Екатерина вела всё тот же размеренный образ жизни и постоянно работала. Конечно, силы были уже не те. Она располнела, стала с трудом подниматься по лестнице, читала в очках; донимали колики, простуды, ревматизм. Один за другим уходили из жизни её сподвижники и друзья молодости — Григорий Орлов, братья Никита и Пётр Панины, фельдмаршалы Александр Голицын и Захар Чернышёв, незаменимый Потёмкин, генерал-аншеф Юрий Броун, генерал-прокурор Александр Вяземский, подруги Прасковья Брюс и Мария Нарышкина. Неумолимое течение времени уносило современников Екатерины, и ей оставалось лишь запечатлевать их на страницах своих мемуаров.
В день пятидесятилетия своего приезда в Россию, 11 февраля 1794 года, она писала Гримму: «Да, я думаю, что здесь в Петербурге едва ли найдётся десять человек, которые бы помнили мой приезд. Во-первых, слепой дряхлый Бецкой: он сильно заговаривается и всё спрашивает у молодых людей, знали ли они Петра 1-го. Потом 78-летняя графиня Матюшкина, вчера танцовавшая на свадьбах. Потом обер-шенк Нарышкин, который был тогда камер-юнкер, и его жена. Далее его брат обер-шталмейстер; но он не сознается в этом, чтоб не казаться старым. Потом обер-камергер Шувалов, который по дряхлости уже не может выезжать из дому, и, наконец, старуха моя горничная, которая уже ничего не помнит. Вот каковы мои современники! Это очень странно: все остальные годились бы мне в дети и внуки. Вот какая я старуха! Есть семьи, где я знаю уже пятое и шестое поколения».
Ситуация в Европе становилась всё более опасной. Императрица понимала, что «французский разврат» несёт угрозу привычному мироустройству, и иногда не могла сдержать себя. Не менее знаковой, чем дело Радищева, стала бессудная расправа с одним из самых благородных людей той поры — Николаем Ивановичем Новиковым, основателем Типографической компании. Новиков и его друзья-масоны ставили целью духовно-нравственное исправление личности на стезях христианского вероучения. Они реализовали масштабный просветительско-филантропический проект: за десять лет (1779—1789) аренды университетской типографии было выпущено около девятисот изданий — примерно четверть всей печатной продукции того времени, в том числе первые в России женские, детские, философские, агрономические журналы, учебники, словари и т. п. Ими были открыты при Московском университете педагогическая семинария для подготовки преподавателей гимназий и пансионов, первое студенческое общество («Собрание университетских питомцев»), больница и аптека с бесплатной раздачей лекарств бедным. Студенты организованной ими переводческой семинарии обучались на средства, собранные масонами. Размах независимой от правительства общественной инициативы насторожил Екатерину, а заграничные масонские связи Новикова и его друзей и их попытки установить контакт с наследником Павлом переполнили чашу её терпения. В 1792 году она повелела начать расследование по делу просветителя. «Князь Александр Александрович! ...видя из ваших реляций, что Новиков человек коварный и хитро старается скрыть порочные свои деяния, а сим самым наводит Вам затруднения, отлучая Вас от других порученных от нас Вам дел, и сего ради повелеваем Новикова отослать в Слесельбургскую крепость», — приказала она 10 мая московскому главнокомандующему Прозоровскому.
Вопросы, заданные Новикову на следствии, несли отпечаток представлений императрицы о масонстве: как он обогащался за счёт обмана рядовых членов масонских лож; сколько золота было получено с помощью философского камня; насколько отступил он от православия; почему установил изменнические связи с Пруссией. Новиков не признал себя виновным в том, «чтобы против правительства какое злое имел намерение». Екатерина II, не передавая дело в Сенат, лично определила, что он виновен по шести пунктам обвинения и «по силе законов» достоин смертной казни. Собственноручный указ от 1 августа 1792 года гласил, что государыня, «следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».
Место у трона, освободившееся со смертью Потёмкина, занял 22-летний Платон Зубов — ротмистр Конной гвардии, «чернуша» и «резвуша», как называла его императрица в письмах. При жизни князя Таврического фаворит в дела не вмешивался; современники считали его «дуралеюшкой», но Екатерина верила в его таланты. Влияние Зубова стало расти: в 1792 году он был назначен генерал-адъютантом, в 1793-м — генерал-фельдцейхмейстером, екатеринославским и таврическим генерал-губернатором; в 1796-м стал главноначальствующим над Черноморским флотом и получил титул князя Священной Римской империи. Не имея ни знаний, ни способностей Потёмкина, Платон Александрович стал ближайшим советником императрицы и фактически сосредоточил в своих руках руководство внешней политикой России. Своими ордерами он управлял Новороссийским краем, никогда не выезжая на юг. В 1795 году он участвовал в переговорах о разделе Речи Посполитой и выдвинул масштабный проект войны с Турцией: одна армия, покорив Иран, должна была идти на Константинополь с востока, другая — через Балканы с запада. Частью этого плана стал Персидский поход (1796) под началом его брата Валериана. В 1796 году по инициативе фаворита началась перечеканка всей медной монеты с удвоением её номинала.
Государыня всё больше времени проводила в уютном придворном кругу с его домашними радостями:
«Раз в неделю бывали театры в Эрмитаже и вечера в бриллиантовой комнате. Играли в карты. У государыни были особенный карты, она играла в бостон. Князь Зубов и старик Ч. составляли всегдашнюю ея партию, четвёртый переменялся. Старик Ч. за бостоном горячился и даже до того забывался, что иногда кричал; это забавляло государыню. На святках в тронной бывали куртаги. Пели святочныя песни, хоронили золото, играли в фанты, в верёвочку. Государыня мастерица была ловить в верёвочку. Когда, бывало, среди круга подойдёт к кому-нибудь и станет разговаривать, тот возьмёт свои меры, снимет руки с верёвочки, и вдруг она ударит, человека чрез три, того, который и не воображал быть пойман. Куртаги оканчивались всегда танцами.
В Царском Селе государыня жила, как помещица... В хорошие вечера государыня гуляла со всем двором в саду и, возвратясь с прогулки, садилась на скамейке против монумента Румянцева. Здесь начиналась игра a la guerre, или, как называли, в знамёна. Кавалеры и фрейлины разделялись на две партии: одна становилась у дворца, другая к стороне концертной залы. У каждой было своё знамя; кто отбивал знамя, тот одерживал победу. Арбитром был князь Барятинской; он садился на ступеньки монумента. Attention, messieurs! — кричал он, и игра начиналась, бегали, ловили друг друга, употребляли все хитрости, чтобы отбить знамя. В этой игре князь Зубов и камергер М[усин]-П[ушкин] отличались. Быстрее их никто не бегал. Осенью императрица жила в Таврическом дворце. Туда все приезжали во фраках, часто танцовали и даже в саду. Бывали и русские пляски; великие княжны Александра и Елена Павловны участвовали в сих плясках, кавалером их был граф Ч., который плохо говорил по-русски, но плясал по-русски в совершенстве»45.
Тем не менее работа над «фундаментальными законами» продолжалась: готовились Наказ Сенату, Уголовное уложение, «Жалованная грамота государственным крестьянам», которые должны были утвердить сословную систему и гарантировать подданным их права и судебную защиту. Проект Устава о тюрьмах предполагал содержание заключённых за казённый счёт, регулярное питание и медицинское обслуживание. Екатерина понимала, что реализация новых разработок зависит от её преемников, а ограничить самодержавную власть не считала полезным. «...Никакая другая, как только соединённая в его (императора. — И. К.) особе власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства», — писала она в Наказе.
В черновиках остался и важнейший указ о престолонаследии. В течение своего царствования Екатерина несколько раз возвращалась к работе над ним. Сохранились по крайней мере три проекта закона, датируемые 1767—1768, 1785 и 1787 годами. Во всех вариантах предусматривался переход престола по прямой нисходящей мужской линии, хотя не исключалось и «женское правление» при отсутствии наследников-мужчин.
Реформы Екатерины были рассчитаны на долгий срок. Сама она в 1782 году, спустя почти семь лет после введения новых губернских учреждений, писала посетившему Псков сыну Павлу: «Очень рада, что новое устройство губернское показалось Вам лучше, чем прежнее. Посещение епархий показало Вам детство вещей, но кто идёт медленно, идёт безопасно». Конечно, за несколько лет нельзя было создать просвещённое, богатое и послушное третье сословие — русский город был слишком слабым, чтобы представлять возможный противовес дворянству. Но именно при Екатерине завершился долгий процесс централизации страны: была ликвидирована автономия Украины — упразднена власть гетмана и перестала существовать Запорожская Сечь.
Царствование Екатерины II стало «золотым веком» дворянства. Её эпоха породила уют и поэзию русской усадьбы, изысканность дворцовой архитектуры, философские споры в тиши библиотек, блеск балов и празднеств. Ворота богатых домов всегда были распахнуты для приёма гостей и соседей, ежедневно был накрыт, по выражению поэта Державина, «дружеский незваный стол» на 20-30 человек. А сколько радости доставляли охота, оркестры, балет! Только в Москве в начале XIX столетия было до двадцати барских театров с крепостными актёрами и музыкантами. Российские дворяне «открыли» для себя Европу — уже не в качестве петровских «пенсионеров», а как знатные туристы. С середины века познавательные путешествия становятся нормой для тех, кто мог себе их позволить.
Для крестьян же оставались рекрутчина, подушная подать и крепостной гнёт. Пётр I до 1710 года раздарил дворянам 43 тысячи крестьянских дворов; в 1725—1762 годах было роздано около 250 тысяч душ, при Екатерине II — 425 тысяч. С другой стороны, секуляризация церковных земель сделала около двух миллионов монастырских крестьян государственными. Манифест 1775 года вводил свободу предпринимательства: теперь представители всех сословий получили право «заводить станы и рукоделия», не испрашивая разрешения властей и без всякой регистрации. В 1769 году в России впервые появились бумажные деньги — ассигнации номиналом 25, 50, 75 и 100 рублей, облегчившие операции с крупными суммами. С присоединением Северного Причерноморья возникли новые города Одесса, Херсон, Николаев, Севастополь, оживилась черноморская торговля. С 1764 года любой желающий мог купить землю для заведения предприятия на юге, в Новороссии; спустя два года императрица разрешила приобретать земли дворцовым, а с 1788-го — казённым крестьянам (но не лично, а от имени волости). Введение свободы предпринимательства и невозможность покупки рабочих рук (в 1762 году купцам и промышленникам было запрещено покупать «деревни» к заводам) заставляли мануфактуристов учитывать конъюнктуру рынка и привлекать вольнонаёмных рабочих.