Однако на подходе к рынку мои радужные надежды рассеялись, как мираж в пустыне.
Рынок был закрыт на санобработку.
– Могли бы и заранее предупредить, – ворчали, разворачиваясь, торговцы. – Приперлись в такую рань…
– Говорят, предупреждали, даже объяву вешали… Сорвали, видать. У кого-то руки чешутся.
Многие, не желая отправляться восвояси несолоно хлебавши, пристраивались с товаром прямо на узких улочках, ведущих к Луже.
– Что теперь, назад это все переть?! – возмущенно вопрошала тетка с огромным баулом, набитым шлепанцами, усаживаясь аккурат под предупредительную табличку о запрете торговли с рук. – Хоть сколько продам, все не так обидно.
– Главное вовремя свернуться, если менты приедут, – со знанием дела подтвердил дедок, разворачивая рядом тюк с мягкими игрушками. – Вставайте, ребята, чего жметесь, скоро места не будет!
Последняя фраза предназначалась нам. Мы с Сережкой мялись в нерешительности.
– Может, завтра приедем? – размышлял вслух Сергей.
– Барахла много, – мрачно заметила я. – Хоть немного продать, чтобы не так обидно было.
– Говорил, не бери столько, – окрысился муж.
– Откуда я знала, что рынок закроют?! – огрызнулась в ответ. – Можешь уезжать, я и одна постою.
Я бросила баул на землю. Сережка встал рядом. Некоторое время мы молчали, искоса взирали друг на друга из-под насупленных бровей. Но вскоре стало не до обид – косяком пошли покупатели. Хорошая погода и отсутствие половины продавцов делали свое дело – товар разлетался, как тополиный пух в июле. Через пару часов наши сумки заметно облегчились, и мы переложили вещи из двух в одну.
– Видишь, – говорила я торжествующе, – а ты хотел уехать. Умную женщину всегда надо слушать.
Сережка хмыкнул, но спорить не стал.
– Постой, мне надо отлучиться по важному делу, – наказала я мужу.
– Валяй, – отозвался он и зевнул.
Туалет типа сортир – облезлый грязно-белый сарайчик – располагался метрах в ста от рынка. По пути я разглядывала шмотки, благостно щурясь на ласковое солнце, и мое воображение рисовало мне медовые картинки отдыха – фруктовый сад, синяя река, теплый белый песок… Непременно куплю билет в комфортный СВ: широкое двухместное купе, мягкие диваны, накрахмаленные полотенца и умывальник… Осколок грязного зеркала отразил мое бледное заострившееся лицо с темными подглазьями, блеклыми губами и унылыми прядями тусклых волос. Кошмар. Программа максимум – выспаться и подзагореть. Программа минимум – сбагрить оставшиеся шмотки как можно скорее, добраться до дома и упасть в кровать… Этой ночью я спала четыре часа. Как, впрочем, и все предыдущие…
Я почувствовала, что здорово проголодалась: в пять утра кусок в горло не лез, сейчас я не отказалась бы от пирожка с вишней и стаканчика горячего чая. Заработанные деньги жгли карман. Пять минут погоды не сделают, а Сережка будет доволен, если я принесу ему перекусить. Я смоталась к метро, купила на лотке пирожки и два стаканчика с чаем и потрусила обратно, стараясь не пролить горячий напиток.
Неладное заподозрила на подходе. Улица, еще пять минут назад пестревшая разношерстным товаром, опустела, лишь крепкие парни в темных рубашках с надписью ОМОН и резиновыми дубинками наперевес прохаживались взад-вперед. Ветер гонял обертки и целлофановые пакеты. Поодаль торговцы сбивались в группки и опасливо перешептывались, пряча за спины похудевшие баулы. У меня захолонуло внутри. Горячий чай расплескался прямо на пальцы.
– Что случилось?! – выпалила я, подбежав к людям с клетчатыми сумками.
Они настороженно замолчали.
– Мой муж здесь торговал… – Мне не хватило воздуха, я запнулась.
– Менты всех замели, – долговязый парень в джинсовой рубахе ткнул тощим длинным с нечищеным ногтем пальцем в сторону, – подогнали автобусы. В пять минут полные набили. Еле успел смотаться… – Он радостно улыбнулся собственной прыти, но, увидев выражение моего лица, поспешно добавил: – Да не боись! Отпустят. Ну, потеряет полдня, штраф возьмут, барахло могут отнять, суки… А бить не будут. Здесь не бьют. Вот раз на Черкизоне…
Я не дослушала про Черкизон. Ноги стали ватными. Отошла в сторону, села прямо на тротуарный бордюр, съела пирожки, выпила остатки чая, бросила стаканчики в кусты. Поднялась, превозмогая холодную дрожь в коленях, побрела к метро. Что еще оставалось?
Вагон был полупустым. Забилась в угол, хотелось плакать, но слез не было. Какой-то парень таращился на меня и глупо улыбался. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его заинтересованного взгляда и дебиловатой улыбки. Неожиданно мне захотелось выпить чего-нибудь крепкого, чтобы расслабиться и заглушить сосущее беспокойство.
На выходе из метро солнце светило с лицемерной ласковостью, которую я тотчас возненавидела. Я ненавидела все в этот чудный июньский день, и больше всего – себя. Зачем настояла на торговле в чертовом недозволенном месте? Где теперь Сережка, что с ним? Вдруг его бьют?! Дурацкий серый «бумер» полз возле меня по дороге и натужно сигналил. Очередной кретин, самоутверждающийся с помощью крутой тачки. Что ему, мало настоящих шлюх, согласных за бабки вывернуться наизнанку? Кто-то окликнул меня по имени. Я притормозила. Проклятое солнце слепило глаза, и я не сразу узнала парня, вылезавшего из джипа. А когда узнала, мысленно чертыхнулась. Колька Кузьмин, Кузя, мой бывший одноклассник. Повзрослел, заматерел, раздался вширь. Золотой ошейник с крестом, черная футболка, спортивные штаны – стандартный бандитский прикид. Ноу комментс… Встреча не вызвала во мне ни радости, ни волнения, только усталую досаду. Он стоял передо мной, разглядывал меня с неподдельным жадным интересом, как ребенок разглядывает игрушку, которую видел когда-то на витрине магазина, новенькую, чистую, блестящую – а сейчас обнаружил в руках чужого мальчика, подержанную, перепачканную, потертую, но все-таки желанную… Я знала, что он оценивает мои старые вытертые джинсы, дешевую футболку, раздолбанные кроссовки. Всю меня, невыспавшуюся, посеревшую, измученную тревогой за мужа и желающую одного – скорее оказаться дома, чтобы выплакаться и напиться.
– Привет, – обронила я в надежде, что Кузьмин посторонится, позволит мне пройти, залезет в пыльный «бумер», и мы оба через секунду забудем о мимолетном свидании.
Не тут-то было.
– Куда спешишь?
– Домой, – сухо ответила я. – К ребенку.
Кузины глаза округлились, в них мелькнуло изумление. Плохо работает разведка.
– У тебя ребенок? – тупо уточнил он.
– А что тебя удивляет? – Я знала, что отвечать вопросом на вопрос дурной тон, но мне было не до политесов.
– А муж есть?
– И муж есть. А что, – съязвила я, – по-твоему, на мне нельзя жениться?
– Нет, но… – замялся Кузьмин.
– Ну, пока. – Я предприняла очередную попытку отправиться восвояси, но бывший одноклассник бесцеремонно удержал меня за локоть.
– Садись, подвезу.
– Вообще-то я почти пришла.
– Значит, здесь живешь? Где раньше?
– Да.
– Чем занимаешься?
– Учусь в институте. – Я не стала распространяться про торговлю.
– Значит, замуж вышла… А я-то думал, почему ты мне тогда не ответила… – Кузьмин нехорошо ухмыльнулся. – Видишь, освободился досрочно. Теперь у меня все в ажуре.
– Коль, – сказала я, собрав остатки терпения, – я очень за тебя рада, но сейчас тороплюсь. Извини. В другой раз поболтаем.
Казалось, он меня не слышал. И мне на миг сделалось не по себе от пристального сумрачного взгляда.
– И чем же занимается твой муж?
– Он научный работник.
– Ученый… – Его губы покривились в злой пренебрежительной усмешке. – Небось получает три копейки? Кому сейчас нужно ваше хваленое высшее образование?
– Не твое дело! – сорвалась я. – Сколько ни есть, все наши, у тебя взаймы не попрошу.
– Да ты посмотри на себя! – выдохнул Кузьмин, приблизив свое лицо к моему так близко, что я ощутила запах сигарет, смешанный с противно-приторным одеколоном. – В кого превратилась?! Ты же была принцесса! Королева! А сейчас? Моль бледная! Я на тебя молиться был готов! Я и сейчас готов… – Он задышал тяжело, точно бежал в гору. – Брось своего неудачника мужа. Возьми ребенка, и поедем. У тебя будет все, что захочешь: квартира, машина, бабки… Махнем на Канары…
Он говорил что-то еще, но я словно выключилась. Я не слышала, потому что в тот момент вдруг осознала, чем ужасна бедность. Не отсутствием деликатесов за столом, не дешевыми шмотками, не облупленными стенами, не невозможностью что-то приобрести или отправиться летом на курорт… даже не высокомерно-снисходительными взглядами жен внезапно разбогатевших слесарей и таксистов. Все это нестрашно. И простая еда может быть не менее вкусной, чем ресторанный ужин. И в рыночной одежде можно выглядеть лучше, чем в дорогих безвкусных тряпках. Ночи любви в хрущевке не менее сладки, чем в пентхаусе. На Волге можно отдохнуть и загореть не хуже, чем на модном курорте. А на глупых баб просто не нужно обращать внимания. Это все мелочи по сравнению с тем, что некое тупое ничтожество, обладающее единственным сомнительным достоинством – тугим кошельком, которое прежде и подойти бы не решилось, вдруг, осмелев, пытается назначить тебе цену, купить, словно ты изысканный деликатес, авторская шмотка, шикарная игрушка…
Наверное, он принял мое молчание за размышление, поэтому тоже умолк, продолжая сверлить меня жадным горячим взглядом, в котором разгоралась надежда.
– Коль, – медленно проговорила я, – не пойму, у меня на лбу что, ценник прилеплен? Или объявление: ищу спонсора? Ты не по адресу обратился. Я проституцией не занимаюсь. Хочешь, открою секрет? Трясти перед женщиной бумажником начинает только тот, у кого нет ни одного другого достоинства. Тебе самому не противно сознавать, что любят не тебя, а твои драгоценные бабки? И если вдруг ты завтра их лишишься, станешь на фиг не нужен? Деньги приходят и уходят, а чувства – любовь, уважение, дружба, преданность – неизменны, и в магазине их не купишь ни за рубли, ни за доллары. Я люблю своего мужа и не променяю его даже на Ротшильда. Понятно? Тогда до свидания. Отойди с дороги.