«Хотели как лучше, получилось как всегда…»
Очередная денежная реформа грянула в июле – в разгар сезона отпусков. На очередной обмен рублей выделили, как водится, всего три дня, установив тридцатитысячный предел.
Снова началась паника. Люди прерывали отдых и штурмовали вокзалы и аэропорты, чтобы вернуться домой и добраться до заначек. Как в подзабытые времена, в магазинах сметалось абсолютно все – от норковых шуб до гуталина и спичек. Вскоре прилавки зазияли угрожающей пустотой, напоминая о дореформенном прошлом. Неожиданно доведенное до отчаяния покорное бессловесное стадо превратилось в свирепую толпу, готовую ломать и крушить все на своем пути, невзирая на милицейские кордоны и водометы. Банки брали штурмом, били стекла, ломали двери. Перепуганные банковские клерки отказывались выходить на работу: путь в здание пролегал через строй разъяренных вкладчиков, для которых несчастные операционистки нередко становились объектами для вымещения злобы. Даже обычно спокойный папа ругался и рвался в бой, и только мамины увещевания и напоминания о том, что доллары не трогают, а мы вовремя подсуетились, удержали его от участия в акциях протеста. Казалось, еще шаг, и разразится новый великий бунт, бессмысленный и беспощадный…
Сроки обмена срочно продлили, сумму увеличили до ста тысяч, людям публично принесли извинения. Страсти поутихли, но напряженность осталась, вылилась в неприязнь к рублю. Страна негласно перешла на доллары. То бишь ценники в магазинах добросовестно обозначались в рублях, но в загашнике каждого россиянина хранились «баксы» – зеленые бумажки с портретами американских президентов. По мере необходимости баксы менялись на рубли в банках или появившихся в каждой подворотне обменных пунктах, где курс был более выгодным, но возрастал риск быть ограбленным, обсчитанным, отоваренным фальшивками. Мы с Сережкой заприметили пару приличных обменников, в которых хороший курс сочетался с относительной безопасностью конвертации. На случай самообороны Сережка приобрел у рэкетира Славы газовый пистолет, как две капли воды похожий на настоящий, особенно в полумраке или из окна автомобиля. Лихие девяностые набирали обороты, и мы старались не отставать, чтобы не быть сметенными их безумным вихрем.
Нам пишут из Оттавы…
Осенью Сергей и Вадик защитились.
К тому времени Сережка с изумлением обнаружил, что в веселой разношерстной компании автомобилистов ему подчас легче и комфортнее, чем в депрессивных стенах Академии наук, где поселился дух уныния и отчаяния, а разговоры велись не об исследованиях и статьях, а о ценах и способах выживания. Ему больно было видеть, как старенькие профессора с известными миру именами после работы неумело ковыряются на своих трех институтских сотках, чтобы собрать немудрящий урожай морковки и картошки, и потом везут в залатанных мешках на развалюшном академическом автобусе в московские квартиры. Как на праздновании очередной защиты вместо былой аренды зала в ресторане кучковались на квартире завлаба, закупалось дешевое вино, разводился водой медицинский спирт, а в качестве закуски выкладывались дешевая карамель и яблоки из дачного сада. Как потом завлаб писал слезные письма иностранным партнерам с предложением выступить спонсорами в проекте, который практически готов, но будет заморожен за недостатком финансирования.
Постепенно даже самые неисправимые оптимисты осознали: возврата к прошлому не будет. Титаник российской науки неумолимо шел ко дну. Молодежь торопилась успеть в последние шлюпки и отчаливала кто в бизнес, кто за границу. Старички оставались медленно тонуть вместе с некогда прекрасным и гордым кораблем.
Вадик ворчал, что в России полная задница, что больше здесь ловить нечего, что надо мотать, пока наши не заняли на Западе все хорошие места.
А потом Сережке пришло приглашение из университета города Оттавы. Это известие застало врасплох. Конечно, мы говорили о возможности отъезда за границу, но то были теоретические размышления. Канада и Штаты для меня были чем-то вроде космического поселения где-нибудь в созвездии Андромеды. «Махнем на Марс, дорогая?» – «С удовольствием, любимый. Запросто».
И вдруг абстракция стала реальностью, приняла вполне зримые очертания в виде письма в узком и длинном конверте с кучей разношерстных марок.
Условия, предлагаемые мужу, были далеки от идеальных. Контракт на два года, крохотная квартирка в университетском городке, страховка и весьма умеренное жалованье. На одного куда ни шло, но на семью – явно недостаточно. При примерном подсчете затрат на питание, страховку для нас с Ванькой и необходимые мелочи выходило, что нам светило более чем скромное канадское существование. Вряд ли я смогу быстро получить рабочую визу, да и куда меня возьмут со школьным английским и неоконченным высшим? Разве что мыть туалеты? Я откровенно растерялась. С отсутствием языка я еще могла смириться: выучить английский не так сложно. Но бросить институт ради сомнительной перспективы сидеть без денег в чужой стране с маленьким ребенком на руках?
Сережка печально усмехнулся.
– Было наивно рассчитывать, что нашим ученым предложат небо в алмазах. На большие деньги своих желающих хватает. А им выгодно покупать дешевые мозги. Конечно, при перезаключении контракта я смогу выбить лучшие условия… Но два года придется работать за гроши…
– Зато ты наконец сможешь заниматься своим любимым делом с обозримой перспективой…
Я подошла к окну, впилась ногтями в ладони до режущей боли, чтобы заглушить иную боль – саднящую в груди. Это происходит не со мной…
«Сердце терзает безмолвная грусть… Все улетают, меня покидают, все уезжают, а я остаюсь…» Ведь это я сама себе напророчила. Бедная глупая девочка Саня…
С чахлого дерева облетали желтые листья, оголенные тонкие ветки выглядели жалкими и беспомощными… Я старалась, чтобы голос звучал спокойно и твердо…
– Поезжай один. А мы останемся. Приедем через два года. За это время я окончу институт, выучу английский… Да и Ванька подрастет.
Сережка подошел сзади, стиснул ладонями мои плечи, прижался горячими губами к виску. Я почувствовала, как у меня предательски запрыгали губы, слезы прихлынули к глазам, но нашла силы улыбнуться.
– Все будет хорошо…
– Без вас я никуда не поеду, – отрезал Сережка.
– Но ведь это для тебя очень важно! – Закрыв глаза, я терлась виском о его колючую щеку.
– Вы – самое важное, что у меня есть. Наука – всего лишь работа. А семья – это все. К тому же не стоит хвататься за первое попавшееся предложение. Сейчас все бегут на Запад, а те пользуются ажиотажем и стремятся скупить наши мозги оптом за бесценок. Думаю, не стоит торопиться…
Так вместо Сергея в Канаду отправился Вадик.
Ближе к отъезду зашел передать Сереже какие-то бумажки. Но мужа не было, а я ударными темпами дописывала реферат по психологии подростков. Ванька возился с большой пластмассовой пирамидой, методично снимая и напяливая обратно разноцветные кольца. Вадик достал из сумки резинового розового слоника, издававшего при нажатии пронзительный свист, чем привел Ваньку в безумный восторг.
После подписания контракта Вадик заметно изменился: состриг жидкие патлы, делавшие его похожим скорее на свободного художника, чем на перспективного ученого. Новая строгая стрижка скрывала оттопыренные уши, скрадывала длинный нос, делала Вадика весьма симпатичным, а светлая водолазка и новенький пиджак цвета маренго придавали его облику шарм и деловитость. Вот только тревога, поселившаяся в глубине серых глаз друга, не вязалась ни со старым, ни с новым обликом.
– Классно выглядишь, – искренне сказала я. – Прямо денди.
– Ну уж, – неожиданно засмущался Вадик. – Просто пытаюсь соответствовать.
– Страшно? – спросила я.
– Боязно, – почему-то полушепотом признался Вадик. – Но отступать поздно. – И вымученно улыбнулся.
– Все будет хорошо. – Я коснулась его холодной руки, пытаясь подбодрить. – Ты молодой, умный, талантливый. Ты пробьешься…
Вадик обреченно кивнул.
Ванька посвистел розовым слоником, устремил на гостя доверчивый ясный взгляд и улыбнулся.
– Какой милый малыш, – умилился Вадик. – Можно? – Поднял Ваньку на руки.
Тот потрогал Вадика за нос и губы, потрепал волосы и, не найдя больше интересного, запросился назад, к слонику и пирамидке.
– Чудесный парень, – сказал Вадик, сажая Ивана обратно, – я люблю детей…
– Впервые слышу, – заметила я.
– Повода не было, – ответил Вадик.
– У тебя все впереди, – улыбнулась я. – Говорят, канадки красивые…
– Надеюсь, что так, – шутливо отозвался Вадик.
Я сварила крепкий кофе.
– Знаешь, – дуя на чашку, задумчиво произнес Вадим, – все-таки Серега больше заслужил эту работу, чем я… Он способнее меня. Никогда бы раньше не признался в этом… Но вроде как напоследок…
– Он мог поехать, – объяснила я. – Я его не держала. Это было его решение – остаться…
– Я его понимаю, – неожиданно выпалил Вадик, отставив чашку. – От таких, как ты, не уезжают… Я завидую Сереге.
Я посмотрела на него с изумлением. Вадик отвел глаза и неожиданно покраснел. В воздухе повисла неловкость.
– Ладно, я пойду… – Вадик неуклюже поднялся. Чашка звякнула о блюдце. – Заскочу к Сереге на службу. Шарик круглый… Может, когда и встретимся…
– Обязательно встретимся. Удачи тебе…
– Вам тоже, – ответил он дрогнувшим голосом.
В дверях замешкался, потом торопливо чмокнул меня в щеку и, снова покраснев, поспешно вышел, оставив на прощание легкое облачко травяного парфюма.
Я подошла к детской кроватке, Ванька с готовностью протянул ручонки. Я подняла его, прижала к груди тугое теплое тельце, поцеловала мягкую щечку.
– Ма-а-а, – пропел Ванька и погладил меня ладошкой по лицу.
Я вдруг поняла, как отчаянно не хочу уходить ни в институт, ни на работу – никуда… Мне осточертела эта гонка. Я хотела сидеть у окна в старом скрипучем кресле, держать на руках сына, наблюдать за вальсом опадающих листьев и сплетать скачущие в голове слова в кружево предложений…