На ночном совещании Верховного тайного совета старший и наиболее авторитетный из «верховников» князь Дмитрий Михайлович Голицын пресёк попытку клана Долгоруковых объявить о якобы подписанном Петром завещании в пользу невесты и вслед за тем отвёл кандидатуры Елизаветы Петровны и сына её старшей сестры Карла Петера Ульриха Голштинского. Голицын предложил избрать на российский престол представительницу старшей линии династии — вторую дочь царя Ивана, курляндскую герцогиню Анну.
Выбор был не случаен. Старшая сестра Анны, Екатерина, отличалась решительным характером и состояла в браке с герцогом Мекленбургским — первым пьяницей и скандалистом среди германских князей, к тому времени уже изгнанным из своего герцогства. Младшая царевна, Прасковья, была горбата и состояла в тайном браке с гвардейским подполковником И. И. Дмитриевым-Мамоновым. Бедная же вдова, много лет просидевшая в провинциальной Митаве, не имела ни своей «партии» в Петербурге, ни заграничной поддержки. Официальный протокол заседания утвердил введение в состав совета фельдмаршалов В. В. Долгорукова и М. М. Голицына и сообщал: «...имели рассуждение о избрании кого на российский престол, и понеже императорское мужеского колена наследство пресеклось, того ради рассудили оной поручить рождённой от крови царской царевне Анне Иоанновне, герцогине Курляндской».
Но вслед за этим Голицын предложил собравшимся «воли себе прибавить». «Хоть и зачнем, да не удержим этого», — откликнулся В. Л. Долгоруков. «Право, удержим», — уверял Голицын и пояснял: «Будь воля наша, только надобно, написав, послать к её величеству пункты». Именно так, по рассказу В. Л. Долгорукова на следствии в 1739 году, родилась идея ограничения самодержавной монархии и появились на свет знаменитые «кондиции» (Анна позднее назовет их «коварными письмами»), принципиально изменявшие вековую форму правления:
«...Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее моё попечение и старание будет не токмо о содержании, но и о крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческаго исповедания, такожде по принятии короны росиской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Ещё обещаемся, что понеже целость и благополучие всякаго государства от благих советов состоит, того ради, мы ныне уже учреждённый Верховный тайный совет в восми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия: ни с кем войны не всчинать; миру не заключать; верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать; в знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и протчим войскам быть под ведением Верховного тайного совета; у шляхетства живота и имения и чести без суда не отимать; вотчины и деревни не жаловать; в придворные чины как руских, так и иноземцов, без совета Верховного тайного совета не производить; государственные доходы в росход не употреблять и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать, а буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны росиской»18.
«Верховники» не объявили о «кондициях» при объявлении кандидатуры Анны, что не могло не вызвать подозрений. В обстановке секретности три представителя совета — В. Л. Долгоруков, М. М. Голицын-младший (сенатор) и генерал М. И. Леонтьев — отправились в Курляндию. Одновременно Москва была оцеплена заставами, выехать из города можно было лишь по выданным правителями паспортам. Быстрые действия совета позволили не допустить дискуссий о порядке престолонаследия, но не могли не вызвать противодействия со стороны недовольных решениями «верховников».
Ещё ночью Ягужинский заявил: «Теперь время, чтоб самодержавию не быть», но сам тайно отправил камер-юнкера Петра Сумарокова в Митаву — генерал-прокурор предостерегал герцогиню от подписания «кондиций» и намекал, «чтоб её величество была благонадёжна, что мы все её величеству желаем прибытия в Москву». Таким образом, Анна узнала не только о планах совета, но и о существовании их противников.
Забытой герцогине захолустного княжества предстоял важнейший в её жизни выбор — принимать или не принимать корону Российской империи на предложенных условиях. Вечером 25 января Анна подписала «кондиции»: «Тако по сему обещаю без всякого изъятия содержать». Росчерком пера самодержавная монархия в России стала ограниченной ровно на месяц — до следующего государственного переворота. Большинство подданных об этом так никогда и не узнали, но при ином раскладе политических сил эти ограничения могли бы стать рубежом в нашей истории.
Второго февраля князь Д. М. Голицын объявил собравшимся на свадьбу царя и угодившим на его похороны дворянам о «кондициях» и призвал их подавать проекты будущего государственного устройства. В зимней Москве наступила небывалая политическая «оттепель». Только недавно приученные к бритью бород и ношению европейских камзолов дворяне ещё хорошо помнили дубинку императора и его грозные (по выражению Пушкина, писанные кнутом) указы, но приступили к сочинению новой формы правления.
Кто они были? Старые служивые, прошедшие огонь, воду и медные трубы Петровских реформ; посланные в своё время за границу «пенсионеры», капитаны нового флота; боевые офицеры, заканчивавшие карьеру переходом на мирные должности воевод и комендантов, чиновников Сената, в полицию, в новые коллегии. В перечне «прожектёров» рядом стоят имена денщиков Петра I и проворовавшихся чиновников. В центр событий попали вызванные на смотр армейские офицеры, ожидавшие новых постов бывшие прокуроры или назначенные Сенатом «нарочные» для сбора недоимок в провинциях. Уничтожавший самодержавие проект подписали старшие чины московской полиции во главе с обер-полицмейстером и молодые камергеры и камер-юнкеры двора. Рядом с носителями старинных чинов стольников и жильцов подписи ставили представители иного поколения — обучавшийся в Париже и прикомандированный к Академии наук А. Юров и «архитектурного и шлюзного дела мастер» И. Мичурин.
Нам известны семь составленных в те дни дворянских проектов и планы реформ самого Верховного тайного совета. И те и другие были единодушны в намерении расширить права дворян, но вступили в противоречие по ключевому вопросу о верховной власти. Самый многочисленный дворянский «проект 364-х» (по числу подписей под ним) предлагал создать «Вышнее правительство» из двадцати одной «персоны». Это правительство, а также Сенат, губернаторов и президентов коллегий предлагалось выбирать: «балатировать генералитету и шляхетству... а при балатировании быть не меньше ста персон», то есть упразднить Верховный тайный совет в его прежнем качестве и составе.
Для «верховников» такое устройство означало отстранение их от власти. В ответ правители согласились на увеличение своего состава (но не более чем на пять членов), признавали выборы сенаторов и президентов коллегий. Но выбирать должны были... только сами «верховники» вместе с Сенатом! Их максимальной уступкой было согласие на созыв особого «собрания» из двадцати-тридцати человек для сочинения «твёрдых и нерушимых» законов империи. Но этих депутатов ещё предстояло выбрать с участием всех дворян империи, а новые законы должны были единогласно приниматься последовательно депутатами, Сенатом и... самим Верховным тайным советом, что оставляло реальную и неограниченную исполнительную власть в руках опытных бюрократов.
Следственные дела и редкие письма донесли до нас отзвуки тогдашних дискуссий. Рядовые дворяне не доверяли вельможам-министрам, опасаясь, подобно казанскому губернатору и будущему министру Артемию Волынскому, чтобы «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий». Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик «был весел» оттого, что «не будут иметь впредь фаворитов таких как Меншиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве как в Швеции». Асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия кроме единого Бога и одного государя у многих под властью быть не пожелает». Капитан-командор Иван Козлов радовался, что императрице «определяют на год 100 000... а сверх того не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому». Однако автор столь радикальных высказываний подпись под проектами не поставил — надо было подумать о карьере.
Вопрос о власти расколол «генералитет» (особ первых четырёх классов по Табели о рангах): одни склонялись к компромиссу с «верховниками»; другие (в том числе руководство Военной коллегии, три из шести сенаторов, президенты и советники ряда коллегий) требовали ликвидации совета. В спорах смешались имена, чины, карьеры, поколения, знатность и «подлости». Смелые «прожектёры»; недовольные выбором кандидатуры государыни вельможи; наконец, просто захваченные волной политических споров провинциальные служивые — такой диапазон уровней политической культуры исключал возможность объединения тех, кого можно было бы назвать «конституционалистами». Для полноты картины можно добавить давление «фамильных» и карьерных интересов, оглядку на желание влиятельного и чиновного родственника-«милостивца», возможность обеспечить себе счастливый «случай»...
Однако пока одни дворяне до хрипоты спорили, другие, боявшиеся перемен, объединялись под флагом самодержавия. «Политика» не затронула основную массу гвардейских офицеров и солдат. Они-то и стали опорой императрицы. Встречавшие прибывшую Анну под Москвой гвардейцы бросились в ноги к своей «полковнице» и удостоились из её рук по стакану вина — такая «агитация» была куда более доходчивой, чем политические проекты. 15 февраля Анна Иоанновна, как сообщал газетный «репортаж» тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». У крепостных ворот её торжествен