Однако созданный дедом механизм абсолютной власти оказался не по плечу юному государю. Рядом с ним не было никакого утверждённого правом или традицией учреждения, способного сдерживать проявления неограниченной власти, оказавшейся в руках мальчика. Все качества юного царя с самого начала стали эксплуатироваться придворными интриганами: соперничавшие группировки стремились вырвать Петра друг у друга, а для этого надо было держать его при себе, доставлять ему всевозможные удовольствия, удалять от серьёзных занятий. У Петра II, в отличие от деда, не было надёжных друзей, выросших вместе с ним (кроме, пожалуй, сестры Натальи); едва ли часто видел он и своих учителей — их заменили фавориты.
Титулы, чины, имения — перспектива получения всех этих благ заставляла стремиться к единственному их источнику и любой ценой искать его милости. Не случайно немногие сохранившиеся именные указы Петра II (как правило, они передавались в Верховный тайный совет через Остермана или Долгоруковых) — это распоряжения о пожалованиях в чины или выдаче денег и «деревень». Согласно «Выписке о раздаче деревень с 1726 по 1730 г.» из бумаг Остермана, наибольшие пожалования были сделаны любимой тётке царя Елизавете (9382 двора, 35 тысяч душ); более скромные награды предназначались офицерам гвардии — поручику И. Любимову, капитанам А. Танееву и Ф. Полонскому. Своим родственникам Лопухиным Пётр подарил 740 дворов, 1800 дворов получил генерал Матюшкин, тысячу — майор гвардии Г. Д. Юсупов, более шестисот душ — капитан-поручик П. Колокольцев. Достались пожалования и канцлеру Г. И. Головкину (220 дворов), и генералу В. Я. Левашеву (200 дворов), и, конечно, ближнему придворному кругу: Долгоруковым, «метр-де-гардероб» Петру Бему, интенданту П. Мошкову, гофмаршалу Д. Шепелеву, камер-юнкеру М. Каменскому.
Нельзя сказать, чтобы об образовании царя совсем забыли. Академик-физик Георг Бильфингер составил и опубликовал в 1728 году «Расположение учении его императорского величества Петра Второго...». Юному монарху рекомендовалось изучать французский и немецкий языки, латынь, а также «статскую историю», «общую политику» и военное искусство. Прочие науки — математику, «космографию», «знания естественные» и геральдику — предлагалось преподавать так, как «к увеселению потребно». Особый упор был сделан на историю и «нынешнее всех государств состояние». На поучительных примерах прошлого и сведениях о государственном устройстве, армии, законах и политике европейских держав, считал почтенный академик, Пётр «своё государство, оного силу, потребность и способы как в зеркале увидит и о всём сам основательно рассуждать возможет». Бильфингер полагал необходимым особенно заботиться о том, чтобы его величество «...жития и дел Петра I и всех приключений его владения довольное и подлинное известие имел».
Специальное руководство о «Наставлении в христианском законе» для Петра написал Феофан Прокопович. В Академии наук Я. Германом и Ж. Делилем было составлено и издано «Сокращение математическое ко употреблению его величества императора всея России», включавшее изложение арифметики, геометрии, географии и фортификации. Автор знаменитой «норманнской теории» Готлиб Байер сочинил для Петра II пухлый учебник античной истории от «сотворения мира» до падения Рима. На освоение всей программы Бильфингер отводил два года при условии, что монарх будет заниматься по 15 часов в неделю.
Однако все эти планы оказались ненужными — даже по облегчённой программе Петру учиться не пришлось, да и сам он явно предпочитал иные занятия. Правда, Бильфингер уверял, что в отношении иностранных языков юный государь «в великое совершенство пришёл», но австрийский посол граф Вратислав был очень рад, когда император в 1729 году смог, наконец, произнести несколько слов на немецком языке. Подводя итоги первому году правления Петра II, Лефорт писал: «...молодость царя проходит в пустяках; каждый день он участвует в Измайлове в детских играх... он не заботится о том, чтобы быть человеком положительным, как будто ему и не нужно царствовать. Остерман употреблял всевозможные средства, чтобы принудить его работать, хотя бы в продолжение нескольких часов, но это ему никогда не удавалось».
Одиннадцатилетнего Петра, наверное, можно понять: учиться в XVIII веке было очень трудно. Современному школьнику едва ли доставило бы удовольствие заучивание наизусть с голоса правил: «Что есть умножение? — Умножить два числа вместе значит: дабы сыскать третие число, которое содержит в себе столько единиц из двух чисел, данных для умножения, как и другое от сих двух чисел содержит единицу...» Но окружение Петра, может быть, за исключением Остермана, как раз меньше всего было заинтересовано в его серьёзном образовании и воспитании. Под руководством восемнадцатилетнего Ивана Долгорукова Пётр постигал совсем другие науки. В начале 1728 года Лефорт сообщал: «Царь с некоторого времени взял привычку ночь превращать в день и целую ночь рыскает со своим камергером Долгоруким», — а спустя несколько дней добавил: «Говорят, что он начинает пить...» Именно при Петре II при дворе стало модно играть в карты. Вскоре и сам император, по мнению осведомлённого Лефорта, увлёкся карточной игрой, предпочитая её порой «игре в любовь».
Составленные для него учебники оставались нераскрытыми. Император веселился. Он присутствовал на учениях гвардейских полков, вместе с Елизаветой открывал бал по случаю рождения у герцогини Голштинской сына Петра Ульриха (будущего российского императора Петра III), часто выезжал на охоту; «о некоторых же других его страстях упоминать неудобно», — заметил английский консул Клавдий Рондо. В конце 1727 года петербургский свет судачил о «приятных свиданиях», которые устраивал своему юному другу Иван Долгоруков — участник его похождений в увеселительных заведениях столицы. «Царь только участвует в разговорах о собаках, лошадях, охоте; слушает всякий вздор, хочет жить в сельском уединении, а о чём-нибудь другом и знать не хочет», — сообщал Лефорт осенью 1728 года. Он подвёл грустный итог своим размышлениям о перспективах российской политики: «Прежде можно было противодействовать всему этому, теперь же нельзя и думать об этом, потому что государь знает свою неограниченную власть и не желает исправиться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов». «Дело воспитания государя идет плохо», — вторил саксонцу в своём донесении его австрийский коллега.
«Революция» Петра I завершила формирование в России культа императора, власть которого поднялась на недосягаемую для его подданных высоту. Феофан Прокопович публично провозгласил малолетнего озорника «главой всего российского благочестия» и сравнивал его шальные поступки с деяниями Владимира Мономаха и самого Петра I, выражая надежду, что Пётр II станет настоящим наследником реформ его великого деда:
Дал Петру стадо своё упасти Спаситель,
Дабы тем делом Христов явился любитель.
Бог и Петру Второму вручил стада многа
И сотвори известно, коль любит он Бога.
Перед этим мальчиком любой российский аристократ, обладатель высших чинов, «кавалерии» и десятков тысяч крепостных, был так же бесправен, как его собственный дворовый. Стремительные карьеры и столь же стремительные опалы со вздёргиванием на дыбу, битьём кнутом, конфискацией имущества и ссылкой в Сибирь — типичное для России XVIII века явление. Многие герои того времени — Меншиков, Остерман, Долгоруковы, Девиер, Толстой — прошли этот путь. Любое сопротивление воле монарха воспринималось как государственная измена со всеми вытекающими печальными последствиями. Пышность двора, раздача титулов, чинов, имений заставляли дворян стремиться к единственному источнику этих благ и любой ценой искать милости монарха.
Пока во главе этой системы стоял сам Пётр Великий, она могла быть необыкновенно динамичной: собственные разносторонние способности и личный пример государя, сочетание жестоких наказаний и царских наград действовали весьма эффективно. Но когда трон «отца Отечества» занял его малолетний внук, не имевший такой воли и опыта, всё изменилось. Созданный Петром I механизм абсолютной власти обрушился на юного Петра II с такой силой, против которой он не мог устоять. Его короткое царствование вместило в себя и ожесточённую борьбу придворных группировок, и дворцовые перевороты, и безудержное хозяйничанье фаворитов — всё то, что так пышно расцвело в последующие годы XVIII столетия. Сам Пётр Великий, наверное, осудил бы внука за такой образ жизни, который на деле являлся следствием, тенью его собственных преобразований.
Самодержавие без самодержца
Помнившим эпоху Петра 1 современникам Петра II приходилось осваиваться с новым порядком вещей, при котором государство существовало без самого правителя, неделями пропадавшего на охоте. Из сохранившейся «Росписи охоты царской...» следует, что для императора в селе Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; охотничий «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов. Там же за казённый счёт содержались и пойманные звери: «Оленям и сайгам, зубрям, кабанам — муки ржаной, ячменю, овса по требованию, понеже оному хлебу числа положить не можно, потому что сколько зверей прибудет, ведения о том не имеется». В Москве царя видели редко. По неполным подсчетам (не считая коротких поездок на один-два дня), он за два года пребывания в Москве провёл на охоте более восьми месяцев.
Несколько раз Пётр обещал Остерману заняться учёбой и присутствовать на заседаниях Верховного тайного совета, но обещания не сдержал. В мае 1728 года газета «Ведомости» извещала читателей: «Из Москвы явствуют последние письма от 29 дня апреля, что его императорское величество 30 вёрст отсюда на ловлях забавляться изволит». Охотничья экспедиция затянулась до ноября, но была внезапно прервана похоронами царевны Натальи Алексеевны. Пётр II был так увлечён охотой (он даже сам готовил корм для собак), что даже смерть любимой сестры с трудом смогла заставить его на время отвлечься от «ловли» и прискакать в Москву. О возвращении в Петербург он даже слышать не хотел: «Что мне делать в местности, где, кроме болот да воды, ничего н