…Николай с тоской смотрел на серьёзные лица докладчика и ведущего, и всех прочих присутствующих в зале, вспомнил Полариса с Хорном и Джалута. Он вспомнил улыбки Айви, её шутки, её смех. Как сильно контрастировала овда с этими упёртыми сухарями. Он подумал, что в большинстве своём чародеи не обладают чувством юмора, или же это чувство у них извращено, направлено скорее на уничижение соперника, нежели на здоровый смех. Тут в его голове возникла мысль. Без единой капли алкоголя, что характерно. Так что всё оставшееся время он делал наброски на салфетке, потому что ничего иного под рукой не оказалось…
– А сейчас с оппонирующим докладом выступит мастер Грачевский из Рутении, – объявил Великий магистр Сарафил.
По залу пронёсся шелест, видимо, в программку многие даже не удосужились заглянуть и про оппонента услышали впервые, зато имя узнали. Шлейф скандала уже протянулся за ним через весь фестиваль.
Николай чуть не споткнулся, поднимаясь на кафедру под их тяжёлыми взглядами.
– Смею заявить, что ошибка кроется в самой заявленной теме, – начал Николай. – Западные песни не могут быть отражением души волшебного народа. Потому что в них нет ни одного произведения, которое высмеивало бы общество, порядки, традиции. Только подвиги и награды, преступления и наказания. Даже обман в этих песнях не несёт иронических коннотаций. Всего лишь военная хитрость у своих и презренная трусливая увёртливость – у противника. Зачем же нужно высмеивание, спросите вы? Затем, что только самоирония, сатира и являются подлинным отражением народной души.
Подумайте сами, язык во все времена был и остаётся определяющим в формировании и воспроизводстве национальной культуры. Даже в эпоху глобализации. Ведь куда проще сменить сарафан и сапожки на джинсы, футболку и кроссовки, чем изучить в достаточной степени иностранный язык. Не так ли?
По залу прокатились смешки.
– Ах да, конечно. – Николай хлопнул себя по лбу. – Вы можете закапать себе любой язык в глаза и не париться. Но я, приводя сравнение, имел в виду обычных людей.
Председательствующий с лёгкой улыбкой махнул рукой, мол, продолжайте.
– Так вот. Основным хранителем языка в настоящее время является литература. Раньше доминировало устное народное творчество, которое в большей степени подвергалось изменениям, но сейчас властвует литература. Вам, как персонажам фольклора, это, наверное, известно.
– Это что, попытка нахамить?! – выкрикнул один из слушателей, вскочив с места.
– Нисколько. Это попытка продемонстрировать отсутствие чувства юмора.
Председательствующий ударил молоточком, и крикун молча уселся обратно.
– Так вот, литература, отражающая культурный слой того или иного народа, – это не рефлексия отдельного сломавшегося интеллигента вроде Достоевского и тем более не верноподданнические опусы, в какую бы форму ни упаковал их автор. Это даже не эпос вроде «Войны и мира», который всего лишь даёт набор индивидуальных рефлексий, пусть и с достаточно широким охватом. Рефлексия народа – ирония, сатира, направленная на сам же народ, на общество, и она в эпоху устного творчества выражалась в сказках, скоморошьих песнях, а позже и в анекдотах. Народ черпает из сатиры мудрость и вкладывает её туда же. Суть народа, его идентичность не в похождениях рыцарей, убийствах драконов и прочем эпосе, а именно в сатире. Я, разумеется, имею в виду смех не над врагом, а над самим собой, над своими порядками и традициями, над своими лидерами и героями. Ни одна заповедь, сколь бы священной её ни считали, не возымеет такого эффекта, как сказка о жадном попе, царе или купце, о глупой селянке или селянине. Потому что наказания зачастую боятся меньше, чем осмеяния. И наоборот, когда сталкиваются с несправедливостью, глупостью, жадностью, чаще прибегают к высмеиванию, чем к бунту. Самоирония, таким образом, предпочтительней самобичевания и более результативна. Однако мы немного отвлеклись от главной темы.
Николай осмотрел кафедру в поисках графина со стаканом или хотя бы бутылки с минеральной водой, но ни того ни другого в доступности не оказалось. Он прочистил горло коротким кашлем и продолжил импровизацию:
– По аналогии с фольклором основой всякой великой литературы, отражающей дух народа, являются сатирические произведения, направленные внутрь, на самих себя, а не вовне. Как «Энеида» Котляревского для украинцев, «Ревизор», «История одного города» для русских, «Похождения бравого солдата Швейка» для чехов, а «Золотой телёнок» с «Двенадцатью стульями» для советского человека, если этот пласт выделять в самостоятельную культуру.
– Извините, вы славист? – спросили из зала.
– С чего вы взяли?
– Все ваши примеры касаются славянских культур.
– Возможно, они избраны мной подсознательно, в противопоставлении с «Песнями Запада». Но вы можете найти примеры у любого народа, считающего свою культуру великой. У французов – «Гаргантюа и Пантагрюэль», а также пьесы господина Мольера, у итальянцев «Декамерон» и комедии Ренессанса. Я уже не говорю о мощном пласте еврейской литературы. Везде вы увидите сатиру, направленную не только на отдельных порочных людей, но на систему, на власть, на сам народ. А только народ, способный смеяться над собой, может быть назван великим. Британцы сильны Свифтом, американцы – Марком Твеном. А на примере фольклорного персонажа Тиля Уленшпигеля мы можем наблюдать, как сатира из устного народного творчества немцев и фламандцев из шванков, сатирических сказок, переходит в авторскую литературу и на свет появляется современный роман.
– Всё это достаточно умозрительно, – заявил Дуарто Ильмер.
– Всё на свете вообще достаточно умозрительно, – парировал Николай.
– Но разве не элита является выразителем народной культуры? – вопросил Ильмер. – Именно рефлексия интеллектуалов заставляет развиваться культуру, а вовсе не сказки простолюдинов, которые есть не что иное, как средство успокаивающее, канализирующее бунтарские порывы.
– А это зависит уже от ваших идеологических предпочтений.
– Так вы ещё и социалист?! – выкрикнул Ильмер.
– Это не имеет отношения к теме дискуссии, – председатель стукнул молоточком.
– Народные сказки вдохновляли многих писателей, вышедших из элиты. – Николай пожал плечами. – Без первоосновы им пришлось бы воровать сюжеты друг у друга. И вот вопрос, у кого бы украл самый первый из них?
В зале поднялся шум.
– Перерыв! – гаркнул председательствующий. – Пятнадцать минут.
Народ сорвался со стульев и кресел, рванув кто к подносам с канапе и напитками, кто к коллегам или важным персонам, чтобы отметиться рукопожатием.
Сарафил подошел к кафедре.
– Чего вы добиваетесь? – спросил он шёпотом Николая.
– Мне нужно поговорить. С вами.
– Хорошо, давайте пройдём в кабинет.
…Кабинет, так же как зал, являлся лишь отгороженным тканью участком большого шатра, но здесь оказалось довольно уютно. Диванчик и пара кресел, неизменные на фестивале столики с напитками и фруктами, цветы и пальмы в горшках и вазах.
Великий магистр собственноручно разлил по бокалам розовое вино и подвинул один из них к Николаю.
– Где вы всего этого набрались? – спросил Сарафил с умеренным любопытством. – Про сатиру, народную самоиронию? Курите, если хотите.
– Из моей дипломной работы. – Николай глотнул вина и закурил. – Но я пришёл к вам не с этим.
– Я понимаю. Нет, не подумайте чего, я не в обиде. Вы неплохо встряхнули общество. Можно сказать, доставили старику удовольствие. Поэтому я дам вам шанс наскоро изложить дело.
Николай, в который уже раз, выложил историю. Но на этот раз не затягивал, а сразу перешёл к основной идее:
– Если бы вы, я имею в виду Триумвират, предложили Митридату корону Мерлина, а он бы отказался, поскольку корона ему, как говорится, не по зубам, то магический контракт оказался бы закрыт в виду отказа, а источник спасён. При этом ему не было бы смысла далее удерживать Айви.
– Послушайте, молодой человек, но я даже не знаю, кто такая Айви.
– Она овда.
– Превосходно. Допускаю, что у неё возникли проблемы. Но я не обязан знать всех овд лично и не обязан решать их проблемы. А тут приходите вы, устраиваете скандал в камерном обществе, требуете вмешательства в абсолютно частное дело. Да ещё и предлагаете рискнуть короной Мерлина. Ну взгляните на это со стороны.
– Но это не частное дело, – возразил Николай. – Митридат угрожает всему вашему миру.
– Но дело в том, что я не знаю и никакого Митридата, – заявил старик. – То есть, разумеется, я знаю нескольких людей с таким именем, но все они давно принадлежат истории.
– Бывает, что даже мертвые восстают из могил.
– Не бывает! – отрезал Сарафил.
– А, допустим, свидетельство графа Эйхофа имеет для вас вес?
– Граф – благородный человек, – согласился старик. – И я бы непременно прислушался к его голосу. Но его здесь, как видите, нет. Не предлагаете же вы ехать сейчас к нему, чтобы он подтвердил вашу весьма непростую историю.
– Почему бы и не съездить? С вашими-то возможностями.
– Потому что, если бы дело действительно обстояло так серьёзно, граф приехал бы сюда сам и вёл этот разговор вместо вас.
Они замолчали. У Николая закончились аргументы, а старик всё больше прислушивался к нарастающему шуму в зале.
– Вы говорили с Джалутом, как я понял? – тем не менее спросил он.
– Да.
– И что он ответил?
– Что поднимет этот вопрос на Рождественском Совете.
– Большего вы не смогли бы добиться и от меня, – произнёс старик.
Опять повисла пауза.
– Не смею задерживать вас, молодой человек, – выждав минуту, сказал Великий магистр и вернулся в зал.
Соревнования по фидхеллу они с Лизой благополучно пропустили, зато попали к кавалеру Рикардо на дегустацию игристых вин. Затем подошло время таинственного мероприятия Крауста. Тот проводил некие торжества, однако о сути их публику в огромном шатре, из которого запросто можно было бы выкроить пару первоклассных шапито, не уведомили. На всех четырех арках-входах стояла охрана, разодетая на турецкий манер. Охранники держали в руках бунчуки, а на поводках – тигров с пантерами. И было не похоже, чтобы те находились под успокаивающими заклятиями.