«В отличие от муравьев люди думают», — поддержала ее «Ульяна Гроховец».
«Думают? — набросился на нее «Сидор Куляш». — А может, им только кажется?»
Это опять никому не понравилось.
На работе Сидор Куляш мог поддержать любой разговор, но особенно любил рассуждать о марках автомобилей, которые вызубрил, как алфавит. Машину он водил, как гонщик, не разбирая дороги, нарушая правила, а когда ему выписывали штраф, доставал туго набитый бумажник:
— За удовольствие надо платить.
— А не жалко? Так можно себе права обезобразить.
— Ну что вы, штрафы украшают мужчину.
Принимая окружающее, Сидор Куляш подчинялся его законам, но в отличие от Захара Чичина, не сомневался в его целесообразности. «Все действительное разумно, — любил повторять он. — Просто неудачники этого не замечают». В последнее время его мучила бессонница, он долго ворочался, перекручивая простыни, и, пытаясь уснуть, считал падавших в пропасть овец. Отделяясь от своего бесконечного стада, они по очереди подходили к обрыву, и, задержавшись ровно на столько, чтобы повернуться блеющей мордой, летели кувырком вниз. И Куляш в эти мгновенья вспоминал отца. «Эх, Сидор, — защемив двумя пальцами, трепал он его толстую щеку. — В жизни надо карабкаться вверх, не скатиться и не стать только тенью на грязном полу». Проваливаясь в сон вместе с падением последней овцы, которой было уже не суждено выбраться со дна, Сидор Куляш, как и в детстве, соглашался: «Да, папа, все проще простого». Сидор Куляш верил в свои таланты, в то, что видит мир насквозь, и у себя на работе привык быть оракулом, способным решить любую проблему. «На словах, — думал о таких Авдей Каллистратов, включая телевизор, где на экране мелькали разного рода эксперты, колумнисты ведущих газет и уверенные в своих прогнозах аналитики. — Они все решают на словах».
Журналистская работа приучила Сидора Куляша к бесцеремонности.
«Еще не все потеряно, — писал он заболевшему Модесту Одинарову. — Бывают врачебные ошибки, обратитесь к нетрадиционной медицине, съездите в Тибет». И с упоением рассказывал истории про чудесно излеченных, которые вычитывал в иллюстрированных журналах.
«Я бы таких бесплатно убивал, — возмутился «Раскольников». — Ты будто и на свете не жил».
«В другом мире, — парировал «Сидор Куляш». — Я живу в другом мире».
И сам в это верил.
«Где деликатные, утонченные? — читая его посты, думал Авдей Каллистратов. — Где чеховские герои?» И опять у него всплывали художники на даче, отказавшие ему в интеллигентности. «Много понимают, — хмыкал он. — Знали бы с кем сравнивать». А ведь было время, когда Авдей Каллистратов участвовал в его передаче.
— Сегодня у нас в гостях статусный писатель, — представил его Сидор Куляш.
Его передернуло, но он не подал вида, продолжая широко улыбаться:
— Очень приятно.
Теперь Каллистратова заливала краска стыда при одном воспоминании об идиотских вопросах, на которые он давал не менее идиотские ответы: «При написании романов вдохновляют ли вас какие-то случаи из жизни или вы целиком полагаетесь на свою фантазию?» «О, да, конечно, если позволите так выразиться, моим пером водит сама жизнь»; «Разделяете ли вы распространенное в последнее время мнение о смерти искусства?» «Ни в коем случае! Искусство вечно, оно умрет вместе с человечеством» и т. д. и т. п. «Какая чушь!» — подумал он сразу после эфира.
— По-моему все прошло замечательно, — полувопросительно, полуутвердительно сказал Сидор Куляш.
— Как по нотам, — кивнув, подтвердил он.
— С известными людьми у меня всегда так.
Когда речь заходила о знаменитостях, Сидор Куляш позволял себе заочное панибратство, называя их уменьшительными именами, будто вчера с ними расстался, а на самом деле был им едва представлен или водил шапочное знакомство. Он знал, что в глазах собеседника это повышало его собственную значимость, и отжимал трюк до конца, направо налево козыряя своими вымышленными связями.
Теперь Авдей Каллистратов оставался инкогнито, и мог высказать Сидору Куляшу все, что думает. Через месяц возобновленного под чужим именем знакомства он его уже ненавидел, но, странным образом каждый раз пытаясь его ужалить, невольно ему подыгрывал. Как тогда, после эфира.
«Зачем я пишу? — спрашивал в группе «Иннокентий Скородум». — Выразить, что я чувствую, невозможно. У искусства свои законы, и дело не в моем таланте. Тогда зачем?»
«У каждого свой долг перед обществом, — отвечал «Сидор Куляш». — А люди культуры обязаны нести правду».
«Какую еще правду! — садился на своего конька «Иннокентий Скородум». — У каждого она своя! Чем больше о чем-то шумят, тем это делается правдивее! А культура? Это всего лишь архив. Как в него попадают? Кто? Если жизнь — дурная канцелярия, то почему мы доверяем ее архиву? Почему относимся к нему с таким трепетом? Или застывшее время имеет для нас неотразимое обаяние? Музей как напоминание о вечности? Ее рукотворный, искусственный переулок?»
«История — это застывшая политика, — соглашался «Сидор Куляш». — А культура лишь часть истории. Но это и есть правда! Общая для всех, правда без местоимения, и другой правды на свете нет!»
Складывалось впечатление, что они были единомышленниками. Но отношения двоих для третьего всегда загадка, впрочем, как и для каждого из них.
«Один человек на свете, никто его не поймет», — убеждался Авдей Каллистратов, глядя на Сидора Куляш и узнавая в нем себя прежнего, когда писал про умерших знаменитостей, о которых ровным счетом ничего не знал, про дерзких шпионов, которые существовали лишь в его воображении, как и выползшие из-под пера инопланетяне. «А чем было удивить? — оправдывался он. — Как заставить читать свои книги? Что я знаю такого, что не знают другие?» Наблюдая за Сидором Куляшом, он думал, что тот прав — успех требует идти в ногу со временем, вынуждая не выходить из круга телевизионных ассоциаций. «Необходимо принимать все как есть, придерживаясь того же, что и все, — заключал он. — То есть надо быть Сидором Куляшом».
«Взять литературу, — написал он в группу, — в ней славят уже состоявшихся, уже известных, как и газеты, пишут лишь о президентах. А кто такие эти президенты? Откуда взялись? Чем отличаются от простых смертных?»
«Тем, что они президенты», — не заставил ждать с ответом «Сидор Куляш».
«Мир несправедлив, — вклинился «Олег Держикрач». — Но что это такое? Что он не отвечает нашим запросам? Нашим представлениям о добре? И почему он должен быть иным?»
Это понравилось «Модэсту Одинарову» и «Ульяне Гроховец», отметившимися целой гирляндой смайликов.
Вещая с интернетовской кафедры, Сидор Куляш часто рассуждал о силе слов, сравнивал ее с мощью невербального внушения, которому отдавал предпочтение:
«Не странно ли, что из одних и тех же слов можно составить два противоречащих друг другу утверждения? Не странно ли, что наряду с аргументами язык допускает и контраргументы? Не значит ли это, что существует лишь точка зрения? Наш взгляд, который заменяет нам правду?»
«Это значит всего лишь, что у слов своя ограниченная Вселенная, — снова подпел ему «Иннокентий Скородум». — Выход за нее сопряжен с риском выглядеть безумцем».
«И когда-нибудь нужно понять, что слова даны не для того, чтобы выражать мысли, а для того, чтобы их скрывать», — подумал при этом Авдей Каллистратов.
«Меня от вас тошнит! — оценила их дуэт «Дама с @». — Только ленту засоряют!»
«Бездельники, — поддержала «Зинаида Пчель». — Работать не хотят, вот и умничают».
Сидор Куляш был на короткой ноге с руководством, ценившим его журналистскую хватку. Он считался генератором идей, способным из всего извлекать выгоду, и благодаря этому числился на канале незаменимым.
— Жизнь сама подскажет, что взять, — забросив ногу на ногу, учил он. — Надо лишь пристально в нее вглядываться.
— По этой части у тебя талант, — соглашались с ним. — У тебя собачий нюх на нашу собачью жизнь.
Начальство явно выделяло Куляша из коллектива, и когда ему пришла мысль сделать репортаж о «Раскольникове», его выслушали за закрытой дверью.
— Из этого выйдет неплохой сюжет, — рассказал он историю киллера. — Тут и мораль, и триллер — народу понравится.
— В самом деле? Ну что же, займитесь этим.
И Сидор Куляш занялся. Он предложил «Раскольникову» переписку. «Заочное интервью», — пояснил он. Из группы «Раскольникова» уже исключили, так что сообщение для него Сидор Куляш оставил на всякий случай, авось зайдет. Кроме того, он поинтересовался, кто еще, как «Дама с @», вел с киллером личную переписку. Таковых не оказалось. Однако Сидор Куляш не отчаивался, собирая информацию, где только можно. Он разослал всем членам группы вопросы, среди которых были и такие:
1) Считаете ли вы, что подобные «Раскольникову» составляют необходимую часть рода человеческого? Заложена ли тяга убивать в их генетике, как первородный грех? Или она развивается под влиянием общества?
2) Исключение из виртуальной группы — символический жест, сродни гражданской казни. Не раскаиваетесь ли вы в содеянном? Будь вы присяжным в суде, смогли бы вы вынести «Раскольникову» смертельные приговор?
Сидор Куляш называл подобные опросы «зондажом общественного мнения».
«Олег Держикрач» ответил развернуто, подтверждая каждый пункт ссылками на учебники по психопатологии и экскурсами в историю. «Ульяна Гроховец» и «Иннокентий Скородум» ограничились односложными «да» и «нет», а «Зинаида Пчель» отделалась категоричным: «Идите к черту!»
«По-моему вы сильно рискуете, — написала «Дама с @. — Сначала вы предложили его исключить, теперь хотите на нем нажиться. Похоже, «Раскольников» человек ранимый, вдруг обидится? Смотрите, никакой администратор не запретит ему вас разыскать».
«Кому помешают десять минут славы?» — отшутился «Сидор Куляш».
«Какая слава у убийцы! — возмутилась «Аделаида». — Кто захочет его знать! И зачем ему известность?»
«Ой, только не надо этого, я вас умоляю! Каждый мечтает попасть на телевидение».