етными, тогда как живой и энергичный младший брат со временем имел бы полное право не только царствовать, но и править. Посетивший Москву в 1684 году имперский гонец Иоганн Эберхард Хевель утверждал: «Никому не тайна, что старший брат по слабому состоянию умственных и физических сил неспособен к управлению. Это признают сами бояре и частенько об этом вздыхают».
Саксонец Шлейсингер писал: «Бояре и важные господа очень симпатизируют младшему [царю]... но стрельцы и простые люди склоняются к старшему». «Улица» ещё по традиции почитала старшего в роду, но «важные господа» — придворные и московские чины — имели возможность сравнивать достоинства обоих государей и понимали, от кого из них будут впоследствии зависеть их продвижение по службе и пожалования. Юный Пётр тогда ещё был далёк от политики — его больше занимали «марсовы и нептуновы потехи». Но наблюдательные иностранцы уже с конца 1682 года отмечали напряжённые отношения между правительницей и царицей Натальей Кирилловной и формирование «партий» вокруг юных царей. За спиной Петра стояли не только влиятельные родственники, но и «потешные» полки. По словам Шлейсингера, сторонники царевны уже приступили к активным действиям: в селе Преображенском Петру I «однажды подожгли конюшню, другой раз подложили огонь под его покой и спальню». Конечно, пожар мог возникнуть и без всякого злонамеренного умысла; однако важно, что это событие в напряжённой политической атмосфере уже воспринималось современниками именно как покушение.
Думавшие о будущем придворные стали пополнять ряды сторонников Петра, и в 1688 году на церемониальных выходах его окружал целый сонм думных людей во главе со знатнейшими боярами М. А. Черкасским, И. Б. Троекуровым, И. С. и Ф. С. Урусовыми, М. И. Лыковым, К. О. Щербатовым, Ф. П. Соковниным, Ф. П. Шереметевым, Л. К. Нарышкиным, Т. Н. Стрешневым. Обе группировки вели постоянную активную борьбу за ключевые посты в системе управления и проводили в Думу своих сторонников: при Фёдоре Алексеевиче и его младших братьях число думных чинов стремительно выросло, превысив сотню. Но этот расцвет «боярского правления» стал началом его конца — Дума перестала быть работоспособной.
Самодержавная власть не делится на троих. Софья боролась: её имя появилось в титулатуре указов с боярскими приговорами: «Великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Пётр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцы, и сестра их, великая государыня царевна и великая княжна София Алексеевна указали и бояре приговорили». С 1686 года в именных указах и жалованных грамотах она именовалась «самодержицей», то есть по статусу приравнивалась к братьям.
В январе 1684 года состоялась свадьба царя Ивана Алексеевича — его женой стала Прасковья Фёдоровна Салтыкова, которая родила ему пять дочерей: Марию (1689—1692), Феодосию (1690?—?), Екатерину (1691—1733), будущую российскую императрицу Анну (1693—1740) и Прасковью (1694—1731).
Пётр с начала 1688 года (ему исполнилось 16 лет) стал являться в заседания Боярской думы. В январе следующего года его женили на Евдокии Фёдоровне Лопухиной — это означало наступление совершеннолетия царя и окончание регентской власти правительницы. Но она не собиралась сдаваться. 8 июля Софья демонстративно явилась на крестный ход по случаю празднования явления Казанской иконы Божией Матери, «что было противно» младшему брату: «И вышед из соборной церкви, царь Пётр Алексеевич просил сестру свою, чтоб она в ход не ходила. И между ими происходило в словах многое. И потом царь Пётр Алексеевич понуждён был, оставя ход, возвратиться в свои апартаменты, понеже сестра его, царевна Софья, не послушала и по воле своей в ход пошла с братом своим царём Иоанном Алексеевичем. Также она, царевна София, начала делать червонные под своею персоною, и в короне, и имя своё внесла титула государственного. Также учинила себе корону и давала овдиенции публичныя послам польским и шведским и другим посланникам в золотой палате, что всё то принято было за великую противность от брата ея, царя Петра Алексеевича».
Правая рука царевны, князь Василий Голицын, был первым из плеяды официальных фаворитов при «дамских персонах»; по-видимому, эта «должность» негативно воспринималась его современниками, ещё не привыкшими к подобным вещам. К нему пристало прозвище «временщик» — его воспроизвёл в своём донесении де Невилль, и его же прокричал в 1688 году набросившийся на князя убийца. От ножа Голицын увернулся, но создать в правящем кругу надёжные «креатуры» и обеспечить стабильность власти правительницы не смог. Куракин не без злорадства отмечал, что в конце правления Софьи начальник Стрелецкого приказа Шакловитый «в тех плезирах ночных был в большей конфиденции при ней, нежели князь Голицын, хотя не так явно. И предусматривали все, что ежели бы правление царевны Софии ещё продолжалося, конечно бы князю Голицыну было от нея падение или б содержан был для фигуры за перваго правителя, но в самой силе и делех бы был помянутой Щегловитой».
От трона в монастырь
Иностранные послы сообщали о «взаимной ненависти и недоверии» придворных группировок. Реформы в армии, привлечение на службу иностранцев, устройство академии, открытие идеологом нового правительства Сильвестром Медведевым латинской гимназии вызывали неудовольствие Церкви. Иоаким осуждал правительницу за то, что она осмелилась принять шведских послов, и оказывал двору Петра I материальную поддержку; Голицын конфликтовал с Милославскими, противники князя не одобряли его покровительство иезуитам и распускали слух о его подкупе шведами. Безуспешные Крымские походы подорвали авторитет временщика в армии, тем не менее царевна за первый поход наградила князя золотой медалью, осыпанной драгоценными камнями (рядовым ратникам досталось по серебряной копейке), а за второй — особой «похвальной грамотой», «золотным кафтаном» на соболях, серебряным кубком и крестьянской волостью в Суздальском уезде.
В 1689 году Шакловитый начал агитировать стрелецких командиров подать челобитную о венчании правительницы на царство. Предложение не получило поддержки, и царевна «того дела делать не указала». В том же году в России и за границей стал распространяться коронационный портрет Софьи — в царском облачении и со скипетром, а в Москве Шакловитый вновь собирал стрельцов, чтобы организовать её «выборы» на царство по образцу 1682 года.
На этих совещаниях, если верить показаниям стрельцов на следствии, зашла речь о том, чтобы «уходить медведицу, царицу Наталью» и самого Петра: «Чего и ему спускать? За чем стало?» Были предложения подложить царю в сани гранату или зарезать его во время пожара. Возражений, судя по материалам следствия, вроде бы не последовало, как, впрочем, и каких-либо решительных действий. По-видимому, стрельцы не доверяли царевне и не желали уничтожать сторонников Петра без официального приказа. Отдать же его Софья так и не решилась, тем более что в рядах её приверженцев не было единства — например, Сильвестр Медведев выступал против покушения на вождей конкурирующей «партии» Б. А. Голицына и Л. К. Нарышкина.
После провала второго Крымского похода летом 1689 года противоречия между придворными «партиями» достигли апогея. Развязка наступила в ночь с 7 на 8 августа, когда в Преображенское приехали два стрельца, уведомивших Петра о сборе по тревоге ратных людей в Кремле и на Лубянке «неведомо для чего». Испуганный царь с немногими людьми немедленно ускакал из своей резиденции и укрылся в укреплённом Троице-Сергиевом монастыре. Софья же как будто не знала, что предпринять. В эти дни она часто молилась, ходила в окружении стрельцов в Донской и Новодевичий монастыри. Она послала к Петру бояр и патриарха, убеждала брата вернуться, но он отказался. Иоаким остался в Троице, на сторону семнадцатилетнего царя переходили члены государева двора, солдатские и стрелецкие полки, служилые иноземцы.
Софья, наконец, решила сама пойти к брату. Но в селе Воздвиженском посланцы Петра заявили, что если она осмелится двигаться дальше, то с ней «нечестно поступлено» будет. Потерпев неудачу, царевна вернулась в Москву. Она ещё пыталась уговаривать стрельцов, заставляла их целовать крест на верность ей... Но исход придворного конфликта решили стрелецкие командиры, 30 августа явившиеся в Троицу: правительство Софьи потеряло военную опору. Члены Боярской думы потянулись на поклон к Петру I. Сами же стрельцы потребовали выдать на расправу их начальника Шакловитого, а когда гордая царевна отказалась, стали грозить ей мятежом.
В итоге Софья капитулировала. Шакловитый и его «сообщники» были отданы под следствие и 12 сентября казнены. Голицын в решающий момент не смог или не захотел бороться за власть — уехал в свою подмосковную деревню. Затем он тоже явился к Троице, выслушал смертный приговор от имени молодого Петра, а потом и известие о царской милости — ссылке в северный Каргополь. Софья ещё успела послать гонца с письмом и деньгами — последним подарком дорогому Васеньке.
Участь самой царевны также была решена. Младший царь писал брату, что их сестра «государством... умела владеть своею волею», а не по закону и её правление принесло как ущерб обоим государям, так и «народу тягость». Коротко сообщив о злодейских умыслах Шакловитого с сообщниками, в которых те «по розыску и с пытки винились», Пётр изложил главное: «А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом вручённое нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей ц[аревне] С[офье] А[лексеевне], с нашими двемя мужескими особоми в титлах и в росправе дел быти не изволяем... Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!» Иван не возражал — да и едва ли имел возможность поступить иначе. 7 сентября был издан указ об исключении имени царевны из титулатуры; она официально перестала быть правительницей и «переехала» из Кремля в Новодевичий монастырь.
Сам Пётр искренне верил в то, что его жизни угрожала опасность; он сообщал брату, как Шакловитый и его друзья «умышляли с иными ворами об убивстве над нашим и матери нашей здоровьем и в том по розыску и с пытки винились». Сподвижники Петра Б. И. Куракин и А. А. Матвеев также приводили в своих записках версию о заговоре: «Царевна София Алексеевна, собрав той ночи полки стрелецкие некоторые в Кремль, с которыми хотела послать Щегловитого в Преображенское, дабы оное шато зажечь и царя Петра Алексеевича I и мать его убить, и весь двор побить и себя деклеровать на царство». В дальнейшем такая оценка событий стала общепринятой.