Министр и придворный историк Екатерины II князь М. М. Щербатов считал царствование Анны своеобразным рубежом в истории императорского двора: «Двор, который ещё никакого учреждения не имел, был учреждён, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных возблистало, и даже ливрея царская сребром была покровенна; уставлена была придворная конюшенная канцелярия, и экипажи придворные всемогущее блистание с того времени возымели. Италианская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестры и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрании, балы, торжествы и маскарады».
Так же думали другие современники, отмечавшие «невыразимое великолепие нарядов» и роскошь балов и празднеств. Описание одного из зимних празднеств оставила жена английского консула в России леди Рондо: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала св. Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев <...>. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лёд и снег — казались чем-то волшебным <...>. В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка, и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях <...>. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».
Воспоминания полковника Манштейна, адъютанта фельдмаршала и президента Военной коллегии Миниха, содержат описание образа жизни Анны Иоанновны:
«Обыденная жизнь императрицы была очень правильная. Она всегда была на ногах ещё до 8 часов. В 9 она начинала заниматься со своим секретарём и с министрами; обедала в полдень у себя в комнатах только с семейством Бирон. Только в большие торжественные дни она кушала в публике; когда это случалось, она садилась на трон под балдахином, имея около себя обеих царевен, Елизавету... и Анну Мекленбургскую. В таких случаях ей прислуживал обер-камергер. Обыкновенно в той же зале накрывался большой стол для первых чинов империи, для придворных дам, духовенства и иностранного посольства.
В последние годы императрица не кушала на публике и иностранные послы не были угощаемы при дворе. В большие праздники им давал обед граф Остерман.
Летом императрица любила гулять пешком; зимою же упражнялась на бильярде. Слегка поужинав, она постоянно ложилась спать в 12 часу.
Большую часть лета двор проводил в загородном дворце, выстроенном Петром I в 7 лье от Петербурга и названном Петергофом. Местность этого дворца самая прелестная, на берегу моря: слева виден Кронштадт и весь флот, напротив — берега Финляндии, а направо — вид на Петербург. При дворце большой сад с великолепными фонтанами; собственно строение неважное, комнаты малы и низки.
Остальное лето императрица проводила в летнем дворце в Петербурге; дом довольно плохой постройки на берегу Невы, при нём большой сад, изрядно содержанный...
При дворе играли в большую игру, которая многих обогатила в России, но в то же время многих и разорила. Я видел, как проигрывали до 20 000 рублей в один присест за квинтичем или за банком. Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе как с целью проиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас же получал деньги, но так как игра происходила на марки, то императрица никогда не брала денег от тех, кто ей проигрывал.
Она любила театр и музыку и выписала и то и другое из Италии. Итальянская и немецкая комедии чрезвычайно привились. В 1736 г. поставлена первая опера в Петербурге; она была очень хорошо исполнена, но не так понравилась, как комедия и итальянское интермеццо»19.
В этом мире Анна чувствовала себя уверенно — как властная помещица в кругу своей дворни. Именно при дворе решались многие важные вопросы, а императрица обеспечивала верность вельмож выплатами и подарками, намного превосходившими официальное жалованье. Удивлявшая современников роскошь двора требовала немалых расходов. При Анне даже такой вельможа, как А. П. Волынский, которого трудно счесть малообеспеченным, тяготился «несносными долгами» и искренне считал возможным «себя подлинно нищим назвать».
Именные указы Соляной конторе (доходы от продажи соли составляли источник личных, «комнатных» средств императрицы) показывают, что Анна направляла поток милостей в виде единичных выдач (например, фрейлинам на приданое) и «пенсионов» офицерам гвардии и фигурам более высокого ранга. Первые вельможи — герцог Л. Гессен-Гомбургский, С. А. Салтыков, А. М. Черкасский, братья Левенвольде, Г. П. Чернышёв, А. П. Волынский, Б. X. Миних, Ю. Ю. и Н. Ю. Трубецкие — постоянно получали подарки на лечение, «на проезд за моря», «для удовольствия экипажу». По нашим подсчётам, сделанным по ведомостям Камер-цалмейстерской конторы, эти расходы составляли примерно 100 тысяч рублей в год.
После долгого прозябания в Курляндии Анна Иоанновна, как в своё время Екатерина I, стремилась наверстать упущенное. В 1732 году она заказала бриллиантов на 158 855 рублей, 22 805 рублей были израсходованы на покупку сервизов, ещё 9597 рублей разошлись по мелочи. В 1734 году только на украшения Анна потратила 134 424 рубля. Счета её «комнатных» сумм постоянно фиксируют расходы на роскошную посуду и драгоценности, общая стоимость которых за несколько лет достигла 908 230 рублей. Императрица желала роскоши. «В торжественные и праздничные дни, — писал современник, — одевалась она весьма великолепно, а в прочие ходила просто, но всегда чисто и опрятно. Придворные чины и служители не могли лучше оказать ей уважение, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронования, которые ежегодно с великим торжеством [бывали] празднованы, приедут в новых и богатых платьях во дворец».
Императрица — возможно, памятуя о судьбе собственного мужа — пьяных терпеть не могла. Но 19 января ежегодно отмечалось по особому ритуалу с выражением чувств в духе национальной традиции. Гостям во дворце надлежало пить «по большому бокалу с надписанием речи: “Кто её величеству верен, тот сей бокал полон выпьет”». «Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, — пояснял консул Рондо в 1736 году, — на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать своё усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз её величества с помощью дворцового гренадера».
Анна не получила ни должного образования, ни воспитания, и её вкусы трудно назвать изысканными. Она любила грубоватые забавы своих шутов. Среди них были иностранцы (португалец Ян Лакоста, неаполитанский скрипач и актёр Пьетро-Мира Педрилло), Иван Балакирев и представители знатнейших фамилий — граф Алексей Апраксин, князья Никита Волконский и Михаил Голицын. Шуты дурачились и «порядочным образом дрались между собой», к удовольствию придворных и самой государыни.
Скучавшую императрицу потешали болтовнёй и байками придворные «бабы»; в специфическом дамском штате императрицы состояли «Матера безножка», карлицы Аннушка и Наташка, «баба Материна», «Катерина персиянка», безымянные «горбушка», «поповна», «посадская», «калмычка». Императрица в своих письмах, записочках, резолюциях выглядит помещицей — не особо умной, мелочной, суеверной. Переписка Анны со своим родственником, московским главнокомандующим С. А. Салтыковым, похожа на переписку столичной барыни со своим приказчиком из провинциальной вотчины:
«Благодарю за присылку Голицына, Милютина и Балакиревой жены. А Голицын всех лучше и здесь всех дураков победил...»
«...Как сие получишь, того часу изволь взять из дому Власовой сестры тётушки сундучок с писмами её амурными и как скорее сюды к нам прислать...»
«...Тимофея певчего, который играет на бандуре, пришли сюда ево и бандуру немедленно...»
«...никому не сказывай, толко ко мне отпиши, когда свадба Белоселского была и где и как отправляясь, и кнегиня Марья Фёдоровна Куракина как их принимала и весела ли была...»
«У вдовы Загрязской Авдотьи Ивановны в Москве живёт одна девка княжна Палагея Афанасьева дочь Вяземская... её сыщи и отправь сюда. Толко чтоб она не испужалась, то объяви ей, что я её беру из милости, и в дороге вели её беречь. А я её беру для забавы, как сказывают, что она много говорит...»20
Анна любила санную езду, часто посещала «экзерциции» гвардейских полков, интересовалась различного рода «куриозами» — требовала доставить ей «великорослых турок» из числа пленных, старинные ткани и «истории прежних государей», голосистых певчих с Украины; скворца, «который так хорошо говорит, что все люди, которые мимо едут, останавливаются и его слушают»; «мужика, который унимает пожары».
Особенно её волновали любовные дела подданных — всероссийская императрица нередко выступала в роли свахи, приказывая «сыскать воеводскую жену Кологривую и, призвав её к себе, объявить, чтоб она отдала дочь свою за Дмитрия Симонова, которой при дворе нашем служит, понеже он человек доброй и мы его нашею милостию не оставим». «Здесь играючи женила я князя Никиту Волконского на Голицыной», — сообщала она Салтыкову.
Самой пышной стала устроенная кабинет-министром А. П. Волынским в феврале 1740 года свадьба шута-князя Михаила Голицына и шутихи-калмычки Евдокии Бужениновой в специально выстроенном по этому случаю на Неве «Ледяном доме». Торжество включало в себя маскарад с участием народов империи. В повозках и санях, запряжённых быками или собаками, ехали вотяки, лопари, камчадалы и просто ряженые «под видами разных диких народов»; верхом на винной бочке — Бахус (которого изображал шут Иван Балакирев) с двумя сатирами. За «жениховой конюшней» — осёдланными ослом, козлом и бараном — ехал в санях, запряжённых шестью оленями, сам жених — «дурак самоятской ханской сын Квасник» Голицын, за ним — свахи, управитель всего маскарадного поезда верхом на слоне, 12 арапов на верблюдах, главный жрец торжества с изображением солнца, «которого идолопоклонники за бога почитают», и, наконец, в «качалке» на двух верблюдах сама «невеста блядь Буженинова» со свитой из мордвинов, чувашей и черемис на санях, которые тянули свиньи.