Не служившие «тянули тягло» — платили налоги и исполняли повинности. Неплательщиков обычно ставили «на правёж», то есть ежедневно били палками по ногам перед приказной избой, затем отпускали; с утра операция повторялась до тех пор, пока деньги не вносились. Воеводы той эпохи отчитывались царю: «Правил на них твои государевы доходы нещадно, побивал насмерть...» Отчаянно нуждавшееся в деньгах правительство помимо основных поземельных налогов часто прибегало к чрезвычайным и очень тяжёлым сборам «пятой» или «десятой деньги» — в таких случаях обыватели должны были отдать государству соответствующую часть движимого имущества в денежном исчислении.
Косвенные налоги государство получало от монополии на продажу прежде всего «хлебного вина» (низкоградусной водки). Казённые питейные дома — кабаки — сдавались на откуп частным лицам или управлялись выборными людьми из числа местного населения — кабацкими головами и целовальниками, приносившими присягу (целовавшими крест); их задачей было выполнение спущенного из Москвы плана сбора кабацких доходов непременно «с прибылью против прежних лет». Если план выполнялся и перевыполнялся, кабатчиков принимали во дворце и награждали ценными подарками. Так, в декабре 1622 года Михаил Фёдорович пожаловал «двинских голов гостя Ивана Сверчкова да Богдана Щепоткина, велел им дать своего государева жалованья за службу, что они в денежном зборе учинили прибыль; Ивану Сверчкову ковш серебрян в гривенку, камку куфтерь, сорок соболей в дватцат рублёв; Богдану Щепоткину чарку серебряну в три рубли, камку кармазин, сорок куниц в десят рублёв». За недобор же приходилось расплачиваться собственным имуществом. Зато на время исполнения служебных обязанностей целовальник получал неприкосновенность от любых жалоб и судебных исков. Действовало жесткое правило: «Питухов от кабаков не отгонять»; продажа шла и в долг, и под залог вещей.
Из-за тяжкой и бедной жизни у людей накапливалась злоба, их раздражали резкое социальное расслоение, произвол привилегированного меньшинства. Нередко без особой причины вспыхивали волнения. Например, в Москве во время пожара в Китай-городе в 1636 году посадские люди, холопы и даже часть стрельцов стали громить лавки и растаскивать товары в торговых рядах, «бить» кабаки, выпускать из тюрем колодников, а награбленное имущество сносили к Никольским воротам Китай-города и делили между собой.
Царь и патриарх
А что же сам государь? За протокольными церемониальными записями дворцовых выходов и обедов почти не видно живого человека. Кажется, он был не очень счастлив. Молодой государь окружил себя теми, кому прежде всего мог доверять. Среди них — его дядя Иван Романов, двоюродный брат боярин Иван Черкасский — начальник приказов Большой казны, Стрелецкого и Иноземского, племянники царицы — братья Иван и Михаил Салтыковы, постельничий Константин Михалков. Они-то и заправляли всем при дворе вместе с матерью государя. Не случайно мудрый дьяк Иван Тимофеев полагал, что инокиня Марфа «яко второпрестолствует её сынови».
Даже в выборе жены царь оказался не волен. После смотра невест в 1616 году Михаил выбрал незнатную Машеньку Хлопову; она уже была помещена «во дворце наверху», и её имя было велено поминать на ектениях. Но в результате интриги Салтыковых обычная болезнь невесты была объявлена опасной, а сама девушка — «неплодной» и «к государевой радости не прочной». Несостоявшуюся царицу с роднёй сослали в Тобольск. Михаил препятствовать не смел, однако, по-видимому, сохранял к девушке нежные чувства и жениться на другой отказывался.
По возвращении из плена в 1619 году его властный отец был торжественно избран патриархом. Он сослал Салтыковых, оттеснил от трона не менее властную «великую старицу», сам стал вторым «великим государем» на Руси и фактическим соправителем сына-царя. Филарет устроил свой двор и учредил патриаршие приказы (Разрядный, Казённый, Дворцовый, Судный), которые судили духовенство и ведали хозяйством и денежными сборами с патриарших сёл. А архиереи, монастыри, их слуги и население их вотчин вновь стали независимы от местной администрации и её суда по гражданским делам. «Сей же убо Филарет патриарх Московский и всеа Руси возраста и сана среднего, Божественная писания отчасти разумел, нравом опалчив и мнителен, и владетелен таков был, яко и самому царю боятися его», — гласит язвительная характеристика Филарета, явно записанная в одном из хронографов со слов недовольных патриархом бояр.
Однако необычное соправительство двух «великих государей», где сын-царь оказался выше отца-патриарха, не вызвало конфликта. Михаил Фёдорович не спорил с отцом; их отношения были ровными и тёплыми, основанными на взаимном доверии и любви. «Честнейшему и всесвятейшему о Бозе, отцу отцем и учителю православных велений, истинному столпу благочестия, недремательну оку церковному благолепию, евангельския проповеди рачителю изрядному и достохвалному, преж убо по плоти благородному нашему отцу, ныне ж по превосходящему херувимскаго владыки со ангелы равностоятелю и ходатаю ко всемогущему и вся содержащему, в Троице славимому Богу нашему, и того повеления и человеколюбия на нас проливающу великому господину и государю, святейшему Филарету Никитичю, Божьею милостию патриарху Московскому и всеа Русии, сын ваш, царь и великий князь Михайло Фёдорович всеа Русии, равноангильному вашему лицу сердечными очыма и главою, целуя вашего святительства руку и касался стопам вашего преподобия, челом бью», — адресовал сын-царь послание отцу-патриарху 25 августа 1619 года.
В письмах отцу Михаил называл его «драгий отче и государь мой» или «святый владыко и государь мой»; часто писал, что скучает вдали от него: «Желаем бо... предобрый твой глас слышати, яко желательный елень напаятися». С дороги царь посылал отцу подарки — две сотни яблок из сада Троице-Сергиева монастыря или своих «царских трудов рыбные ловитвы... пять осетров». Владыка же не скрывал от сына свои тягости и болезни: «...от старого от лихорадки есть немного полегче, а камчюгом (подагрой. — И. К.), государь, изнемогаю и выйти ис кельи не могу», — и утешал «вселюбезнейшего сына нашего и государя, света очию моею, подпор старости моей, утешение души моей, да не даси себя в кручину о моей немощи».
Филарет являлся для сына авторитетом и главным советником. Порой он бывал недоволен мягкостью и нерешительностью царя, и тот, как отмечала псковская летопись, «от отца своего многи укоризны прият». Но и патриарх признавал главенствующее положение царя в московской политической системе. Он всегда соблюдал этикет — ничего не навязывал сыну; допускал, что его совет может быть не принят, а по поводу тех или иных решений обязательно спрашивал: «А ныне как вы, великий государь, укажете?»
Богомольный сын не особо жаловал светские развлечения, предпочитая им поездки по ближним и дальним обителям — в Троицу, Николо-Угрешский или Симонов монастыри. По пути могли устраиваться царская охота и прочие развлечения; например, государя «тешили» стрельцы, паля «по шапкам из луков и пистолей». Сам он являлся скорее зрителем, чем участником этих увеселений. С 1630-х годов Михаил Фёдорович стал брать на соколиную охоту сына Алексея, и царевич навсегда полюбил «красную и славную птичью потеху».
Документы сохранили описание церемоний, которыми обменивались светский и церковный владыки, «...от великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Руси в посылке к государю царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу: блюдо икры паюсные, блюдо икры осетровой свежие, блюдо икры сиговые, лещ жив паровой, язь жареной, стерлядь паровая, спина белой рыбицы свежие с уксусом студёным, лук сырой, крошен мелко, четверть коровая тельново из государева патриарша блюда, стерлядь тельная... уха назимная шафранная, уха назимная чёрная, уха щучья шафранная, уха щучья чёрная, уха окунева, уха стерляжья, окуни росольные» — все эти вкусности патриарх отправил сыну накануне Пасхи в марте 1623 года.
И всё же основания для «кручины» у молодого царя были. Порой даже он, царь и самодержец, оказывался бессильным — на его напоминания о необходимости выплаты жалованья стрельцам и дворянам отец отвечал, что казна пуста, хотя и признавал: «Не дати, государь, тем городом твоего государева жалованья никакими мерами нельзя». Набожный Михаил принимал близко к сердцу непорядки в самой Церкви. «Ведомо нам учинилось, что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питьё пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют, и всякое нестроение чинится», — сокрушался он в 1636 году в послании инокам Павлова Обнорского монастыря.
Государеву невесту в 1623 году «реабилитировали» — признали здоровой; но упрямая мать царя на брак категорически не соглашалась — и он опять уступил. Скандальная история в царской семье, как и нынешняя «светская хроника», широко обсуждалась — о горькой судьбе несостоявшейся царицы рассуждали даже сидельцы можайской тюрьмы.
Попытки взять в жёны принцесс из Дании и Швеции не удались — тамошние короли не собирались обсуждать вопрос о смене веры ради московских «варваров». В сентябре 1624 года 29-летний царь всё же женился: «...взял за себя государь [дочь] боярина князя Владимира Тимофеевича Долгорукого, царицу Марию Владимировну. А радость его государева была сентября в 18-й день, а тысяцкий был у государя боярин князь Иван Борисович Черкасский; а дружки с государевой стороны были бояре: князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский да князь Дмитрий Михайлович Пожарский с княгинями, а с царицыной стороны были дружки боярин Михаил Борисович Шеин да князь Роман Петрович Пожарский с жёнами. В первый же день была радость великая. Грехов же ради наших от начала враг наш дьявол не хочет добра роду человеческому, научил враг человека своим дьявольским ухищрением, и испортили царицу Марию Владимировну. И была государыня больна от свадьбы и до Крещения Господня».