Флоранс была приятно удивлена. Она поняла, что пропасть разделяет русскую Дениз и парижанку Одетту: она и не подозревала, как сладок может быть рот, как сосут губы, как щекочет язык, как кусают зубки. И что это все не может заменить один только, пусть умелый и нежный, палец.
Она кричала от страсти, как от боли, она почти была без сознания, а графиня, закончив, приподнялась и поцеловала ее в рот.
— Теперь я, — пробормотала Флоранс и отодвинулась. — Если бы какой-нибудь мужчина увидел или услышал меня сейчас, я больше не смогла бы ходить с гордо поднятой головой.
Графиня сделала движение, и пушок ее коснулся волос Флоранс. Актриса задрожала, приподняла голову и коснулась ртом огненного букета.
Она не пресытилась, но уже немного успокоилась, и, стремясь подарить удовольствие, нежно поцеловала пушок, а затем раскрыла его и стала рассматривать тайник графини. Губы и вагина были очаровательного розового оттенка, и все еще упруги, ведь у графини не было детей. Флоранс вспомнила о корзине с фруктами, взяла самый маленький персик и положила его на малые губы, прикрыв большими.
— Что там? — спросила Одетта.
— Подожди, не мешай, дай мне тебя украсить. Ах, как бы мне хотелось быть художником, рисующим фрукты, ведь я нашла этому персику чудесную раму. Я бы нарисовала его со всей его бархатистостью, но не ради него, а ради его обрамления. Продолжим!
Она вынула персик, серебряным ножичком сняла с него кожицу, которая раздражала нежную графиню, разрезала пополам, удалила косточку и вернула на прежнее место.
— Это ново, — оценила Одетта. — Но безумно!
— О! Я сейчас съем тебя! Если бы ты могла себя видеть! Персик будто возвращает тебе девственность. Я тебя съем! Останови, когда почувствуешь зубы.
Одетта почувствовала несказанное наслаждение, когда Флоранс приникла ртом к розовой впадине, оставшейся на месте косточки, а затем, упиваясь вкусом, принялась выедать и высасывать сочную мякоть зубами и языком.
А когда препятствие было съедено, открылся вход в крепость, ожидавшую штурма. И штурм последовал. Флоранс не стала уточнять у противника, чего бы ему хотелось, а видя его полную капитуляцию, вновь повернулась к корзинке. Одетта не видела, как Флоранс взяла самый красивый банан, очистила его и, взяв один конец в рот, резко ввела другой в самую глубь вагины и начала двигать им.
Сладострастный и удивленный крик вырвался из груди Одетты.
— Ты стала мужчиной?! Я ненавижу тебя! Нет! О, нет! Ненавижу… какое это наслаждение… О! Ненавижу… люблю тебя… люблю…о…о…
И сознание покинуло графиню.
Флоранс вынула банан из любовницы и, спустившись на пол, вставила в себя. Но он уже не дарил такое же удовольствие, поскольку стал тоньше от трения почти на треть, да и не проходил глубоко из-за девственности.
Флоранс в бессилии отбросила банан и легла на графиню сверху, стремясь одновременно и дарить и получать наслаждение.
— Но мне нужно разрядиться, — сказала она, и припала губами меж ног Одетты, в то время как та сделала то же самое.
Они были словно две змеи в брачном танце. Руки обхватили ягодицы, бедра сжали головы, груди смялись о животы и два тела стали одним. Не было слышно слов, а только страстные стоны и прерывистое дыхание нарушали тишину. Они кончили одновременно, разжав руки, расслабив ноги и шепча имена друг друга.
Они будто обе умерли. Долгое время была тишина, наконец с губ обеих сорвалось:
— Боже мой!
И в миг сильнейшей боли и в миг наивысшего наслаждения мы говорим одно и то же.
Прошло несколько минут, они соскользнули с кровати и легли на широкую и длинную козетку. Растрепанные, дрожащие, с затуманенным взором, они больше не могли двигаться.
— Ты столько наслаждения подарила мне, моя милая Флоранс! — сказала Одетта. — Как ты подумала о персике?
— Фрукты не всегда нужны для еды, я просто послушалась природу. Тебя впервые так ласкали?
— О да. Это что-то новое.
— А как тебе банан?
— Я решила, что умираю, дорогая моя!
— Значит, рот мой понравился тебе меньше?
— Но это же разные вещи. Банан — это как с мужчиной, в тебя проникает чужеродное тело. Вот в чем превосходство мужчин над нами, дорогая.
— Ты уверена, что мужчина имеет превосходство?
— Да, к сожалению. Он может потушить разожженный огонь. Но, к счастью, есть то, что помогает нам обмануть природу.
— О чем Вы?
— О годмише.
— На самом деле есть такой предмет? — Флоранс искренне заинтересовалась.
— А Вы не видели?
— Нет. Никогда.
— А хотели бы?
— Конечно!
— Вы же знаете, как выглядит мужчина.
— Да, но только по статуям.
— Вы никогда не видели мужчину? — удивилась графиня.
— Нет.
— О! Тогда у меня есть что Вам показать!
— Вы про «это»?
— Да! У меня есть. Всех видов, — гордо сказала Одетта.
— О! покажите, прошу Вас!
— Разве мы теперь не на «ты»?
— Какая разница, если мы любим друг друга?!
— Конечно! — заключила Одетта и поцеловала Флоранс.
Они прошли в туалетную комнату, и там Одетта открыла двойное дно одного из застекленных шкафов. В нем обнаружились два футляра, словно для турецких пистолетов, и ларец.
Они вернулись на козетку и начали внимательно все рассматривать.
— В ларчике, — рассказывала Одетта, — хранится не просто сокровище, это произведение искусства. Говорят, что сделал его Бенвенуто Челлини.
Одетта открыла ларец.
В ее руке была слоновая кость, формой повторявшая мужские половые органы. На шероховатых и округлых яичках, предназначенных оставаться в руке партнера — мужчины или женщины, были выгравированы с большой достоверностью несколько клочков волос, а также французские лилии и три полумесяца Дианы де Пуатье. Сам жезл был идеально отполирован.
Без сомнения, такое сокровище могло принадлежать только любовнице Франциска I, а затем и Генриха II.
Удивление, любопытство и восхищение отражались на лице Флоранс, пока она рассматривала этот предмет.
Удивление — потому что она впервые видела и трогала нечто подобное. Любопытство — потому что не понимала его действия. Восхищение — потому что это было действительно настоящим произведением искусства.
Вещица незаметно развинчивалась в том месте, где были яички, внутри скрывался механизм, похожий на механизм часов. Он толкал поршень, и в вагину через отверстие поступала смягчающая жидкость, имитирующая семя. Использовалось молоко, сок алтеи, иногда даже рыбий клей.
Предмет был вдвое длиннее и толще банана, и Флоранс поразилась, как можно его использовать. Но графиня с улыбкой и без усилий тут же вставила его в себя, и он скрылся в ней полностью, по самые яички.
— Видишь! — сказала она. — Моей ширины хватило.
Флоранс наклонилась и убедилась в правдивости слов Одетты. Она взялась за яички и подвигала, двигался предмет с трудом, но от этого удовольствие только усиливалось.
Графиня прервала движения.
— Без молока! — сказала она.
Настала очередь футляров. Первый предмет оказался обычным годмише из каучука, французским или английским, лишь сделанным немного качественнее, чем на фабрике. В нем не было ничего особенного, и как произведение искусства он не представлял интереса. Он был раскрашен под цвет кожи, с натуральными волосками в основании и длиной пять-шесть дюймов. Чтобы впрыснуть жидкость, следовало нажать пальцами на наполненные ею яички.
Таких в то время для испанских и итальянских монастырей изготовлялось более двух миллионов в год.
Увидев второй футляр, Флоранс закричала от ужаса. Диаметром он был шесть дюймов, а в длину — восемь.
— Этот мог бы принадлежать самой Пасифае[8].
Графиня захохотала.
— О да! — сказала она. — Эта вещь сделана в Южной Америке. Взгляни, какая искусная работа! Думаю, дамы из Каракаса, Буэнос-Айреса, Лимы и Рио-де-Жанейро были довольны таким! Я зову его «Гигант».
Предмет был сделан из резины высшего качества и каждый волосок был уложен, как после посещения парикмахера. Наверняка ему послужил моделью великолепный образец.
Жидкость впрыскивалась так же, при нажатии на яички, но отличие было в том, что впрыскивать можно было несколько раз, пять-шесть, и столько же раз испытывать наивысшее удовольствие.
— Но это же чудовище! — повторяла Флоранс. — Я не могу себе представить, как женщина им пользуется, я даже обхватить его не могу. Пользоваться им — это словно родить наоборот.
Одетта только улыбалась.
— Ты смеешься надо мной. Ну говори же!
— Что ты, маленькая моя, я не смеюсь. Позволь мне объяснить. Им нужно пользоваться лишь после многочисленных ласк между двумя женщинами, нужно разжечь партнершу пальцем, ртом и обычным годмише, и только потом, в миг высочайшего возбуждения партнерши, поднести кончик годмише, смазанный кольд-кремом, к ее половым губам и потом медленно и осторожно втолкнуть его внутрь. Он входит лишь раз, но дарит наивысшее блаженство. Если же женщина одна захочет сделать так, потребуются большие усилия.
— Но это немыслимо! — воскликнула Флоранс.
— Хочешь проверить? На ком будем пробовать? — спросила графиня.
— На мне! Я принесу себя в жертву!
— Я тебя разорву, — покачала головой графиня.
— Но я хочу этого!
— Нет. Подожди.
Графиня отошла, чтобы поставить сливки на зажженную спиртовку. Вероятно, она предполагала, что этим все и закончится.
— Иди сюда, — позвала она Флоранс, доставая из того же футляра эластичный пояс.
— Зачем? — взволнованно спросила Флоранс.
— Ты будешь мужчиной.
Графиня надела пояс на Флоранс и сделала ее молодым человеком, чудовищно оснащенным природой. Дав в руки предмет эпохи Возрождения, наполненный теплыми сливками, Одетта упала на кровать.
— Я буду говорить тебе, что делать, — сказала она. — Выполняй все в точности.
— Все, что прикажешь, не беспокойся.
— Сначала рот.
Флоранс выполнила приказ, положив забаву Дианы де Пуатье на пол. Одетта стонала, называла Флоранс ангелом, подругой, жизнью и душой, пока наконец не прошептала: