в разгар шумной вечеринки. Потягивая узо, я поймала себя на мысли, что к этому легко привыкаешь. Однако сейчас было не время вести себя как богачка. На улицах ревели толпы разъяренных греков, протестующих против режима жесткой экономии, введенного, чтобы поддержать страну на плаву и остаться в Еврозоне. Простые греки начинали потихоньку осознавать, что коррумпированные политики грабили их на протяжении долгих лет.
Мы пошли в Музей Бенаки, в котором я уже бывала по рекомендации Эда Стрингема. Часть византийской выставки составляли самые ценные экспонаты музея, которые он отправлял в Соединенные Штаты. Куратор показал нам мозаичную икону Богородицы IX или X века из Студийского монастыря в Константинополе. Иконы, конечно, играют важнейшую роль в греческой православной церкви, для иконописцев существуют очень строгие правила. Говорят, святой Лука запечатлел лик исторически существовавшей Марии, Богородицы (Богоматери), еще при ее жизни. Этот уникальный образ сохранился с древнейших времен: он был из камня, а не из крашеного дерева, и потому не разрушился. Мы видим Деву с красивым, выразительным ликом: у нее маленький рот, удлиненный нос, асимметричные глаза и мягкое выражение лица; ее покрывало оторочено темно-серой канвой, а форма головы повторяется в золотом и зелено-голубом ореоле из самоцветов. В азбуке, которую я себе купила в тот день в Музее Бенаки, это изображение иллюстрирует букву пси (Ψ) в слове ψηφιδωτο, что означает «рисование мелкими цветными камнями или галькой». Так я с удивлением обнаружила еще одно греческое слово, «техническое», для обозначения мозаики. В греческом, конечно, используется и слово mosaico (μωσαϊκο) – лично я его всегда ассоциировала с Моисеем, как будто это он отвечал за то, чтобы собрать что-то ценное из множества мелких деталей. Но «мозаика» связана с музами и обозначает то, что было подвергнуто художественной обработке и достойно места в музее.
Мы видели очень красивые вещи в Музее Бенаки: классические статуи в христианских интерпретациях, например каменного пастуха, несущего на плечах ягненка. С точки зрения православия, греки не пропустили Возрождение, что бы ни говорил мне Эд. Они, скорее, сделали его возможным, на протяжении долгих столетий Византийской империи соединяя античную культуру с христианской. Через дорогу от Музея Бенаки находится Музей византийского и христианского искусства, он расположен в невысоком здании песочного цвета, похожем на миссионерскую церковь в Калифорнии. Этот музей предоставил для экспозиции мозаичную икону Мадонны с Младенцем XIII века, которая называется Богоматерь Эпискепсис; буквальное значение этого эпитета – «высматривающая». Черты лика Девы такие же, как в Музее Бенаки: маленький рот, удлиненный нос, грустные глаза. Лик, обрамленный разноцветными камнями, залит нежным румянцем. Ее покрывало окаймляют темно-синие и золотые полоски. Я вдруг подумала, что нимб, возможно, появился вследствие искажения изображения при составлении мозаики: ореол у нее над головой создается повторяющимся контуром. На иконе хорошо заметны швы, идущие вдоль всего образа, в некоторых из них не хватает элементов, и создается впечатление, что образ собирался из трех основных фрагментов. Он прибыл в материковую Грецию из Триглии[107] в 1922 году, когда турки изгнали греков из Малой Азии, вырезав людей, которые жили там на протяжении нескольких поколений, разорив Смирну и уничтожив великую идею Греции о восстановлении Византии с центром в Константинополе. Греки называют тот период «малоазийской катастрофой». Даже искаженная, Богоматерь Эпискепсис – ярчайший образец мозаичного искусства.
С тех пор как я побывала в Пафосе на Кипре, а войти в монастырь Дафни мне не удалось, я прикладываю максимум усилий, чтобы посмотреть мозаику где только можно. Римские мозаики есть в Фишборне, на юге Англии. В самом Риме сохранилось несколько византийских церквей, настоящие драгоценности, в том числе Санта-Мария-ин-Космедин. (Там хранятся Уста Истины, Bocca della Verità: предположительно голова Урана; согласно легенде его открытый рот закрывается, откусывая руку тому, кто сказал неправду, – старинный детектор лжи.) В Венеции выставлены изысканные работы художников-мозаичистов, привезенные дожами из Константинополя. Мне особенно нравится пол в соборе Святого Марка и церквях на островах Торчелло и Мурано, с их узорами из завитков и концентрических кругов, сделанных из треугольных фрагментов серого, белого и золотистого цветов или простых цветных квадратиков – темно-синих, бордовых, зеленых, – плотно пригнанных друг к другу и отполированных до гладкости. Их холодная красота вызывает у меня желание пасть ниц, лишь бы оказаться поближе к камню.
Я посетила Помпеи, Геркуланум и Пестум – все три города находятся недалеко от Неаполя, который был когда-то греческой колонией; провела неделю в Равенне, бывшем аванпосте Византии (и месте изгнания Данте); съездила в Палермо (жуткое место), где при входе в Палатинскую капеллу прошептала своему спутнику: «Я в раю». А он ответил, что именно такого эффекта и добивались ее создатели: тут должно возникать ощущение рая. Но мне еще предстояло увидеть Святой Грааль византийской мозаики – монастырь Дафни.
Изначально Дафни значился в маршруте нашего пресс-тура, но потом исчез – неожиданный поворот событий, подтвержденный министром культуры. «C Дафни возникли проблемы», – сказал он. Дело в том, что там вовсю шла реставрация. Но один из наших провожатых, Андреас-Турок, всегда любил Дафни, и его очень тронул тот факт, что какая-то американка знает о существовании монастыря. Именно поэтому он позвонил своему другу-археологу. По дороге к последним оплотам Византии на Пелопоннесе наш автобус свернул со священного пути в четырнадцати километрах от Афин и остановился в парке Дафни. Я не могла в это поверить.
Дети на какое-то мгновение перестали играть, чтобы посмотреть, как встречают иностранных журналистов и провожают их в церковь. Из-за подмостей и строительных сеток внутри церковь выглядела как школа воздушной акробатики. Наконец я поняла, что церковь закрыли не только из соображений безопасности: многочисленные землетрясения разрушили мозаику, и она, отколовшись, рухнула на пол. Важность работы, проводимой реставраторами, была просто неправдоподобной: они заново собирали Всевышнего. Со стен и сводчатого потолка на нас смотрели мозаичные панно разной степени готовности: вертеп с овцами и пастухами; сцена Крещения Христа, где волнистыми линиями были обозначены воды реки Иордан, в которую Он окунался; Тайная вечеря и апостолы, собравшиеся вокруг Спасителя; Преображение Господне. Нас пригласили подняться на леса под куполом. С некоторых плиток свисали небольшие полоски ткани – научный способ определения влажности и прочности. Но они ни на йоту не портили общего великолепного впечатления.
Патрик Ли Фермор, который имел возможность увидеть мозаики еще до всех этих землетрясений, писал о «колоссальной мозаике Христа Пантократора в Дафни, что в Аттике»: «в чьих выразительных глазах, темных и громадных, бросающих в сторону быстрый незаметный взгляд, в полном несоответствии с искренним жестом Его правой руки, обозначающим благословение и предостережение, не боль, а страх, мука и вина, как будто Он пытался избежать ужасной гибели. Единственное место, подходящее для подобного взгляда, – это Гефсиманский сад; но здесь это Иисус Христос во славе Своей, Всемогущий. Это потрясающе, трагично, непостижимо и сокрушительно». Я стояла в нескольких сантиметрах от Христа Пантократора, под его правой рукой.
В тот момент я поняла, что теперь с полным правом могу сравнивать свои ощущения с впечатлением Эда Стрингема от Парфенона. Полная благодарности, я была как никогда легка на подъем и, вернувшись в Афины, с огромной радостью присоединилась к своим попутчикам во время вечерней экскурсии, чтобы посмотреть Акрополь на закате. Обычно такого рода вещи раздражают: ты стоишь в толпе среди hoi polloi («многие» по-гречески) и видишь, как каких-то привилегированных туристов пускают внутрь уже после закрытия. Мы были довольно эксцентричной группой: амбициозная девушка-фрилансер, стремившаяся закрепиться в министерстве культуры; джентльменского вида винный обозреватель с Юга; сноб от искусства из фешенебельного Верхнего Ист-Сайда; молодая мормонка, работавшая на радио. Она притащила на Акрополь все свое оборудование и теперь расчехляла микрофон размером с гигантский кабачок. Она отказывалась от вина во время еды, но, оказавшись в Греции, пила с неподражаемым энтузиазмом, чем напоминала мне меня же в молодости. Когда она, со своим гигантским микрофоном с поролоновой ветрозащитой, кинулась к нашему гиду, молодому человеку в шортах цвета хаки и офисной рубашке, мы опустились на гладкие камни и стали слушать. Гид рассказывал нам об усилиях специалистов, которые столкнулись с неправильно проведенными реставрационными работами предыдущих поколений. Молодая журналистка с Западного побережья что-то себе помечала в блокноте фиолетовой ручкой. Я представила, как вместо точек над буквой i она рисует ромашки, и поразилась, каким легким и женственным в ее исполнении (она была в юбке-колокольчике, а ее миловидное лицо обрамляли темные волосы) выглядит писательский труд.
Мы еще походили по окрестностям, и, когда пришло время уезжать, выяснилось, что наша журналистка с Западного побережья потеряла свою ручку. «Это моя любимая ручка!» – воскликнула она, после чего стало ясно, что Акрополь не закроют на ночь, пока она ее не отыщет. Мы разошлись в разные стороны, кто-то чуть менее довольный сложившейся ситуацией, кто-то чуть более оптимистично настроенный и готовый помочь незадачливому представителю пишущей братии. Я вернулась туда, откуда наблюдала за ней. Журналистка была замужем, у нее была маленькая дочка. До сих пор ей не очень везло в этой поездке: она опоздала на поезд в Вене, не могла проснуться к утренним встречам, отрубалась рано вечером. Позже она подтвердит то, что я и так подозревала: она ждала ребенка. Я сама была большим фанатом карандашей и прекрасно понимала ее привязанность к основному орудию труда писателя, ведь я путешествовала с целым набором карандашей «Блэкуингз». Посмотрев вниз, я заметила ручку, которая упала в расщелину, и небрежно бросила: «Я нашла ее». И тут же пожа