Суровый император мог быть чутким мужем и отцом. Ещё будучи великим князем, он, чтобы порадовать скучавшую по родине супругу, устроил на Рождество 1817 года в Московском Кремле первую в России ёлку с украшениями, свечами и развешанными на ветках сластями. С этого времени ёлки в семье Николая Павловича и Александры Фёдоровны стали устраиваться регулярно — сначала в их собственном Аничковом дворце, а после коронации в Зимнем дворце. В 1828 году императрица организовала первый праздник «детской ёлки» для своих пятерых детей и дочерей деверя, великого князя Михаила Павловича. За 38 лет супружества у Николая и Александры родилось семеро детей: будущий император Александр (1818), Мария (1819), Ольга (1822), Александра (1825), Константин (1827), Николай (1831), Михаил (1832). После рождения сына Николая государь на радостях подарил жене бриллиантовое с опалами ожерелье стоимостью 169 601 рубль, а на серебряную свадьбу летом 1842 года преподнёс супруге «бриллиантовый эсклаваж с семью, по числу детей, грушеобразными крупными подвесками» за 87 478 рублей. Когда сын и наследник Александр увлёкся фрейлиной Ольгой Калиновской, Николай тактично, но твёрдо напомнил ему об ответственности перед династией и страной: «...я не раз тебе говорил, что и теперь подтверждаю, что никогда никого из вас не буду принуждать сочетаться с лицом, вам не нравящимся. Но ты должен тоже помнить, что тебя Бог поставил так высоко, что не себе принадлежишь, а своей родине, она от тебя ждёт достойного выбора...»
Из недавно изданной переписки отца с сыном видно, как Николай вникал в детали жизни столицы и окрестностей. Он инспектировал строящиеся здания, которые должны были стать украшением Петербурга, и даже взбирался на купол возводимого Исаакиевского собора и на чердак восстанавливаемого после пожара Зимнего дворца; посещал разводы гвардейских полков, кадетские корпуса, богадельни. За письменным столом он однажды просидел 11 часов подряд. Но, с другой стороны, он любил балет и балерин. После представления «Девы Дуная» со знаменитой танцовщицей Марией Тальони он писал сыну: «Признаюсь кроме Тальони — прочее мне всё так гадко, что больно глядеть. Пажихи милы по-прежнему; но они милы, покуда пажи, и в девушках будут те же толстые, жирные, короткие и неуклюжие...»
Царь был примерным семьянином; мог пофлиртовать с дамами, но, к их разочарованию, без серьёзных последствий. А если интрижки и случались, то к обоюдному удовольствию и без влияния на дела государства. Единственным продолжительным увлечением государя с ведома больной императрицы стала фрейлина Варвара Нелидова. Она искренне любила Николая, но отнюдь не стремилась стать влиятельной фавориткой, да и обставлено всё было с соблюдением приличий. В 1845 году А. О. Смирнова-Россет описывала образ жизни государя: «В 9-м часу после гулянья он пьёт кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1 '/2 опять навещает её, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6 гуляет, в 7 пьёт чай со всей семьёй, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11. Около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати» — и недоумевала: «Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?» Николай оставил Нелидовой по завещанию 200 тысяч рублей, которые она передала в «инвалидный капитал».
Государь был не робкого десятка — ему пришлось побывать под выстрелами на войне; он являлся на пожары и командовал их тушением. Во время холерного бунта 22 июня 1831 года царь, встав в экипаже на Сенной площади, зычным голосом обратился к толпе: «Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!» Все опустились на колени и с умилением крестились, и Николай тоже; слышались восклицания: «Согрешили, окаянные!» Царь готов был действовать личным примером:
«...в 1831 году в холерную эпидемию, во время бунта, когда император Николай Павлович отправился один в коляске на Сенную площадь, въехал в средину неистовствовавшего народу и, взяв склянку Меркурия, поднёс её ко рту; — в это мгновение бросился к нему случившийся там лейб-медик Арендт, чтобы остановить его величество, говоря: “ Votre Majesteperdra les dents (ваше величество лишится зубов)”. Государь, оттолкнув его, сказал: “Eh bien. vous те ferez ипе machoire (так вы сделаете мне челюсть)” — и проглотил всю склянку жидкости, чтобы доказать народу, что его не отравляют; тем усмирил бунт и заставил народ пасть на колени перед собой»64.
Поначалу общество возлагало на Николая большие надежды; лучшие умы России, в том числе Пушкин, сравнивали его с Петром I. «Ничтожности... замыслов и средств» декабристов Пушкин в 1830 году противопоставлял просвещение нации, прогресс, осуществляемый «сверху»: «Правительство действует или намерено действовать в смысле европейского Просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы». По мысли поэта, «просвещённая свобода» включала сотрудничество с правительством и личную инициативу дворянства в создании гражданского общества на условиях «семейственной неприкосновенности» и «гласности», благодаря которым «образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещённом народе основана чистота его нравов». Так предполагалось совместить ценности западного Просвещения и либерализма с отечественной политической реальностью.
Государь на службе
Николай Павлович был цельным человеком с твёрдыми принципами и неизменными ценностями; в нём не было очарования старшего брата — но не было и его лукавства, раздвоенности, скрываемых колебаний и недосказанности. Не обладал он и какой-то особой чёрствостью или жестокостью — мог плакать у могилы Карамзина, во время присяги наследника-цесаревича или над гробом А. X. Бенкендорфа. Но он считал своим долгом быть непримиримым ко всем, кто своевольно выходил за рамки субординации и дисциплины, а тем более действовал, по его убеждению, во вред России. Здесь он был строг и беспощаден. Столь же рьяно царь боролся со злоупотреблениями, по-видимому, веря в то, что во вверенной ему «команде» можно и должно раз и навсегда навести идеальный порядок путём назначения строгих начальников; создания новых министерств, ведомств, секретных комитетов и поддерживать его с помощью исправных слуг. Но, похоже, он не представлял себе, что это можно делать не только усилением начальственного контроля, что возможно устройство общества без повседневной и всепроникающей государственной опеки.
В 1826 году Николаем была создана Собственная Его Императорского Величества канцелярия, превращённая в особый высший орган власти, стоявший над всем государственным аппаратом и позволявший монарху контролировать его и вмешиваться в решение любых дел.
Первое отделение канцелярии стало всероссийским «отделом кадров»: здесь были сосредоточены дела по определению на службу, производству в чины, перемещению и увольнению всех чиновников империи. Сам Николай заявлял: «Я желаю знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии». Он намеревался возвысить гражданскую службу до уровня военной; в 1834 году Положение о гражданских мундирах ввело единую систему мундиров всех государственных структур. Для каждого ведомства устанавливалось десять разрядов формы тёмно-зелёного или тёмно-синего цвета. Цвет мундирного прибора (воротника, обшлагов и выпушек), а также узор шитья указывали на ведомство. Ранг чиновника определялся количеством шитья. Шитые золотом и серебром мундиры были парадной формой одежды, а повседневно носились вицмундиры со скромной вышивкой, сюртуки и мундирные фраки. «Мундир иметь всем членам не военным зелёный с красным воротником и обшлагами, с шитьём по классам по воротнику, обшлагам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним кантом по воротнику, обшлагам и карманам» — это царская резолюция 1826 года на докладной записке государственного секретаря о назначении ему особого мундира. Неслужебные фраки император откровенно не любил, считая их признаком неблагонадёжного бездельника; «фрачник» в его глазах стоял неизмеримо ниже носителя мундира. Штатские мундиры стоили дорого, но оказались излишне вычурными и неудобными, и государь завещал сыну усовершенствовать их — что тот и исполнил. Поэтому государь вникал во всё, что касалось мундиров, формы, чинов, — сам определял цвет обшлагов, расположение шитья и прочие тонкости.
Второму отделению была поручена задача систематизации законов. Проблема давно назрела — в России со времён Соборного уложения 1649 года (на него пришлось опираться при подготовке приговора декабристам!) не существовало единого свода законов, в то время как за прошедшее время накопились тысячи правовых актов, изменявших и дополнявших законодательство. В XVIII веке безуспешно действовало до десятка кодификационных комиссий. Огромная работа под руководством М. М. Сперанского была завершена в короткий срок: появились Полное собрание законов Российской империи и включавший только действующие нормы Свод законов (издания 1832 и 1842 годов), действовавший с изменениями и дополнениями до 1917 года; Свод законов западных губерний (1830—1840), Свод законов Остзейских губерний (1829—1854), Свод военных постановлений (1827—1839). Появился первый в России уголовный кодекс — Уложение о наказаниях уголовных.
Первого января 1839 года, в свой день рождения, Сперанский получил личное письмо Николая I: «Граф Михайло Михайлович! Постоянными трудами Вашими не преставляли Вы являть достойный пример усердия и, посвятив полезные познания Ваши на пользу отечества, приобрели право на Мою совершенную признательность. Желая вознаградить важные заслуги, оказанные Вами в различных государственных должностях, на Вас возложенных, Я указал сего числа... возвесть вас в графское достоинство». Сперанский был польщён оценкой его трудов, но в память о пережитых невзгодах выбрал для графского герба девиз