Второй брак, с Евдокией Стрешневой, заключённый в 1626 году, оказался счастливым; мать царя даже спрятала от сглаза венец невесты в ларец и запечатала своей печатью. В апреле следующего года в царской семье родился первенец — дочь Ирина. Она стала любимицей бабки, которая шила для неё потешные куклы и баловала сластями; тогда же Марфа Ивановна сделала вклад в Благовещенский Шеренский (Ширинский) монастырь в Кашинском уезде — только что напечатанное Евангелие с гравюрами Кондрата Иванова по рисункам известного иконописца Прокопия Чирина. Волею судеб это Евангелие в 1916 году приобрела у купца старообрядческой лавки в Апраксином дворе императрица Александра Фёдоровна для подарка супругу к празднику Пасхи. Евангелие хранилось на рабочем столе Николая II, рядом с бронзовым бюстом царя Михаила Фёдоровича.
Но наследника престола пришлось подождать — царица опять родила девочку. Наконец в 1629 году появился на свет мальчик — будущий государь Алексей Михайлович. Рождение других его сестёр сопровождалось рассуждениями скептиков, подобными словам «чёрной старицы» из Курска Марфы Жилиной: «Глупые де мужики, которые быков припущают коровам об молоду и те де коровы рожают быки; а как де бы припущали об исходе, ино б рожали всё телицы. Государь де царь женился об исходе, и государыня де царица рожает царевны; а как де бы государь царь женился об молоду, и государыня де бы царица рожала всё царевичи. И государь де царь хотел царицу постричь в черницы». Из десяти царских детей до взрослого возраста дожили Ирина, Анна, Татьяна и Алексей, а их братья — пятилетний Иван и новорождённый Василий — умерли в 1639 году.
Успехи и неудачи
Михаилу Фёдоровичу и его отцу так и не удалось взять реванш за польское вторжение и вернуть Смоленск. После смерти (1632) Сигизмунда III московские полки во главе с боярином Михаилом Шеиным перешли польскую границу. Вначале успех сопутствовал русской армии: она заняла Серпейск, Дорогобуж, Рославль, Невель, Себеж, Трубчевск, Новгород-Северский и Стародуб. Но под хорошо укреплённым Смоленском войско завязло. Избранный на польский престол сын Сигизмунда Владислав IV собрал армию и в августе 1633 года блокировал русских, отрезав от путей подвоза продовольствия. Эпидемии, голод и потеря надежды на помощь (в это время умер главный инициатор войны Филарет) заставили командующего вступить в переговоры, на которые поляки пошли, поскольку страдали от тех же напастей и, несмотря на все усилия, не смогли развить успех и взять крепости Белую и Вязьму.
Пятнадцатого февраля 1634 года боярин, так и не дождавшись подкреплений из Москвы, подписал почётную капитуляцию: русское войско отпускалось домой со знамёнами и личным оружием, но без артиллерии, дав обязательство четыре месяца не воевать против Польши. В обратный путь отправились восемь тысяч человек — всё, что осталось от московской армии. Это была одна из самых крупных неудач русской армии в XVII столетии. В Москве Шеин и второй воевода Измайлов были признаны виновными в поражении и казнены на Лобном месте. 4 июня 1634 года в селе Семлеве на реке Поляновке (между Вязьмой и Дорогобужем) был заключён мир. Речь Посполитая отдавала Московскому государству лишь Серпейскую волость. Только в одном гордый, но зависящий от собственной шляхты король Владислав уступил: за «тайную дачу» в 20 тысяч рублей он отказался от притязаний на русский престол и признал Михаила Фёдоровича законным царём.
На южных границах донимали татарские набеги. В 1632— 1633 годах там действовал крымский царевич Мубарек-Гирей. Его двадцати-тридцатитысячное войско прорвало русскую оборону на засечной черте и собрало огромный полон, в то время как основные силы русских воевали с поляками под Смоленском. Большие набеги продолжались и позднее — в 1634—1637, 1643—1645 годах, но и мелкие наносили существенный урон. Только за первую половину XVII века в Крым было угнано 150—200 тысяч человек.
Непрочный и короткий мир приходилось покупать дорогой ценой: в первой половине XVII столетия на «поминки» и посольства в Крым, содержание татарских посланцев ушло не менее миллиона рублей, не считая государственных и частных расходов на выкуп пленных. Татары именовали привезённые русскими послами подарки старым названием дани — «выходом»; крымцы отлично понимали, что Москва платит им, «остерегаючи своё государство» от набегов, зная: если денег не будет, они сами их возьмут, угнав полон. Когда размеры «поминков» были ниже ожидаемых, послов могли просто ограбить, а то и бросить в заточение и даже пытать. «Псом и свиниям в Московском [царстве] далеко покойнее и теплее, нежели нам там, посланникам царского величества» — так оценивали претерпеваемые в Крыму унижения русские дипломаты. Для обороны южных рубежей от частых татарских набегов в 1635 году началось строительство Белгородской засечной черты (через Белгород — Воронеж — Тамбов) — системы городов-крепостей и укреплений между ними.
К серьёзным акциям Россия в это время ещё не была готова. Это показало «Азовское сидение» (1637—1642). Донские казаки, несмотря на малочисленность, неожиданным и смелым ударом взяли Азов — турецкий город-крепость в устье Дона. Стамбул посылал туда войска и флот. Но ни ожесточённые штурмы, ни обстрелы не принесли успеха. Ввиду больших потерь, истощения сил донцы обратились за помощью к Москве. Ответить согласием означало начать войну с тогда могущественной Турцией.
Михаил Фёдорович созвал Земский собор. Депутаты соглашались с необходимостью войны против «турских и крымских татар», но когда речь зашла о тяготах, связанных со сбором и содержанием войск, мнения разделились: одни не желали, чтобы в войско брали их «крестьянишек»; другие полагали, что требовать ратных людей и денег надо прежде всего с бояр и приказных бюрократов, разбогатевших «неправедным своим мздоимством» и настроивших каменных палат «таких, что неудобь сказаемыя»; третьи жаловались на бедность; купцы и посадские заявили о своем крайнем «оскудении» от «государевых великих податей». В итоге правительство вынуждено было отказаться от военных планов и вернуть Азов туркам.
Однако донцы славились не только военными подвигами. Лихие казаки плавали «за зипунами» по всему Каспийскому морю, хотя порой под давлением Москвы принимали на кругу решения, чтобы никто «не ходил для воровства на Волгу». Грабили отнюдь не по национальному признаку; так, в 1631 году полторы тысячи донских, запорожских и яицких казаков в море взяли на абордаж несколько русских купеческих караванов. В следующем году донские и яицкие казаки «ходили» уже к иранским берегам — «воевали под Дербенью, и под Низовью, и под Бакою, и Гилянскую землю и на Хвалынском море погромили многие бусы (суда. — И. К.) со многим товаром», — а затем, вернувшись на Дон, торговали «кизылбашскими» товарами. В 1636 году отряд Ивана Поленова захватил иранский город Ферахабад, после чего, объединившись с казаками атамана Ивана Самары, нападал на торговые суда в море и на Волге. Русским дипломатам приходилось оправдываться перед шахом: злодеи-казаки не являются подданными царя; Москва «за них не стоит» и ответственности нести не может; если же шах их поймает, то пусть накажет по всей строгости (это пожелание при плачевном состоянии персидского войска и флота выглядело скорее насмешкой).
И всё же держава выстояла — и даже продолжала раздвигать границы. При Михаиле на Томи, притоке Оби, появился Кузнецк, на Енисее — Туруханск, Енисейск и Красноярск; на притоках Енисея — Илимски Братск; русские землепроходцы вышли к Байкалу. На Лене в 1632 году был поставлен Якутск, а уже в 1639-м Иван Москвитин и его люди первыми из русских вышли к побережью Тихого океана.
Появились первые мануфактуры: казённый железоделательный завод в Ницынской слободе Верхотурского уезда на Урале (1631), медеплавильный Пыскорский завод, основанный В. И. Стрешневым в Пермском уезде (1634). В Вологде работал принадлежавший англичанам канатный двор, такие же предприятия имелись в Холмогорах и Архангельске. Правительство привлекало иностранный опыт и капитал: в 1630-х годах голландские купцы Андреас Виниус, Пётр Марселис и Фома Акема построили три железоделательных завода в Туле и четыре в Каширском уезде.
Страна оправлялась от последствий Смуты. Документы XVII века говорят о появлении зажиточных «торговых крестьян» и городских «мужиков богатых и горланов» из вчерашних посадских или стрельцов. Они заводили собственное дело — кузницы, мыловарни, кожевенные предприятия, скупали по деревням домашний холст, а в городах держали лавки и дворы. Торговые люди осваивали дальние и ближние рынки. Торговые операции одного из богатейших «гостей» Василия Шорина распространялись от Ирана до Архангельска и Сибири. Связи Шорина с правительственными учреждениями открывали возможности иметь откупа, брать подряды и пользоваться казённым кредитом. «Государев купчина» закупал сотни пудов шёлка-сырца в Астрахани и Иране, торговал рыбой, солью, пушниной, уплачивая одновременно полторы-две тысячи рублей таможенных сборов. Обычный торг в близлежащем городе давал примерно десять процентов прибыли, а отправлявшиеся в Сибирь оборотистые торговцы зарабатывали на продаже своего товара 300—400 процентов.
Русские купцы ездили со своими товарами в шведский Стокгольм и иранскую Шемаху. Отважный торговец Фёдор Котов побывал не только в Шемахе; он знал путь и «в турскую землю» — через древнюю Гянджу, Эривань и Эрзерум, и на восток — в Ардебиль, Зенджан, Султанийе, Казвин, священный город персов-шиитов Кум. Ему довелось побывать в Исфахане, тогдашней столице Ирана, откуда отправлялись караваны на Багдад и в «Мултанейское царство» — Индию. И повсюду Котов встречал соотечественников — и в Терках, и в Шемахе, и в Исфахане, где в большом торговом ряду он насчитал две сотни русских лавок.
Из России вывозились железные и деревянные изделия, кожи, льняные ткани, западные сукна и, конечно, меха. С Востока и из Закавказья шли шёлковые и хлопковые ткани («киндяк»), шёлк-сырец, составлявший монополию царской казны, сафьян, замша, нефть, марена