослым я вывел формулу, что все мужчины делятся на воинов и летописцев. В жизни необходимы и те и другие: воины совершают подвиги, а без летописцев об этих подвигах никто не узнает.
Так вот, дядя Гена, Геннадий Иванович Кердан, мастер спорта по боевому самбо, несомненно был воином. Ещё в институтские годы он организовал первую в Челябинске студенческую народную дружину, во главе которой гонял хулиганов в общежитиях и на танцплощадке в парке культуры и отдыха. Он не боялся ввязаться в самую ожесточённую драку и этот юношеский опыт быстрого разрешения конфликтов при помощи кулаков пронёс с собой через всю жизнь.
Портрет дяди может получиться несколько предвзятым, ибо я был очарован им, восхищался так, как мальчишка может восхищаться смелым, уверенным в себе мужчиной, и, конечно, в меру сил пытался ему подражать.
В моей памяти дядя Гена остался именно таким: рослым, ясноглазым, светловолосым, с выпуклым высоким лбом, широкими плечами и стальными бицепсами, отчаянно храбрым и бескомпромиссным.
Он появлялся в нашей квартирке всегда неожиданно. Громогласный и напористый, врывался в наш тихий быт, освещал его, как солнце, являя собой моё мальчишеское счастье. Дядя, казалось, заполнял всё пространство. Говоря одновременно и с мамой, и со мной, что-то рассказывая, жуя, выпивая, он попутно обучал меня упражнениям по накачке мышц и приёмам самообороны…
– Ты «пистолетик» делать умеешь? – вопрошал он меня, долговязого семиклассника, и, вытянув перед собой руки, начинал приседать на одной ноге. Без всякого напряжения выполнял это непосильное для меня действо несколько десятков раз, потом отжимался на кулаках или подкидывал играючи пудовую гирю, которую я, по его же совету, завёл для тренировок. – Повторяй за мной, племяш! Делай так сорок раз, и будешь мужиком! И ещё запомни: намечается драка, бей первым. И – всё!..
Окидывая меня оценивающим взглядом, дядя Гена интересовался:
– Ты что такой щуплый, Санька? – и тут же поучал: – Мужчина должен съедать в день стакан сметаны. Уразумел? Один стакан сметаны, и будешь в норме!
Про какую «норму» говорил дядя, мне было невдомёк, но я внимал и запоминал. Кстати, совет про стакан сметаны впоследствии спас меня от неминуемого гастрита, которым, вне всякого сомнения, наградила бы меня курсантская столовая с её неизменным комбижиром, поджарками и прочими трудноусвояемыми продуктами…
Главным же наказом дяди Гены стала поздравительная открытка на мой тринадцатый день рождения, где размашистым почерком значилось: «Расти большой – не будь лапшой!»
Впрочем, был и один практический урок, зимой семьдесят первого года.
Дядя Гена в это время жил уже в Фергане и в Коркино наезжал редко. Само собой разумеется, каждый его приезд превращался в непрерывную череду хождений по родственникам и знакомым. Я старался по возможности всюду сопровождать моего кумира. В один из таких визитов мы задержались допоздна и возвращались домой около полуночи по пустынной улице, носящей имя расстрелянного казаками южноуральского большевика Цвиллинга. Горожане в это время предпочитали сидеть по домам: случались разбойные нападения и хулиганство.
Было морозно. Мы шли широким шагом. Снег, с налётом угольной пыли, протяжно скрипел под ногами, и скрип этот гулко отдавался в стылом воздухе. Редкие фонари слабо освещали неширокий тротуар. Дядя что-то громко и весело рассказывал мне, затягиваясь табачным дымом.
Трое мужиков вывернули из-за угла. Крепкие, под стать дяде, они демонстративно преградили нам дорогу.
– Мужик, дай закурить, – не попросил, а потребовал один из них.
«Сейчас начнётся…» – содрогнулся я, да что там – душа ушла в пятки… Я вмиг забыл и про дядин разряд по самбо, и про свои подростковые фантазии совершить что-нибудь героическое. Только стыд навсегда опозориться перед дядей и удержал меня от того, чтобы тут же не броситься наутёк…