Рощин улыбался, поддакивал.
Таня спросила у Ефремова, правда ли, что ему после просмотра «Дяди Вани» звонил Горбачев?
— Звонил, сказал, что это было «пиршество духа».
— А еще что сказал?
— Я его просил о встрече, он ответил: «Дайте раскрутить маховик, тогда встретимся».
Горбачев звонил не только Ефремову, но и посредственному поэту Егору Исаеву, о чем тот сообщал каждому встречному и поперечному.
— О Горбачеве ходит много слухов, — сказал я Ефремову, — даже у меня спрашивают: «Правда, что вам звонил Горбачев?..» — «Нет, не звонил…» — «Ну, как же, даже в Переделкино приезжал, просил сделать поправки в вашей рукописи…» Вот такие байки рассказывают. А с другой стороны, поговаривают, будто Волгоград по требованию фронтовиков обратно переименуют в Сталинград.
— И до меня это доходило, — подтвердил Ефремов, — и что к вам приезжал, и что Волгоград обратно переименуют. Что делать? Живем во времена слухов. Все чего-то ждут, надеются, боятся, вот и ходят разговоры.
Они с Рощиным уехали, и тут же в дверь постучал наш сосед — Генрих Гофман, летчик, Герой Советского Союза, ставший писателем.
— Толя, твою книгу выпустили на Западе. Только что слышал по «Свободе». Включай приемник, опять будут передавать.
Сидим с Таней у приемника до полуночи. Выяснилось: «Свобода» имела в виду Владимира Рыбакова, живущего за границей. Гофман спутал.
Наконец позвонила Элла Левина. Черняев роман прочитал. Рукопись и все отзывы передал новому заведующему отделом пропаганды ЦК — Александру Николаевичу Яковлеву, передал дружески, конфиденциально, если не понравится, все останется между ними. По словам Эллы, Черняев добавил:
— Помочь роману — дело моей чести. Опубликовать такой роман — значит очиститься.
Это уже обнадеживало. Я стал ожидать звонка из ЦК. Однако позвонил Ситников из ВААПа, попросил зайти.
Зашел, застал Ситникова взволнованным: на него «катят бочку», мол, хочет продать «Детей Арбата» на Запад. Протянул мне письмо от Рея Кейва, заместителя главного редактора журнала «Тайм»: их интересует роман Рыбакова о Сталине, не могут ли они приобрести права на его издание в Америке.
— Как вы думаете, откуда они знают о романе?
Значит, в «Тайме» роман уже прочитали, понравилось, хотят публиковать. Молодцы, порядочные люди, действуют законными средствами.
Я пожал плечами:
— Горбачев принимал руководителей «Тайма», в том числе и господина Рея Кейва. Были в Москве и узнали. Что вы собираетесь ответить?
— А что мы можем ответить? Роман у нас не опубликован, значит, для нас он не существует, переговоры о нем вести не можем. — Он протянул мне конверт: — Вот еще одно письмо из США, лично вам.
Я вскрыл конверт. Десять университетов: Гарвардский, Колумбийский, Йельский, Принстонский, Станфордский, Пенсильванский, Бостонский, Оклахомский, Сарры Лоуренс и штата Огайо приглашают меня с женой на полуторамесячный тур для чтения лекций. Все расходы университеты берут на себя. Наш приезд ожидается 5 апреля 1986 года. Просьба его подтвердить. Профессор Джон Шиллингер.
Ситников тоже прочитал письмо:
— Университетские приглашения оформляет Союз писателей. А вот когда выйдет роман, поездку на презентацию будем оформлять мы. Действуйте. Конечно, на верхах сейчас смутно, неясно, но есть силы, которые могут вас поддержать. К ним и пробивайтесь.
Из ВААПа я отправился в Союз писателей, передал письмо из США и полученное накануне письмо из Венгрии, туда приглашают приехать в декабре.
Вернулся на дачу. И тут же раздался звонок Эллы Левиной: Черняев сказал, Яковлев рукопись прочитал, отношение благоприятное, пусть Рыбаков срочно обратится к нему с просьбой принять его и решить судьбу романа.
29 октября Таня сдала в экспедицию ЦК мое письмо Яковлеву, вот его краткое содержание:
«1. В обществе возник духовный вакуум, заполняемый идеализацией прошлого, не только дореволюционного, но и сталинского. Необходимы решительные идеологические акции, публикация „Детей Арбата“ может быть одной из них.
2. О существовании романа известно широким писательским и читательским кругам, известно и за рубежом. Журнал „Тайм“ предложил его печатать в своем издательстве. Я хочу, чтобы роман был опубликован прежде всего в моей стране.
Прошу меня принять и помочь в решении судьбы романа».
Ответ пришел, но не от Яковлева, а совсем из другого места:
«По поручению ЦК КПСС Ваше письмо рассмотрено в Госкомиздате СССР… Все вопросы, связанные с выпуском литературы, решаются непосредственно издательствами».
«Маховик» не то остановился, не то стал вращаться в обратную сторону.
Письмо это я получил 10 декабря, а на следующий день открылся очередной съезд Писателей РСФСР. Необычный съезд. Впервые в присутствии сидевшего в президиуме правительства писатели вели себя свободно, демонстративно выходили из зала во время заседания, подавали реплики, перебивали выступающих, топали ногами, «захлопали» Михаила Алексеева, Егора Исаева и других официальных ораторов.
В перерыве меня разыскал Михалков.
— Толя, Евтушенко собирается выступать по поводу твоего романа, отговори его, тебе это только повредит! Если бы выступил, скажем, Распутин, это было бы солидно.
— А почему тебе не выступить? Ты ведь читал роман.
— Читал. Он мне понравился. Я тебе сказал. Но роман не пойдет, ты там рассуждаешь за Сталина.
— Разве Толстой не рассуждает за Наполеона?
— Но, Толя, ты ведь не Толстой.
— Однако стремлюсь и другим советую. Тебе, Сережа, уже восьмой десяток идет, пора о Боге думать. Ты в своем докладе ни одного настоящего писателя не назвал. Ты не болеешь за литературу, а Евтушенко болеет, потому и хочет говорить о романе.
Обратно в Переделкино мы ехали с Евтушенко, и он мне сказал убежденно:
— Не беспокойтесь, Анатолий Наумович, завтра решится судьба вашего романа.
На следующий день перед открытием утреннего заседания съезда Евтушенко пригласили в комнату за президиумом. Там его ожидали секретарь ЦК Зимянин, министр культуры Демичев и Альберт Беляев.
— Прошу вас, товарищ Евтушенко, в своем выступлении не упоминать роман Рыбакова, — объявил Зимянин.
— Роман прекрасный, — возразил Евтушенко, — его надо поддержать.
— Нет, — вмешался Беляев, — роман антисоветский, его пытались вывезти за рубеж.
— Об этом я не знаю, — сказал Евтушенко, — мне известен только роман. И советую вам, товарищ Беляев, никогда антисоветским его не называть. Иначе попадете в недостойное положение. Многие писатели…
— Товарищ Евтушенко, — перебил его Зимянин, — заграница интересуется романом, и если вы его разрекламируете с такой высокой трибуны, то они его возьмут и издадут. От имени Центрального комитета нашей партии настаиваю, чтобы вы не упоминали романа Рыбакова. Все! Сделайте из этого вывод.
Итак, роман запрещено даже упоминать. Евтушенко выбросил его из своего выступления. Потом разыскал меня, передал свой разговор с Зимяниным.
— Не думайте, я не испугался, но «скалькулировал», что мое умолчание будет выгодно для романа.
Я улыбнулся, представляя, как маленький, тщедушный Зимянин наскакивает на долговязого Евтушенко.
— Чего вы улыбаетесь? — насторожился Евтушенко. — Повторяю, я не испугался.
— Знаю. У меня нет к тебе претензий. Я никогда не сомневался, что ты мне хочешь помочь.
— Главное, Анатолий Наумович, не считайте меня трусом. Я не трус, я буду и дальше бороться за роман, я уже говорил о нем с Распутиным и Астафьевым. Вот, запишите их телефоны в гостинице, позвоните…
— У меня достаточно отзывов.
— Они очень значительные фигуры.
— Я сам значительная фигура. И когда незнакомый человек нуждается в помощи, я первым ее предлагаю, не дожидаясь, чтобы меня попросили.
На вечернее заседание я не остался, уехал в Переделкино. Позвонили из Будапешта, из Союза писателей. Огорчены чрезвычайно: срывается назначенный на завтра мой вечер. О нем широко оповестили, все ждут.
Что я мог сказать? Только одно — задерживается оформление. Они знали наши порядки и поняли, в чем дело.
Опять звонок. Дудинцев. Спрашивает, что происходит на съезде, — он не делегат, и ему даже не прислали пригласительного билета. Будто нет такого имени в литературе! Я ему сказал: «Паноптикум. Софронов вдруг запел на трибуне. А в остальном обычная говорильня. Ты ничего не потерял, сиди работай!»
Уже за полночь звонит Евтушенко.
— Анатолий Наумович, слушайте… После моего выступления Михалков устроил истерику за то, что я сказал: «Простые люди не могут купить мяса, а мы, делегаты, пользуемся прекрасным ларьком!» Зимянин назвал мое выступление провокационным.
— Не огорчайся. Женя, плюнь на них! Я, например, больше туда не пойду.
Я действительно собирался остаться дома. Но на следующее утро за мной, как мы с ним договорились накануне, заехал писатель Сахнин. Долго не заводилась машина на морозе, если бы не обещал подхватить меня, плюнул бы, добрался до Москвы на поезде. Отказаться было неудобно, мы поехали. И тут же позвонил Альберт Беляев, спросил, может ли поговорить со мной, Таня ответила, что я уехал на съезд. «Спасибо, значит, я его найду». Беляев меня встретил у дверей и увел в комнату за президиумом.
— Зимянин вас не дождался, поручил мне поговорить с вами. Мы просили Евтушенко не касаться в своем выступлении вашего романа, потому что он относится к роману чисто спекулятивно, хочет прославиться и на нем.
— Славы у него хватает. К тому же Евтушенко — мой друг, и я прошу о нем так не говорить.
— Хорошо, не будем касаться личностей. Дайте мне ваш роман, обещаю, что в ЦК его прочтут на самом верху.
— Он был в ЦК, вы его читали, даже назвали антисоветским.
— Анатолий Наумович, не будем вспоминать, кто что говорил, давайте смотреть вперед.
— Да, Альберт Андреевич, вам не мешает смотреть вперед и подумать — не предстанете ли вы в роли душителя литературы?