абов мог легко начаться отек Квинке, куриное парфе ей показалось подозрительным, салаты – вдвойне, поскольку вообще неизвестно было, что в них намешал специально приглашенный повар. И повар ей, кстати, тоже не понравился – утверждал, что француз, но Вера Ивановна-то видела, что никакой он не француз, а обычный болгарин.
– Всю ночь не спала, – обратилась Вера Ивановна к Шуре. – Поясницу ломило…
– Это печально, – сказала Шура, с приятным удивлением разглядывая только что поднесенные свиные стейки – с пылу с жару, со слезой… Потянулась к ним вилкой.
– Знакомый у меня был, молодой мужчина, – продолжила печально Вера Ивановна. – Сердце прихватывать стало, и один врач ему нитроглицерин прописал. А нитроглицерин, между прочим, сосуды расширяет, а у знакомого и так сосуды расширенные были…
– И что? – спросила Шура, энергично распиливая стейк.
– Умер, – брезгливо ответила Вера Ивановна, глядя в тарелку своей соседки. – Никакой веры врачам.
– Ага, и я о том же! – закричал Сазонов. – Давно добиваюсь, чтобы за врачебные ошибки сажали, как за уголовщину!
– Какой вы кровожадный… – усмехнулась Ева. – А лечить тогда нас кто будет?
– А те, кто умеет это делать! – с азартом закричал Сазонов.
– Или вот еще был случай, в прошлом году – ты помнишь, Толя, возил меня в эту клинику, на Садовом… – продолжила Вера Ивановна. – Говорю доктору – голова болит просто невыносимо, сделайте что-нибудь! А он: «Это нормально, мигрень бывает у шестидесяти процентов женщин!» Ни обследования не назначил, ни анализов, ни томограммы…
– И я о том же! – румяный, щекастый Сазонов перегнулся через стол и, елозя по салату фирменным шелковым галстуком, чокнулся с Верой Ивановной. – А вы, Евочка, что такая задумчивая? О чем думаете?
Ева подняла на него глаза и вдруг сказала:
– О золоте.
– О-о-о… Даниил, ты слышишь? Твоя жена думает о золоте! – еще больше оживился Сазонов.
– А что такое, вообще, это золото? – печально спросил Прахов. – Почему люди из-за него так теряют голову, не могу понять! Обычный металл, правда, который обладает несколькими полезными свойствами – он неокисляем, он ковок, пластичен…
– У золота один недостаток – его всегда мало, – вздохнула Шурочка.
– Точно! – закричал Сазонов. – Если бы люди не боготворили этот металл с древности, то мы сейчас жили бы гораздо спокойнее!
– Вспомните древнегреческую мифологию: Ясон отправляется в Колхиду за золотым руном – шкурой волшебного барана, которую охранял злобный дракон. Обладание руном должно было вернуть роду Ясона власть и благоденствие, – сказал Михайловский, глядя на Еву.
– А конкиста?! Конкиста – то бишь завоевание испанцами Америки в пятнадцатом – шестнадцатом веках?.. – заерзал Сазонов. – Как они, гады, ацтеков мочили! Кортес и прочие конкистадоры… Столицу Тенотчитлан разгромили, императора ацтеков Монтесуму убили! И все – ради золота, будь оно неладно!
– Колумб писал: «Золото – удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай», – кивнул Михайловский.
– Вы слышали, господа, что некий Мори Кровитц готов истратить пять миллионов долларов на поиски легендарной могилы Чингисхана, которая предположительно находится на территории Монголии? – сказал Прахов, тоже не отрывая глаз от Евы. – По слухам, в этой могиле вместе с великим завоевателем захоронены золото и драгоценности… Могила «потрясателя Вселенной» затерялась со дня его тайных похорон в 1227 году.
– А древние инки? – снова закричал Сазонов. – Как мы могли забыть про них?..
– Это тема его диплома, – наклонился к Евиному уху Михайловский. – Колька очень интересовался завоеванием Америки!
– Есть легенда, что существует тайный вход в обширный лабиринт подземных галерей, – таинственно продолжил Сазонов. – В перуанском городе Куско стоит собор Санто-Доминго, а под ним будто бы – эти самые галереи! Якобы в них инки спрятали от конкистадоров свое золото… Эти галереи огромны, они тянутся под горами Перу и доходят аж до Бразилии с Эквадором!
– И есть еще легенда о золоте Колчака, – сказал Прахов. – Ведь ты о нем сейчас пишешь, Даниил?
– О нем, родимом…
– Михайловский, ты должен непременно разгадать эту загадку! – зарумянившись еще сильнее, возбужденно произнес Сазонов. – Не-пре-мен-но! Ты не представляешь, как Россия и вся наша партия будут благодарны тебе… Может быть, благодаря этому золоту страна выйдет из кризиса!
– Ага, как же… – печально улыбнулся тот. – Сам, брат, историк, знаешь, что золото еще никого счастливым не сделало.
– Даня, Даня, нельзя быть таким фаталистом!
– Познакомилась недавно с женщиной, у которой было отравление парами ртути, – вдруг ни к селу ни к городу вздохнула Вера Ивановна. – Полностью расшатано здоровье, щитовидка, почки, печень – все отказывает. Я вот что думаю, Толя, на старой квартире, помнишь, я очень плохо себя чувствовала? По-моему, наши соседи, работяги, таскали со своего завода ртуть…
– О чем вы все говорите, ну о чем?! – неожиданно закричала Шура. – Свадьба же!
– Да, точно… – опомнился Сазонов. – Господа, горько… Горько!
Играла музыка. В лучах вечернего сентябрьского солнца оранжевым и медным горела листва в саду. Небо – ярко-синее, без единого облака – куполом раскинулось над землей… Целуясь с Михайловским, Ева, чуть прикрыв глаза, посмотрела вверх, в это небо. «Даже не думала, что буду так счастлива! Все хорошо – все, абсолютно все… Я бы, наверное, даже смогла рядом с ним всю жизнь прожить», – неожиданно решила она.
– Горько, горько! – вопил Сазонов уже в каком-то исступлении, иссиня-румяный, потом выскочил из-за стола и принялся отплясывать лезгинку.
– Остынь, Ильич… Тебя же удар сейчас хватит! – беспокойно сказал Михайловский.
– У моего отца было два удара, – сказала Вера Ивановна. – От первого у него всю левую половину парализовало, второго он не вынес…
Гости разъехались поздним вечером.
Сазонова охранники погрузили в «Волгу» с мигалкой (иномарок депутат и председатель партии принципиально не признавал) и торжественно транспортировали в Москву.
Уехал микроавтобус с оркестром.
Потом – псевдофранцуз с официантами. Толя под руку повел Веру Ивановну к своему дому. Шурочка без сил, так и не раздевшись, уснула в комнате для гостей, лежа на животе поперек кровати.
Михайловский с Евой остались одни.
– Ну вот, – произнесла она с иронией. – Кончилась романтика…
– А что началось? – засмеялся тот и поцеловал ее в висок.
– Начались семейные будни… – Ева сняла с головы фату, светлые волосы рассыпались по плечам.
– Пойдем, прогуляемся? – предложил он.
– Пойдем. Только надень куртку – там холодно! – с беспокойством напомнила Ева.
Михайловский захохотал и обнял ее:
– О, ты совсем как настоящая жена… Ева, я тебя обожаю!
Они вышли за ворота, медленно, рука об руку побрели по пустой улице. Соседние дома стояли тихие, ни одного огонька в окнах не светилось – с началом осени большинство дачников отбыло в Москву.
В конце асфальтированной дороги шел спуск вниз.
– Давай руку… – произнес Михайловский. – Не представляю, как ты можешь ходить на таких каблуках!
Они спустились по тропинке к деревянной лестнице, ведущей вниз глубокого оврага, встали на верхней площадке.
Внизу клубился туман, пахло сыростью и густым травяным духом. Полная луна плыла по небу, освещая все вокруг как днем – и жухлые листья на площадке, и блестящие камни на тропинке.
– Жутковато… – пробормотала Ева и хлопнула себя по щеке. – Надо же – комар! – с отчаянием вскрикнула она. – Я думала, они уже не летают…
Михайловский, опершись на перила, смотрел вниз – туда, где клубился туман, который не мог рассеять лунный свет.
– Шурка спрашивала, будет ли у нас свадебное путешествие…
– А ты что ей сказала?
– Я сказала, что нет.
– Ты трусиха!..
– Я не трусиха! – с яростью возразила Ева. – Просто ненавижу все эти самолеты, перелеты, пароходы… И машины тоже ненавижу. Ты в курсе, что у меня есть права?
– Нет. Ты, кстати, можешь брать мою машину…
– Данька, какой же ты бестолковый, я же сказала – ненавижу все эти средства передвижения! И ни в какое свадебное путешествие я не хочу!
– Ну ладно, ладно, будет тебе… – Михайловский обнял ее и прижал к себе. – Не холодно?
– Немного, – буркнула Ева. – Идем домой. Дома хорошо… И вообще, ты знаешь, я природу, по большому счету, тоже не люблю.
– Как же ты согласилась жить здесь? – удивился Евин муж.
– Я не здесь живу, а на дачном участке, где все обихожено и культурно. И не на улице, а в доме, где имеются все радости цивилизации… А вот эти деревья, буераки, тропиночки, на которых шею можно свернуть, комары, мухи, дикие звери… Б-рр!
– Да где ты тут диких зверей взяла?..
– А вон, слышишь – кто-то там воет!
– Это не зверь, это болотная птица. Выпь, кажется.
– Выпьев… то есть выпей – я тоже не люблю. Ладно, идем домой…
Аполлон Симеонович Алмазов, жгучий брюнет с синими глазами, одетый в черную крылатку, остановился у забора и произнес хриплым вкрадчивым баритоном:
– Нина Петровна, Дмитрий Петрович, господин Эрден… Мое почтение!
Нина, сестра Мити, лежала в гамаке и читала. Увидев гостя, отбросила книгу и закричала:
– Митя, Макс, не пускайте его!
– Да, хорошо в этом доме встречают гостей… – опечалился Алмазов, но тем не менее вошел через калитку в сад.
– Аполлон Симеонович, вы опять пьяны. С утра пораньше! – рассердилась Нина. – Я вам сколько раз говорила – пьяным ко мне не заходите. Вон!
Алмазов, словно не слыша, взял на веранде гитару, сел на крыльце, заиграл:
Уймитесь, волнения страсти!..
Митя с Эрденом, сидя друг напротив друга в плетеных креслах, читали газеты, которые только что привезли со станции.
– Если честно, то трезвым я его практически не видел, – вполголоса произнес Макс.