лела, что не воспользовалась столь прекрасной возможностью, чтобы прокричать по-гречески: «Ευρηκα!» Я нашла ее! Эврика!
Так выходит, что от древнего города не ждешь никаких особых перемен, но Афины – динамичный мегаполис. За последние годы здесь прошли летние Олимпийские игры, был построен новый аэропорт, появились новые линии метро и открылся новый музей Акрополя. Он находится на южном склоне, вдали от набережной, засаженной розмарином и тимьяном. Благодаря широкому помосту у посетителей есть возможность сквозь зеленоватое стекло увидеть внизу археологические раскопки. Внутри все предметы, найденные на Акрополе, расположены по обе стороны длинного коридора. Музей занимает несколько этажей, все скульптуры размещены на том уровне, на котором они находились бы в храме. Посетители могут как следует рассмотреть метопы и фризы при естественном освещении, а из панорамных окон открывается вид на оригинальный Акрополь. Кариатид убрали внутрь, чтобы уберечь от пагубного воздействия окружающей среды, и теперь их тоже можно рассмотреть поближе, полюбоваться их густыми волосами, заплетенными в замысловатые косы, и выглянуть из-за них, притворяясь, будто вместе с ними стоишь на крыльце Эрехтейона (кариатиды на Акрополе – это копии). В музее оставили место для экспозиции мраморных богов, волов, предназначенных для заклания, и лошадей – тех фигур, которые сейчас находятся в Лондоне.
Последний раз я была в Афинах весной 2017 года, уже без пресс-аккредитации, и снова отправилась к Акрополю. Я хотела приехать пораньше, пока людей немного, но к тому моменту, как я там наконец оказалась, на часах было 10:15. Стояла жара, и народу было немерено. Я присоединилась к толпе туристов, пробиравшихся наверх по каменной лестнице. Ее ступеньки были отполированы до блеска ногами всех посетителей со времен Перикла. Четыре японки в шляпах, идеально подходящих для садовой вечеринки, взявшись за руки и хихикая, пытались протиснуться сквозь толпу. Какой-то мужчина попросил меня пройти немного вперед, чтобы он мог сфотографировать жену, а я попадала в кадр. Надпись «Мрамор не трогать» только провоцировала даже самых благовоспитанных посетителей протянуть руку и дотронуться до прохладного розового камня. Здесь так же, как и в Дафни, шли восстановительные работы – никогда еще я не видела столько реставрационных бригад в Парфеноне. Внутри храма были установлены квадратные белые зонтики – они создавали хоть какую-то тень для рабочих. Повсюду слышалось тарахтение дрели. Барабаны, из которых составлялись стержни греческих колонн, плиты и диски, рассортированные по размеру и форме – целое собрание фрагментов, – были выстроены в ряд и подписаны. Внутри находились железная дорога, краны, шкивы, тракторы и вагонетки, груженные камнями. Если абстрагироваться от современных технологий, можно вообразить, что так все, наверное, и выглядело во время первоначального строительства. Мне вспомнился отрывок из Плутарха, который Эд как-то оставил у меня на столе: старый мул, ушедший на покой после многолетних работ на Акрополе, возвращался каждый день, чтобы подбодрить молодых мулов.
В тот раз меня не отвлекали ни толпы туристов, ни строительные леса на Акрополе; атрибуты современности не могли встать между Афиной и мной. Я искала оливковое дерево, отросток той оливы, которую, говорят, посадила богиня. Отделившись от толпы, я отошла в тень и заглянула в комнату, напоминавшую кладовую для рабочих: чистое белое помещение, стол, скамейка, плита, холодильник, раковина с изогнутым краном, крючок для верхней одежды – ничего лишнего. Как будто я увидела кухню самой Афины.
Я не боюсь высоты, поэтому, перегнувшись через край, с наслаждением обозревала мегаполис (megalo + polis = «большой город»), смотрела на здания, словно подпирающие горы и спускающиеся змейкой к морю. Все жилые дома были примерно одного размера и выдержаны в едином стиле: шесть – восемь этажей, утилитарные, если не бруталистские[108], с белыми или пастельного цвета фасадами, с балконами, разделенными панелями и оснащенными навесами; на крышах лежали, как синие бегемоты, компактные солнечные водонагреватели; и повсюду торчали телевизионные антенны. Создавалось ощущение, что великий город густо обмазан краской и выбелен многолетними слоями известки. Вся страна была одной большой скульптурой.
Когда в то утро мы спускались с Акрополя, у одной молодой женщины случился приступ смеха, да такого заразительного, что вскоре смеялась не только компания, с которой она путешествовала, но и вся толпа туристов. Идя в общем потоке, я вдруг почувствовала слабость в коленях, и если уж и протянула руку и коснулась мрамора, то по необходимости, чтобы сохранить равновесие. Меня вдруг пронзила мысль: как же здорово, что столько туристов приезжает ежедневно в Афины, чтобы подняться на Акрополь и посетить храм Афины Парфенос, и что афиняне не покладая рук трудятся в своем городе, стараясь с помощью передовых научных технологий сохранить руины, сделав для них удобные подпорки. Разве это не форма поклонения?
Глава 8. Море! Море!
На заре моего увлечения Грецией Эд Стрингем назвал мне имена трех писателей: Лоренса Даррелла, Генри Миллера и Патрика Ли Фермора. Один за другим я проглотила три поэтичных сборника Даррелла: «Келья Просперо» о Корфу, «Размышления о Венере Морской» о Родосе и «Горькие лимоны» о Кипре. Тогда же я познакомила Эда с Джеральдом Дарреллом, младшим братом Лоренса, который написал очаровательные мемуары «Моя семья и другие животные», посвященные детским годам будущего натуралиста, проведенным на Корфу. (Дороти Грегори называла знаменитых бытописателей Корфу просто Ларри и Джерри.) «Колосс Маруссийский» Генри Миллера был написан после поездки в Грецию в 1939 году, куда писателя пригласил Лоренс Даррелл. Книга стала настоящим шедевром, запечатлевшим жизнь в Греции накануне Второй мировой войны. Однако моим идеальным компаньоном был Патрик Ли Фермор, британский писатель и герой войны. Ли Фермор – что-то среднее между Павсанием и Брюсом Чатвином[109] – был любопытным до всего на свете, харизматичным, энциклопедически образованным и просто неутомимым. В его лице, как мне показалось, я обрела друга.
Первый предмет гордости Ли Фермора – время его солдатской службы на Крите в составе британской армии во время Второй мировой войны. Вместе с группой критских партизан он похитил генерала Крайпе, немца, командовавшего нацистскими силами на острове. Этот подвиг лег в основу фильма 1957 года «Ночная засада». (Картина была снята по книге 1950 года, ее автор – Уильям Стенли Мосс, один из членов группы захвата. Дирк Богард сыграл роль Ли Фермора, который тогда не думал ни о книге, ни о фильме.) Проза Ли Фермора очень плотная, она пропитана личными воспоминаниями, в текстах чувствуется широта знаний человека с хорошим образованием, а также непринужденность личной переписки. Его легко представить ползущим по траве, делающим в блокноте быстрые заметки, которые набухнут до размера главы, а затем расцветут книгой с подзаголовками, которые так и манят в книгах о путешествиях: «Молотилка-веялка», «Винно-красные слова», «Приднестровские кошки». На первых страницах книги «Мани: путешествия по Южному Пелопоннесу» под заголовком «Последствия в Леванте» он перечисляет 91 «странную общину» всемирной греческой диаспоры: «славянофоны[110] Северной Македонии, владеющие фаллосами[111] боунариоты из Тирнавоса, венецианские дворяне Ионических островов, отшельники горы Афон, хлопковые маклеры Александрии, греки из дельты Дуная, византийцы Мистры, безумцы Кефалонии…» В зарисовках под заголовком «Мозаичная фауна» он описывает греко-римский мозаичный пол в Спарте – Орфея, Ахилла, Европу, единственное уцелевшее доказательство классического наследия в современном городе, чьи предки-воители, как вы наверняка помните, выиграли Пелопоннесскую войну, но, очевидно, проиграли гонку за долговечность памятников.
Ли Фермор – культовая фигура среди поклонников греческой культуры, особенно среди англичан. У него были связи с влиятельными людьми в Греции. В сороковые годы в Каире он познакомился со своей будущей женой Джоан (она была фотографом), с ней поселился в Кардамили, отдаленном городке на западном побережье Мани. Там Ли Фермор написал свою самую известную книгу «Время даров» (1977), рассказывающую о том, как в начале тридцатых он пешком путешествовал из нидерландского порта в Константинополь. Продолжение этого путешествия было описано в книгах «Между лесом и водой» (1986) и «Извилистая дорога» (2013), последняя оборвалась на полуслове и была опубликована посмертно. Ли Фермор смотрел на приключения, пережитые им в молодости, как будто бы перевернув телескоп другой стороной: он видел их в отдалении, но рассматривал при этом очень подробно, как изящную миниатюру.
Есть в произведениях Патрика Ли Фермора что-то заразительное. Они заставляют людей идти по его стопам. Один начинающий писатель по имени Ник Хант прошел четыре тысячи километров по Европе, повторив маршрут Ли Фермора и описав его в книге «Прогулка по лесу и воде» (2014). А совсем недавно голландский художник по имени Жак Грегуар во время подобного пешеходного тура создал серию акварелей для проекта под названием «От Северного моря до Черного». В 2000-м я тоже повторила часть маршрута Ли Фермора, пусть и на машине: я проехала вдоль побережья вокруг полуострова Мани, от Каламаты до мыса Тенаро, входа в царство Аида, и обратно. Моей навязчивой идеей стал дом, который писатель построил с Джоан в Кардамили, легендарном городке вниз по западному побережью Мани. Мне очень хотелось туда попасть, особенно после того, как я узнала, что Ли Фермор завещал этот дом Музею Бенаки. Его собирались превратить в центр международных литературных мероприятий и писательскую резиденцию.