И подумал о том, что учителем для Виолетты может стать женщина.
Одна моя знакомая артистка дружила с талантливой молодой актрисой, которая успешно играла в «Порт-Сен-Мартен» и в «Одеоне». Звали ее Флоранс. У нее не было любовников, она не была замужем, она была одной из самых известных трибад Парижа.
Только мы оставили позади Сциллу и Харибду, как возникла Флоранс.
Втроем мы стали советоваться.
Я очень хотел помочь Виолетте, но в то же время знал, что расширение связей принесет только неудобства. Я поделился с графиней своими соображениями, и она оживилась. Флоранс только что сыграла роль, где как раз ярко продемонстрировала то, к чему была склонна. Я предложил графине притвориться поклонницей актрисы, представить ей Виолетту, но тут же дать понять, что она недоступна для любви.
Графине понравилось наше маленькое развлечение, и она на месяц заказала абонемент в ложу возле сцены, в театре, где играла Флоранс.
Она устроилась в ложе в мужской одежде, и, отгороженная зеленой ширмой, была видима только со сцены.
Графиня была очаровательна! Она выглядела молодым денди двадцати восьми лет с изящными черными усиками. Эффектный костюм состоял из черного редингота из бархата, подбитого атласом, голубых панталон, коричневого жилета и вишневого галстука.
Огромный букет от модной цветочницы мадам Баргу лежал рядом на стуле и ждал своего часа.
Так продолжалось в течение трех-четырех дней. Актриса смотрела в ложу, откуда бросали букет, и видела там милого и забавного юношу, скорее всего студента. «Как жаль, что это мужчина», — думала она.
Тот же пыл и на следующий день, и через день. И грусть со стороны актрисы. На пятый день в букете была записка.
Флоранс видела записку, но решила прочесть ее только дома — настолько актриса была равнодушна к мужчинам.
Расположившись у камина, она предавалась безрадостным мечтам, закончив печальный ужин в одиночестве.
И вдруг вспомнила о записке.
— Мариэтта! — позвала она горничную. — Где записка из сегодняшнего букета?
Мариэтта принесла записку, лежащую на фарфоровом подносе. Флоранс развернула ее и начала читать. И вмиг спокойствие и безразличие ее исчезли.
Вот что было в записке:
«Я сгораю от стыда, когда пишу это, но верю, что у каждого человека своя судьба. Очаровательная Флоранс! Моя судьба — быть с Вами. Я хочу видеть Вас, хочу любить Вас! Я уже люблю Вас! Вы, наверное, ждете слов: люблю, как сумасшедший! Но нет! Я не тот, кем являюсь. И потому говорю: люблю, как сумасшедшая!
Можете ненавидеть меня, можете смеяться, можете оттолкнуть — я приму все от Вас, и все будет счастьем!
Одетта».
Прочтя «люблю, как сумасшедшая», Флоранс вскрикнула. И тут же повернулась к горничной:
— Это женщина! Мариэтта, это пишет женщина!
— Я так и подумала.
— Ты знала? Почему же не сказала мне?
— А если бы я ошиблась?
— Она, наверное, красавица… — прошептала Флоранс, вспоминая юношу в ложе. — Где цветы от нее?
— Мадам, Вы же приказали выбросить все, думая, что цветы от мужчины.
— А тот, что был сегодня?
— Он пока здесь.
— Принеси.
Мариэтта вернулась с цветами.
— Как он великолепен! — восхитилась Флоранс.
— Как и все предыдущие, — заметила Мариэтта.
— Ты так считаешь?
— Вы не видели их, мадам.
Флоранс радостно засмеялась.
— Но этому достанется все мое внимание, — сказала она. — Помоги мне снять одежду.
— Вы оставите цветы в комнате? Вам лучше этого не делать.
— Почему?
— От цветов у Вас заболит голова Смотрите, что в букете: лилии, туберозы, магнолия — все с сильным запахом.
— Это неважно.
— Лучше я его унесу.
— Я запрещаю тебе.
— Если хотите задохнуться — воля Ваша.
Флоранс закашлялась.
— Лучше умереть прямо сейчас, окруженной цветами, чем через три-четыре года от чахотки, от которой я, скорее всего, и умру.
— Видать, мадам действительно сильно хочет умереть! — отвечала Мариэтта. — Я слышала, что вчера говорил доктор.
— Ты подслушивала?
— Нет, мадам, я лишь была в туалетной комнате и случайно услышала Ваш разговор.
— Великолепно! И что же ты слышала?
— Что Вам не стоит жить одной, и следует завести любовника.
— Не нужны мне мужчины, — сказала Флоранс с отвращением.
— Я хочу снять чулки, присядьте, мадам.
Флоранс спрятала лицо в цветах и не отвечала. Она не стала сопротивляться, когда Мариэтта разула ее, и вымыла ей ноги в воде с цветочным экстрактом.
Сорочку Флоранс сменила еще в театре.
— Какую эссенцию добавить Вам в биде?
— Ту, что и раньше. Несчастная Дениз так ее любила. Я верна ей уже полгода, Мариэтта.
— Да, во вред здоровью.
— Ох, Мариэтта! Когда я одна, когда я с собой… я все еще думаю о ней… я шепчу: «Дениз! Дениз…»
— И сегодня Вы будете звать ее?
— Молчи! — Флоранс приложила палец к губам горничной и улыбнулась.
— Я еще нужна Вам?
— Нет.
— Говорю сразу, если завтра Вы заболеете, это будет не моя вина.
— Спокойной ночи, Мариэтта. Если я завтра заболею, вина будет только моя.
— Спокойной ночи, мадам.
Мариэтта ушла, ворча, будто плохая горничная, но на самом деле горничная, знавшая о хозяйке все.
Флоранс прислушалась к удаляющимся шагам горничной, после чего подошла на цыпочках к двери и заперла ее на задвижку.
Стоя одна возле зеркала-псишё[5], при свете двух канделябров она перечитала записку, поцеловала и оставила на туалетном столике.
Она распустила волосы, развязала букет, скинула сорочку и осталась полностью обнаженной. Тело ее было пропорционально, невзирая на худобу, длинные черные волосы спускались до самых колен, голубые глаза подведены черным.
Причину худобы Мариэтта объяснила. Но было и еще кое-что, чего она объяснить не могла. Почти все тело Флоранс покрывали волосы.
Жуткая растительность возникала на груди, шла вниз, обходя два холма, затем утончалась, а внизу живота была словно мех. Поникая между бедрами, волосы появлялись и на спине.
Но Флоранс видела в этом некую особенность, гордилась тем, что соединяет в себе оба пола, и трепетно ухаживала за порослью духами и маслами. А самым удивительным было то, что в других местах кожа ее была совершенно чистой, гладкой, с восхитительным смуглым оттенком.
Смеясь, она рассматривала свое отражение, потом взяла щетку и стала причесывать непослушный пушок внизу. А после занялась цветами, превращая свое тело в цветущий сад. Она сплела венок из самых пахучих и надела его на голову, воткнула в волосы жонкили и туберозы, выложила холм Венеры розами, украсила грудь пармскими фиалками. А после медленно опустилась в шезлонг, стоявший напротив зеркала. Она вся состояла из цветов и была наполнена их запахом.
Одна рука ее легла на грудь, другая неспешно двинулась вниз, к жаркому алтарю, сжались губы, задрожали ноздри, закрылись глаза. Голова ее откинулась, ноги вытянулись, палец исчез между роз, дрожь прошла по прекрасному телу, бессвязные слова, прерывистые стопы, хрипы раздались среди цветов. А затем Флоранс, жрица-отшельница, три раза повторила имя, но не Дениз, а нежное имя Одетты.
Так первый раз за шесть месяцев Флоранс изменила.
ГЛАВА 8
Мариэтта, войдя на следующее утро в комнату хозяйки, увидела засыпанный цветами ковер и Флоранс, совершенно без сил лежащую в постели.
— Сделай мне ванну, Мариэтта.
— Ох, мадам…
— Что такое?
— Весь Париж сходит от Вас с ума. Прелестные женщины, очаровательные молодые люди все у Ваших ног!
— А я не заслуживаю их?
— Что Вы, мадам! Я не о том. Хотя бы из стыда перед людьми заведите себе любовника!
— Ты же знаешь, Мариэтта, мне противны мужчины. Вот ты любишь их?
— Одного. Но не всех.
— Эгоизм — вот что главное в мужчинах. Они любят нас только из эгоизма, показывают нас, если мы красивы и талантливы. Я не знала своей матери, а отец мой был математиком, и его интересовали больше прямые и окружности, чем собственная дочь. Он умер, когда мне было пятнадцать, не оставив мне ни денег, ни иллюзий. Он любил повторять, что смерть — это большая проблема, мир — большое целое, а Бог — лишь большая единица.
Я стала актрисой. Но нежная натура научила меня видеть неверные шаги сердечных драм, отказывать авторам, их написавшим, мой успех — это просто поощрение дурного вкуса. Искусство научило меня презирать то, что я играю. Поначалу я произносила роль так, как говорю в жизни, но не добилась успеха. Тогда я стала говорить нараспев, и аплодисменты не заставили себя ждать. Я старательно и вдумчиво готовилась к роли, критики отметили, что это хорошо. А после мне достаточно было лишь делать торжественные жесты, кричать, вращать глазами — и зал тонул в аплодисментах. Женщины не разделяли мое понимание красоты, мужчины осыпали меня комплиментами, но не за мои достоинства. А фальшивый комплимент гораздо больнее искренней критики. Мужчина, которому бы я отдалась, должен обладать превосходными качествами, и если не любить меня, то хотя бы восхищаться. Я зарабатываю достаточно, чтобы не нуждаться ни в чем, слава Богу! Я лучше умру, чем доверюсь мужчине! Отдать ему мои деньги и тело? Никогда!
— А женщины?
— Для женщин я мужчина, господин и муж. Женщина создана, чтобы подчиняться, и я властвую над ними. Женщины умны, но непостоянны и капризны. Но подчиняться женщине, Мариэтта, я тоже не хочу. Быть госпожой самой себе — вот идеал. Делай то, что нравится, и иди, куда хочешь, подчиняйся лишь своим желаниям. Мне никто не имеет права приказывать. Я невинна, невинна, как Брадаманта, Клоринда, Эрминия, мне двадцать два. Я не желаю, чтобы после моей смерти какой-нибудь мужчина сказал: «Она была моя!» Если я и отдам кому свою девственность, то только себе — с наслаждением и болью!
— Мне нечего возразить, это Ваш выбор.
— Не выбор, Мариэтта, а философия.