Николай верил, что государство само, без участия каких-либо общественных институтов, способно организовать жизнь страны. Имевшиеся проблемы, по его мнению, могли быть решены увеличением числа чиновников, созданием новых управленческих структур и секретных комитетов. Это привело к увеличению количества чиновников за первую половину XIX века в пять раз — с 15 до 74 тысяч человек. При этом все решения принимались в центре — в министерствах и главных управлениях; например, постройка в любом городе России двухэтажного дома более чем с семью окнами требовала утверждения проекта в Петербурге.
Централизация управления и бюрократический контроль нарастали, но оказывались неэффективными: владеющий информацией чиновник не мог принять решение, а министр или император не могли знать существа дела, знакомясь с ним только по чиновничьим докладам. Разросшийся аппарат был некомпетентным и неповоротливым, порождал огромную переписку и коррупцию.
«Всеподданнейшие отчёты» Третьего отделения не могли порадовать царя состоянием дел: их составители констатировали, что Министерство юстиции — «учреждение, где посредством денег всякая неправда делается правдою», «канцелярии министра и Сената полны взяточников и людей неспособных, и министр вынужден сам рассматривать всякое сколько-нибудь важное дело... Дашков жалуется на то, что он бессилен уничтожить всё это лихоимство, не будучи в состоянии уследить за всем лично и не имея возможности положиться на прокуроров, которые все закрывают на это глаза». Морской министр Моллер характеризовался как «вор», министр внутренних дел Блудов — человек просвещенный, однако в губернаторы назначает «кого попало и кого ему дадут» и не следит за ними, а потому в Вологде «губернатор горький пьяница; министру это известно, и за всем тем он его терпит»; его преемник Закревский «деятелен и враг хищений, но совершенный невежда», министр народного просвещения Ливен «неспособен к управлению, не имеет достаточно просвещения». Критику со стороны жандармов вызывал даже профессионал и умница министр финансов Е. Ф. Канкрин: «Предначертав за 20 лет пред сим план своего управления, он следует ему неуклонно и противится всякому нововведению, если оно не им предложено». Чиновничество же в целом отчёты Третьего отделения характеризовали так: «Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. К несчастью они-то и правят... так как им известны все тонкости бюрократической системы». Даже в любимом Николаем военном ведомстве ушлые чиновники ухитрились украсть из пенсионного фонда Комитета 1814 года о раненых более миллиона рублей серебром.
Ставка на ревностных исполнителей привела к тому, что умные и образованные администраторы стали редкостью. Костромской губернатор генерал-майор И. В. Каменский получил прозвище «Иван Грозный» за то, что выбил зубы правителю своей канцелярии, и был смещён после избиения вице-губернатора. Нижегородский губернатор В. И. Кривцов регулярно колотил ямщиков и станционных смотрителей за «медленную езду», а собственных чиновников аттестовал «скотами, ослами, телятами». Московский «Чурбан-паша» — граф А. А. Закревский — говорил: «Я — закон» — и беспощадно преследовал помещиков за жестокое обращение с крепостными. «Расправа, — пишет современник, — у него была короткая и всегда практичная: виноват помещик — тотчас выдай крепостному вольную, и делу конец; отвиливает от расчёта подрядчик — садись, брат, в кутузку и сиди, пока не разочтёшь рабочих».
Местное начальство в изрядных размерах брало взятки и совершало всевозможные злоупотребления. Когда же являлись ревизоры из Петербурга, то порой приходилось поголовно отрешать чиновников от должности — или признавать невозможность расследования; так, дела курской гражданской палаты перед сенатской ревизией в 1850 году были потоплены в реке. Чиновники откровенно смотрели на службу как на «кормление»; интересы больших и маленьких «столоначальников» сосредоточивались исключительно на наградах и карьерных перемещениях, картах, вечеринках с музыкой и танцами.
Первого января 1827 года в Таврическом дворце был устроен бал. Наряды императрицы и её придворных дам вызвали восторг — это были «русские» платья — «офранцуженные сарафаны» с головными уборами в виде кокошников. С 1834 года они были утверждены царским указом. Император мечтал о национальном стиле в жизни и архитектуре, который был призван объединить народ вокруг государя и предотвратить «брожение умов». Молодой архитектор Константин Тон стал победителем конкурса на создание памятника победе в Отечественной войне 1812 года — храма Христа Спасителя; его проект сочетал черты древнерусского зодчества с византийским.
Краеугольным камнем идеологии николаевского царствования стала мысль о превосходстве православной и самодержавной России над «гибнущим Западом». Она легла в основу доклада Николаю I министра народного просвещения С. С. Уварова, где провозглашалась официальная доктрина царствования: православие («искренно и глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на неё как на залог счастья общественного и семейственного»), самодержавие («составляет главное условие политического существования России») и народность («довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий», определение которых свелось к терпению и послушанию властям).
В пасхальные праздники 1849 года в доме московского градоначальника в присутствии всего августейшего семейства состоялся костюмированный бал:
В субботу Светлой недели, 9-го апреля, в доме московского градоначальника, в присутствии их императорских величеств и всего августейшего их семейства, совершился вполне русский праздник...
...развернулось, как великолепный, бесконечный свиток, Русское царство. Мы поклонились красоте златоверхого Киева и славного города Владимира. В скромном величии прошли перед нами седовласая Москва и уже степенный Петербург. Многие города, громкие памятью истории, прислали своих представителей на праздник: Белозерск, Чернигов, Ростов, Углич, древние княжения, Вязьма, известная битвой, сокрушившей силу неприятеля, Галич, блиставший северным, жемчужным нарядом жён своих, Вологда, Пермь, Екатеринодар, Петрозаводск. Уфа дала живописного башкирца с меткими стрелами, Подолия — прекрасную малороссиянку, Вильно — такую же литвинку, стройную и русокудрую, с задумчивыми очами севера. Грузия — новую грузинку, не уступившую первой. Гостья Невы из Петербурга перелетала в горный Дагестан и вышла своенравной черкешенкой. Екатеринослав прислал юную чету переселенцев-сербов. Белосток красовался видной парою. Черноокая Бессарабия напоминала негу Азии, и при ней великолепен был молдаванин, в чалме и парчах Востока. Снова кланялись мы и прежним знакомым, и пленительному Воронежу, и пышной калужанке, которую вёл царский сокольничий, Рязани и Тамбову, которые остались верны местным народным одеждам, и восточным глазам Дербента.
Исторические лица по временам перерывали шествие. Среди этой пышности, в величавой простоте явился русский мужик села Домнина Иван Сусанин, в смуром кафтане, в чёрных рукавицах, с дубиной в руке, весь занесённый снегом. Тут под Нижним Новгородом шёл князь Димитрий Михайлович Пожарский, в ратной одежде древнего воеводы, с своим верным Кузьмою. За Архангельском бежал в Москву учиться рыбацкий сын с Холмогор, 16-ти лета, в нагольном тулупе, накинутом на плечо, с сетью в одной руке, с арифметикой Магницкого в другой. Добрыня, открывавший шествие, ливонский рыцарь посередине, Ермак в заключении, ещё умноживший свои сибирские племена, были по-прежнему величавы...
И вот раздались русские песни. И под их родные напевы начали свиваться и развиваться хороводы, и скромные жёны и девы клали руку на плечо величавым боярам и добрым молодцам... Строгие и многодумные очи нашего государя обвеселились на этом русском празднике, и светлая улыбка выражала радость его русского сердца... Государь император и государыня императрица благоволили дарить ласковое слово всем, участвовавшим в этом празднике»67.
Патриотические драмы Нестора Кукольника «Рука всевышнего Отечество спасла» и «Прокопий Ляпунов» собирали в театре аншлаги. Но это было ещё вполне художественное зрелище по сравнению с «сибирской сказкой» Н. А. Полевого «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами с пением и танцами», в которой русская баба побивала ухватом и кочергой китайцев, представленных трусами, дураками и шутами. «У их генералов такой огромный живот, что раёк животики надорвал от хохота. В первом акте есть превосходное место о достоинстве русского кулака, которому много и крепко рукоплескали зрители», — иронически оценивал это произведение критик В. Г. Белинский. Всё это — вера во всесилие государства, насаждение единомыслия и отрицание Запада — ещё будет в нашей истории. Но император Николай стал первым правителем, чётко сформулировавшим и проводившим этот курс.
От Туркманчая к Севастополю
При Николае Россия выиграла новую войну с Ираном. По Туркманчайскому договору 1828 года к России отходили Эриванское и Нахичеванское ханства (Восточная Армения), персидское правительство обязалось не препятствовать переселению армян в Россию и выплатить контрибуцию в 20 миллионов рублей серебром.
Победой завершилась и война с турками. Николаевский генерал граф И. И. Дибич двинулся на Константинополь. По Адрианопольскому миру 1829 года Османская империя уступала России Черноморское побережье Кавказа от устья Кубани до форта Святого Николая, Ахалцихский пашалык и острова в дельте Дуная, предоставляла автономию Молдавии, Валахии и Сербии, признавала независимость Греции; Босфор и Дарданеллы открывались для судов всех стран, а Россия получала право свободной торговли на всей территории Османской империи.
Русские крепости появились на кавказском побережье, хотя покорение Кавказа было ещё далеко от завершения. Достойным противником империи стал третий имам Чечни и Дагестана Шамиль. На подконтрольной ему территории было создано теократическое государство — имамат с административным делением на наибства, боеспособным войском, сбором податей, собственными знаками отличия.