Ритуал общения с прессой после вручения верительных грамот сложился как-то сам по себе, без моего участия. Это произошло случайно, когда кто-то из журналистов попросил президента подойти и ответить на один вопрос. Потом стало ритуалом. Форма «один вопрос — один ответ» давала Борису Николаевичу возможность заострить внимание на главном. Мы никогда не готовили по этому случаю ни вопросов, ни ответов. И это тоже нравилось президенту Он любил импровизации, и, как правило, они ему удавались, хотя случалось и попадать впросак.
В тот день президент был в отличном настроении и проговорил с журналистами минут пятнадцать. Вопросы в основном касались Чечни. Дела там шли плохо, каждый день гибли русские солдаты, по телевидению демонстрировали душераздирающие сцены страданий людей. На этом фоне меня несколько удивили преувеличенно оптимистические нотки в оценках президента. Все это накладывалось на разговоры о том, что генералы не доводят до президента всю полноту информации. Пресса открыто писала о том, что министр обороны Павел Грачев, который обещал президенту быструю победу силами чуть ли не двух дивизий, теперь «замазывает» трудности. Я перехватил несколько удивленных взглядов знакомых журналистов.
Но, кроме министра обороны, у президента имелось достаточно других источников информации: Федеральная Служба безопасности, служба внешней разведки, руководители которых фактически еженедельно представляли президенту личные доклады, в том числе и по Чечне, а в оперативных случаях немедленно сообщали новости по телефону. Был, наконец, помощник по вопросам безопасности Юрий Михайлович Батурин, который уж никак не был склонен «замазывать» ситуацию Человек прямой, независимый, хорошо знающий цену своей компетентности, он дорожил возможностью говорить президенту «правду и ничего кроме правды», что неоднократно приводило к трениям с силовыми министрами.
Батурин, по характеру человек скорее закрытый, сдержанный, иные сказали бы — скучноватый, относится к тому типу людей, которые в принципе не очень нравятся Борису Николаевичу. Его подчеркнутая интеллигентность, манера говорить — тихо, медленно, как бы взвешивая слова, — могли бы скорее раздражать президента, который, будучи русским до корней волос, любил в людях и проявления чисто русского характера: широту, открытость, может быть, даже некоторую бесшабашность. И наверное, не случайно, что Ю. Батурин не входил в тот крайне узкий круг людей, с которыми президент любил общаться на досуге. Он, кстати, никогда и не стремился к этому. В отличие от многих, считающих, что привилегия «посидеть» с президентом в сауне или выпить с ним рюмку-другую дает некую индульгенцию — отпущение грехов, Ю. Батурин не имел этой иллюзии. И правильно, что не имел. Достаточно вспомнить печальную судьбу Виктора Баранникова, бывшего министра безопасности, чтобы понять, что президент, человек действительно компанейский, любящий чисто русское застолье и веселье — с тостами, разговорами, анекдотами, сам умеющий прекрасно «вести стол», в нужную минуту всегда умел поставить дело выше «рюмочных отношений». С В. Баранниковым был весь набор кажущейся закадычной дружбы: и застолья, и охота, и игра в домино в самолете, и совместные поездки на дачу. Но когда министр безопасности преступил некую черту, за которую, по представлению президента, нельзя заходить, все это его не спасло.
Я, кстати, не разделяю известного мнения о том, что первоначальная причина отдаления В. Баранникова состояла в некорректном поведении его жены, которая в одной из поездок за границу позволила осыпать себя ценными подарками. Президент никогда не был мелочным человеком Он учился в русской политической «школе» с ее известными привычками, за которые Петр I в свое время неоднократно потчевал своего любимца Алексашку Меншикова палкой по спине. Борис Николаевич всегда оставлял некоторый «люфт», некую «усушку» на допустимые человеческие слабости. Разумеется, он всегда знал о «маленьких шалостях» в своем окружении, но никогда не опускался до пустячных разборок. Он был неплохим психологом-самоучкой и прекрасно понимал: сама человеческая природа такова, что невозможно на всех нацепить «пояс девственницы». Разрыв, безусловно, произошел на ином уровне. Скорее всего, Борису Николаевичу на стол положили агентурные данные о контактах Баранникова с непримиримой оппозицией. Последующее его появление в осажденном Белом доме в компании с Хасбулатовым и Руцким подтверждает эту догадку. Похоже, что скандальная история с подарками жены Баранникова была использована, чтобы заблаговременно убрать ставшего опасным человека из ключевого в той ситуации министерства.
С Виктором Баранниковым я познакомился во время поездок президента по стране. За границу вместе с Ельциным он летал крайне редко Во времена, когда он контролировал ведомство безопасности, ситуация в стране была столь напряженной, что президент предпочитал оставлять этого человека, в лояльности которого он в то время не сомневался, в Москве. В самых дружеских отношениях был Баранников и с Александром Коржаковым.
Баранников был типичным «продуктом» советской политической школы. Как и многие общественные деятели, он начинал в комсомоле в сибирском регионе, потом работал в милиции и первые более или менее заметные карьерные шаги сделал в Азербайджане, где дорос до заместителя министра безопасности. Советская карьерная «школа», начинавшаяся с комсомола, требовала от человека особых свойств: он должен был быть общительным, «народным», уметь, что называется, «выпить и закусить», побалагурить, позабавить вышестоящее начальство анекдотом, иногда достаточно похабным. Всем этим нехитрым искусством Баранников овладел вполне. Несмотря на некоторые проблемы с сердцем, он был крепок на выпивку, и в президентском самолете я никогда не видел его сильно захмелевшим. Он был доброжелателен, легко подхватывал шутку и сам любил по-солдатски несколько грубовато пошутить.
До сих пор помню одну из его шуток. Дело было вскоре после моего прихода в Кремль, когда меня, как всякого новенького, еще забавляли внешние признаки «причастности». В одной из поездок по стране я обратил внимание на то, что Виктор Илюшин, первый помощник президента, держит при себе пистолет. Я поинтересовался, откуда, зачем, и мне пояснили, что оружие имеется у многих помощников и что оно было выдано во время августовского путча 1991 года. Никакой реальной потребности в нем не было, тем более во время поездок, когда президентская рать передвигается в плотном кольце охраны. Но все мы немного дети, мне тоже захотелось обзавестись такой «игрушкой». Я обратился к Баранникову. Скорее в шутку.
— Зачем тебе пистолет, дорогой? — спросил он. — Скажи, кто мешает… — И весело рассмеялся. Рассмеялся и я. Такие были шутки.
Юрий Батурин, хотя он и курировал весь блок проблем безопасности, был совсем иным человеком. Его влияние определялось тем, что президент в его лице видел человека, который ему, как бы это ни было неприятно, скажет то, о чем умалчивал в свое время Баранников.
Уверен, подозрения прессы в том, что Ельцин чего-то не знал по поводу Чечни, даже если военные ему говорили не все, лишены оснований.
Что касается звучавших время от времени в исполнении президента завышенно оптимистических оценок того или иного явления или события, то я готов высказать свою гипотезу на этот счет. Президент это делал нарочито. И вот почему. В российском обществе так много негативных эмоций, в том числе и политических, так много травмирующих народную психику оценок, что должен быть кто-то, кто внушает народу хотя бы минимально необходимую для национального здоровья «лекарственную дозу» оптимизма. Раньше этим занимался коммунистический агитпроп при ЦК КПСС, советская пресса, сонмища пропагандистов. Порой от официального оптимизма просто воротило с души. Сегодня этот необходимый, в разумных пределах, предохранительный клапан совершенно заржавел. Газеты соревнуются в том, кто красочней выругается в адрес российской политики. Порой политический мазохизм достигает опасного уровня. Сомневаюсь, чтобы президент специально думал об этом: не очень-то он склонен к абстрактным рассуждениям. Но интуитивно, видимо, чувствовал и собственную, и народную потребность видеть все не только в черном цвете. Как всякому человеку, ему нужны были позитивные эмоции. Когда их долго, порой мучительно долго не было, приходилось прибегать к палиативам, иногда рассказывать басни.
Так что в тот день в Екатерининском зале президент в доступном ему жанре выполнял что-то вроде миссии русского священника, облегчающего душу пастве.
Я подошел к нему.
— Это была наша последняя встреча с журналистами. С понедельника рядом с вами будет другой пресс-секретарь.
Президент крепко пожал мне руку, жестом пригласил идти за ним.
Короткий этот маршрут был хорошо известен мне. Рядом с торжественным Екатерининским залом, где президент принимал послов и зарубежных гостей, находится более скромный Кавалергардский зал. Обычно, пока президент бывал «на мероприятии», здесь дожидалась охрана. Тут же, в уголке, как правило, в стороне от других, — несколько офицеров в темной флотской форме, по-особому подтянутые и строгие, — так называемая «кнопка»: хранители небольшого черного чемоданчика с кнопкой ядерного пуска. Они как-то по-особому незаметно присутствовали всюду, где бывал президент, — в самолете ли, на пароходе, на прогулочной яхте в Эгейском море, на военных учениях, в Кремле или за городом, в условиях, приближенных к шашлыку, — всюду они находились на расстоянии нескольких шагов от президента, умея быть при этом совершенно незаметными. Я не помню, чтобы они когда-либо смешивались с другими людьми из постоянного окружения президента. Ни разу не видел, чтобы кто-то из них держал в руке рюмку. Их отличает даже внешность: подтянутые, сухопарые — в отличие от многих охранников, которые как-то удивительно быстро разрастаются вширь, начинают лосниться от жирка. Особенно меня поражал «прикрепленный» В. Баранникова, — казалось, что его специально откармливают на убой. Как он проходил в дверь самолета, для меня до сих пор остается загадкой.