В английском языке полно частиц, слов и выражений, которые постоянно всплывают в речи, например: «конечно», «так что», «вы знаете», «окей», «в реальности», «по факту», «честно», «буквально», «фактически», «по крайней мере», «я имею в виду», «довольно», «в конце концов», «эй», «черт», «разумеется», «понимаешь?», «это я так». Их использует не только молодежь. Некоторые являются вводными словами в предложении: «надеюсь», «конечно», «безусловно». Другие выражают отношение говорящего («и более того») и вызывают в воображении грозящий кулак. Благодаря этим словам разговор не прерывается. Не неся особого смысла, они являются душой языка.
Маленькие словечки помогают расположить к себе человека, вовлечь его в разговор. Однажды в раздевалке у бассейна я спросила: «А что, горячей воды нету?» Будь мой собеседник моего возраста или старше, я могла бы сформулировать вопрос иначе: «Горячей воды нет?» Но я разговаривала с молодой девушкой. Мой выбор слов не был сознательной манипуляцией; скорее, я спонтанно решила не выделяться из толпы (что довольно трудно в общественном бассейне). Точно так же в разговоре я могу сказать: «Короче, я просто обалдела», но если бы я писала кому-то, то сделала бы эту фразу более сдержанной: «Я была под впечатлением».
В письменной речи тоже есть свои слова-паразиты: «как если бы», «так и есть», «как бы то ни было», «без лишних слов» – некоторые из них более формальны и напыщенны, некоторые менее. Орин Харгрейвс в книге «Об этом уже говорилось ранее: руководство по употреблению и злоупотреблению клише» (It’s Been Said Before: A Guide to the Use and Abuse of Clichés) отслеживает, с какой частотой люди, пишущие профессионально (и особенно журналисты), используют ходульные идиомы и клише. Как у редактора, у меня частенько возникал соблазн их вымарать: оборот «по правде говоря», используемый как связка, звучит уж слишком затерто.
Разные служебные слова и междометия определяют речевые паттерны друзей, особенно если они поэты или писатели со специфическими языковыми привычками и над ними довлеет необходимость самовыражения. Один такой мой друг-поэт часто повторяет: «И… и… и…» Мне хочется выкрикнуть: «Ну давай уже!» Другой знакомый везде вворачивает конструкцию «да я вроде только что», например: «Да я вроде только что положил свой телефон на скамейку в парке». Фраза приобретает слегка самоуничижительный оттенок, как будто человек расписывается в собственной глупости. Есть люди, которые постоянно кивают во время разговора или вскидывают брови, как бы призывая вас в свидетели. (Сопротивляйтесь!) «И тыды и тыпы» – еще один вариант той фразы «заикающегося поэта», один мой друг часто ее повторял. Некоторые из этих присловий не лишены очарования. Мне вспоминается Уильям Бакли-младший[63], который заикался и прищелкивал языком во время спора. Другой пример – Дэвид Фостер Уоллес[64]. В своих эссе он для большего эффекта постоянно использовал «ну и в общем» – как некий фирменный знак.
И как только мы обходились без «окей»? «Окей» – это точка опоры (окей, а теперь я собираюсь написать об «окей»); с помощью этого слова мы допытываемся ответа от слушателя (я собираюсь поговорить об «окей», окей?); им мы обозначаем начало конца дискуссии (вот и все, что я собиралась сказать, окей?). «Окей» стало настолько характерным для неформальной речи, что мы играем с ним, сокращая в СМС до одной буквы К, или произносим утрированно на австралийский манер «кай?».
В английском множество речевых оборотов, которые звучат очаровательно, но порой вовсе не поддаются определению. И знаете что? То же самое было и в древнегреческом. Именно благодаря этим выражениям Сократ у Платона кажется таким живым. Они придают языку индивидуальность. Без них человек превратился бы в говорящий автомат. Я была поражена, читая платоновскую «Апологию Сократа»: сколько нюансов добавляют речи Сократа эти словечки, они сродни подталкиванию локтем для привлечения внимания, подмигиваниям, гримаскам. Так и вижу, как Сократ словно тычет своего слушателя, когда читаю что-нибудь вроде доверительного «Неужто не знаете?». Герберт Смайт из Гарвардского университета в 1920 году посвятил сорок страниц своей «Греческой грамматики» таким вот выражениям. В 1934 году другой ученый, Джон Деннистон, опубликовал книгу «Греческие частицы», отдав этой теме все шестьсот страниц. Смайт пишет, что частицы «зачастую не поддаются переводу отдельными словами, английские эквиваленты бывают слишком эмоциональными и нескладными по сравнению с легким и грациозным греческим оригиналом».
Одно из первых вводных слов, с которым сталкивается студент, изучающий древнегреческий, состоит из двух частей: μεν и δε. Переводятся они обычно как «с одной стороны» и «с другой стороны». В английском этот оборот, с одной стороны, всегда казался мне очень тяжеловесным, предсказуемым и скучным. А с другой – нет сомнения, что это неделимая фигура речи. В «Нью-йоркере» нельзя написать «с другой стороны», не употребив первую часть, «с одной стороны»: мы проверяем такие вещи. Греческий язык не отличается такой строгостью. Люди влюбляются в μεν и δε, их восторгает, как привычное использование этих оборотов раскрывает греческий характер, как будто понятие антитезы является неотъемлемой частью языка.
Одной из самых простых частиц, используемых в современном греческом языке, является καί – это и соединительный союз «и», и наречие «тоже». В списках греки постоянно вставляли καί между словами, и это повторяющееся «и» несло не больше смысловой нагрузки, чем запятая. Грекам поэтому никогда не приходилось думать о запятой в перечислениях. Καί εγω переводится как скромное возражение: «Я со своей стороны»; в разговорной речи есть соблазн перевести его как «имхо». Однако καί имеет еще и другое значение – «молить, просить» – и является эмоциональным акцентом в предложении, например: «А как бы вы объяснили частицы, скажите на милость?» В сочетании с другими частицами καί, как пишет Смайт, «часто приобретает смысловой оттенок, который трудно перевести». Τι καί (буквально «и что»), выражаясь мягко, можно перевести как «что за ерунда!». Ну а в более грубой манере это прозвучит как «какого черта?».
Какого черта, Сократ?
К сожалению, как говорит Смайт, эти непереводимые словесные модуляции всё равно старательно переводят – иногда чтобы сохранить старомодный стиль. И если в текстах Шекспира все эти «поистине» или «сдается мне» смотрятся органично, то в текстах Сократа им вряд ли место, ведь он жил не в елизаветинскую эпоху. Иисус мог сказать: «Истинно говорю вам», но Сократ не был фигурой Нового Завета. Он был реальным человеком, и ему были не чужды слова, услышав которые еврейская бабушка могла бы сказать: «Таки ша».
И что же нам тогда делать? С одной стороны, перевод в лоб не добавит Сократу последователей, с другой – неформальный подход может сделать его слова более правдоподобными. Росселлини в фильме о Сократе вкладывает в его уста итальянское A presto – «До скорого», когда тот прощается с учениками. Смайт отмечает одно из значений выражения μεν δη, которое немного отличается от δε и может переводиться как «Довольно об этом» – так в интерпретации Роберта Фицджеральда звучат слова Одиссея, после того как он разобрался с женихами Пенелопы. У меня они вызвали приступ хохота, но, очевидно, именно так греки и разговаривали друг с другом, когда завершали какие-то свои дела.
Будучи редактором, я привыкла высматривать в тексте клише, повторы и, скажем так, многословие (писателям ведь до сих пор платят по количеству слов). Я настороженно отношусь к таким словам – «заполнителям пауз» в письменной речи, хотя и отдаю себе отчет, что они служат определенной цели. Интересно, будь я редактором Платона, убрала бы я весь этот «сок» из речи Сократа?
В греческом языке есть вещи гораздо более деликатные, чем что-либо в английском. Частицы представляют собой связующий элемент не только при общении, но и в формальной прозе и поэзии. Например, библиотекари Александрии могли с легкостью различить νûν в значении «сейчас, в данных обстоятельствах, как есть», отметив гласную в слове диакритическим знаком, и νυν, то есть «теперь, сейчас» в смысле логического заключения, указывая тем самым, как компетентно заявляет Смайт, на «связь между мыслями говорящего и ситуацией, в которой он находится». В «Нью-йоркере» у нас был свой способ различать разные виды «сейчас/теперь/итак»: если они означали «в данный момент», то никак не обособлялись. А вот при использовании в риторическом, стилистическом смысле («Итак, тебе, думаю, пора») мы отделяли их запятой, чтобы не запутать читателя.
Смайт говорит еще об одной подобной частице, которую он называет «непереводимой τε». Она, как и союз «и», является связующим элементом, который «присоединяет вторую часть сложного предложения и указывает на его связь с предыдущим». О боже мой! Так это же точка с запятой! Может, поэтому пунктуация древних греков не отличалась разнообразием: она попросту была им не нужна. Она уже была встроена в язык.
Для филологов-классиков древнегреческий, конечно, далек от того, чтобы быть мертвым языком. Он живой, он открыт к интерпретациям, он является предметом захватывающих дискуссий. Концепция «Гомер жив и будет жить» – источник бесконечных прений среди ученых, в том числе в вопросе о том, как он использует эпитеты. Об этом можно говорить долго, гомеровский эпитет – это поэтический прием, который вмерз в глыбу времени, как та мумия «возрастом» пять тысяч лет, которую обнаружили в Альпах[65]. И это мне кажется доказательством того, что древнегреческий жив и с ним все хорошо. Отдельные эпитеты по-прежнему пытаются интерпретировать, они вызывают к жизни всё новые попытки перевода. Как же может быть мертвым то, что продолжает развиваться?
В современном греческом языке слово «эпитет» означает просто «прилагательное», но эпитеты у Гомера несут огромный смысл. Эпитет в своей самой простой форме идентифицирует персонаж, наделяет его индивидуальностью. Например, я могу сказать «моя словоохотливая мать» или «та, что наделена бойкостью речи». Творения Гомера могут стать отличным источником советов для писателей-беллетристов: повесьте на своего персонажа какой-нибудь ярлык (связанный с его характерной чертой или делом жизни) и повторяйте его время от времени. Например, эпитет «хитроумный», сопровождающий Кроноса, не дает нам забыть о жестоком нраве этого бога.