– Я провожу ее внутрь, товарищ комендант.
Это был Заш, и я немного расслабилась, хотя его голос звучал довольно резко. Авдеев кивнул и повел остальных членов моей семьи в дом.
Мы вернулась внутрь. Неужели Авдееву действительно пришлось сократить наши полчаса? Почему мы не можем гулять под дождем? Это не причинит вреда.
Мы поднимались обратно в наши тюремные камеры. Плотно запечатанные окна пропускали весь сигаретный дым от солдат, куривших внутри. К нему добавился отвратительный запах переполненного туалета, и все это зловоние быстро смешивалось с ароматом обеда, идущим из нашей маленькой кухни.
Неудивительно, что бедная мама так и не поправилась. Она вдыхала все это каждый миг изо дня в день.
Авдеев стоял в дверях кабинета и, прищурившись, следил за нашим возвращением. Рядом с Зашем я чувствовала себя смелее.
– Пожалуйста, комендант, давайте откроем окна.
– Что позволит вам подать сигнал о помощи горожанам снаружи? Ни в коем случае. – Авдеев втолкнул меня в нашу комнату, оборвав связь между мной и Зашем, и захлопнул дверь.
Без паузы. Без намека на сочувствие.
Свинья.
Я так разозлилась, что протопала через столовую прямо в комнату Алексея, где распахнула форточку и вдохнула полной грудью.
Мокрые сапоги тридцати солдат и их разгоряченные лица превратили дом в герметичный, лишенный воздуха зловонный ящик.
Когда на следующее утро Авдеев заглянул к нам после завтрака, а дождь все шел, я попробовала подойти к нему кротко.
– Комендант, мы можем открыть окно? Пожалуйста! Всего на несколько минут…
Он надолго задержал свой взгляд на мне.
– Нет.
Сколько бы мы ни просили в последующие дни, Авдеев не разрешал нам открыть окно. Как он мог выносить это зловоние? Разве он и солдаты не чувствовали себя такими же загнанными в угол и задыхающимися, как и мы?
Дождь не утихал, жара тоже. Влажный воздух висел как болотная тина, прилипая к нашей коже и постельному белью. Пятикомнатная усыпальница стала рассадником паразитов. Мы чистили постельное белье, как могли, стараясь поддерживать хоть какое-то подобие санитарии.
Первыми начали чесаться собаки. За ними – Татьяна и Алексей. А потом и я.
Голова зудела без конца, и неважно, сколько раз я ополаскивала волосы или стирала наволочку, зуд не прекращался. Наконец в комнату вошла мамина горничная Анна с охапкой постельного белья.
– Вши.
Я оторвалась от карточной игры с Марией – одна рука взлетела к голове.
– В этой тюрьме завелись вши, и я молюсь, чтобы комендант почувствовал их укусы на своей голове сильнее, чем кто-либо из вас. – Анна положила постельное белье и повернулась к нам с мрачной улыбкой на губах. – Но поскольку вы уже их подхватили, мы можем сделать только одно.
Она подняла ножницы и бритву.
Мария разрыдалась.
– Вы по-прежнему прекрасны, – услышала я тихий шепот Ивана по ту сторону двери на лестничную площадку.
Я шла позвонить в колокольчик, который вызовет охранника – его, – чтобы он проводил меня в ванную. Но, очевидно, Мария уже была там… с ним.
Мария щеголяла лысиной больше всех нас. Форма ее головы была элегантной и пропорциональной, но это откровение, исходившее от меня, не принесло ей утешения. Я была ее сестрой. Но когда красавец Иван спросил: «Вы мне верите?», – Мария откликнулась, задыхаясь от чувств:
– Да, Иван. Я всегда буду верить вам.
Всегда. Она всегда будет верить ему. Она отпустила свое сердце. Если Авдеев их видел…
Я позвонила в колокольчик и выскочила на лестничную площадку. Мария и Иван подскочили, но я заметила, насколько близко они стояли. В нескольких сантиметрах друг от друга.
Я втянула Марию обратно в комнату и сунула ей в руку колоду карт.
– Перетасуй.
– Я не хочу играть в безик…
Я вернулась на лестничную площадку, закрыла за собой дверь и встала лицом к лицу с Иваном.
– Моя сестра очаровательна, и вы привлекательны, но если вы посмеете прикоснуться к ней, то рискнете нашими шеями. Вы мне нравитесь, Иван. Но я не хочу, чтобы вас расстреляли. И уж тем более я не хочу, чтобы мою сестру убили из-за того, что она поцеловала охранника.
Кадык Ивана сурово дернулся. Ему хватило почтения выглядеть пристыженным. Мне не доставляло удовольствия ругать его – но уж лучше его, чем Марию. Сестра меня не послушает.
Мне нравилось видеть ее счастливой. Но не тогда, когда это может повлечь за собой ее смерть.
Я отступила в сторону и только тогда заметила на верхней площадке лестницы Заша. Как много он слышал? Солдат уставился на своего друга, и я подумала о словах, которые сорвались с губ – что, если я только что подвергла опасности Ивана и Марию? Что, если мои опрометчивые действия приведут к беде, которой я так отчаянно стремилась избежать?
– Моя смена, Иван. – Заш встретился со мной взглядом. Он выглядел добрым… и даже понимающим. Он все слышал.
Но тут я вспомнила о своей лысой голове. Жар затопил мои щеки; я развернулась на каблуках и закрыла за собой дверь. Какое глупое положение! А чего я ожидала? Что смогу скрывать от него свою стрижку до конца нашего изгнания?
Какая разница, что он подумал? Ах, если бы я сама могла убедить себя в том, что мне все равно.
Я прислонилась спиной к двери, тяжело дыша. Что я сделала, столкнувшись лицом к лицу с солдатом прямо перед кабинетом коменданта? Закрыла глаза и выровняла дыхание.
Из-за тонкой двери доносились голоса.
– Знаешь, она права, – тихо сказал Заш.
– Почему я не могу быть добр к Марии? – возразил Иван. – Почему бы мне не сказать ей, что она красива? Их жизнь несчастна. Мы можем покинуть это место, если захотим. У нас есть будущее за пределами гнилого дома. А они не знают, останутся в живых или умрут… с голоду. Честно говоря, я даже надеюсь, что Белая армия вытащит их отсюда.
– Они здесь из-за действий царя и царицы. – Голос Заша звучал так, словно он озвучивал чью-то цитату, а не собственные мысли.
– Ты действительно в это веришь?
Я прижала ухо к дереву, ожидая ответа Заша.
– Я не знаю, чему верить, Иван. Ни одна из сторон не кажется мне правой, но эта сторона производит впечатление более безопасной. Я здесь, чтобы защищать свою семью – служить там, где велит мне наше правительство. Подчиняться.
– Какой отвратительный образ жизни. – Шаги обозначили попытку Ивана уйти, но Заш остановил его.
– Тогда почему ты здесь?
Пауза.
– Во-первых, из-за денег. Но сейчас… ради Марии.
Сапоги Ивана прогромыхали вниз по лестнице.
Заш был здесь не потому что поддерживал большевиков. Он служил, чтобы защитить свою семью. Но разве он не говорил, что у него нет родителей? Кого же он тогда защищает?
А Иван…
Я оттолкнулась от двери и нашла Марию. Она стояла перед маленьким настенным зеркалом, пытаясь завязать на голове поношенную кружевную ленту. Я подошла к ней и сделала бант. Мы были почти одного роста.
– Ты прекрасна, сестренка.
Ее подбородок задрожал, рука соскользнула с головы, но она ничего не ответила. Мария всегда больше заботилась о своей внешности, чем все остальные – вероятно, потому что была коренастой, крепкой, и это ее смущало. Но все – и родственники, и поклонники – всегда говорили, что Мария «невероятно красива». Почему она не хотела это принимать?
Совсем скоро ей исполнится девятнадцать. Мама влюбилась в папу в семнадцать. Наверное, Мария, боялась никогда не испытать любви…
Я не могла позволить себе бояться или надеяться на любовь. Потом подумала о Заше и о том, что мое сердце жаждет дружеского отношения от него больше, чем от других охранников. Эта ссылка повлияла на мои эмоции. Происходящее меня испугало.
Я провела пальцами по своему обритому черепу и сравнила собственное пухлое лицо и луковицу головы с нежными чертами Марии. Попыталась вообразить, что увидел Заш с верхней площадки лестницы. Мне показалось, что его взгляд таил доброту, но не жалость ли то была?
Мария отвернулась от зеркала и перетасовала карты для безика.
Определенно, лысина меня не красила. Что ж, ладно, по крайней мере, это точно удержит Заша от лишних мыслей.
Я тихонько посмеялась над собой. Как будто у него были мысли о моей привлекательности. Это ведь я играла с подобными идеями. И все же я покраснела от смущения за свой нездоровый вид. Неужели я столь ограниченна, что, желая быть спасенной, боюсь умереть некрасивой?
Когда я присоединилась к Марии, то смотрела куда угодно, только не на нее – на карты, на собак, которые чесались и щелкали зубами, на папу, подстригающего усы. Мне казалось неправильным убеждать сестру в опасности счастья и безопасности одиночества.
Но если наступала Белая армия, мы должны быть готовы оставить все позади.
Все.
Даже тех, кого любим.
Белая армия была уже близко. Я видела это по поднявшейся суете охранников. Ощущала запах перемен в спирте, пропитавшем кожу Авдеева. Надежда сидела на кончике языка, как пастила, которую я не могла заставить себя проглотить.
Я проснулась в очередной дождливый день, задыхаясь от жары, влажности, темноты и заточения. Все еще спали, поэтому я прокралась к форточке, чтобы посмотреть на восход солнца и вдохнуть подобие свободы. Проскользнув к маленькому приоткрытому окошку, я почти ожидала узреть Белую армию, марширующую через город и наступающую на Ипатьевский дом.
Но я видела лишь сестер из монастыря, которые приближались с корзинкой продуктов. Ничего необычного, это зрелище можно было наблюдать каждый день. Они уж точно не желали нам смерти. Добрые монахини… Им не помешал даже проливной дождь: они шагали под его стеной, чтобы принести нам еду.
Я наблюдала за сестрами, думала о семье, о своей надежде. И вдруг меня осенило – так же неожиданно, как одна из капель дождя, упавших на лицо.
И я поспешила за листом почтовой бумаги.
Авдеев не стал открывать окна, поскольку боялся, что мы подадим сигнал людям снаружи. Все это время у меня была маленькая форточка для свежего воздуха, но я никогда не думала подать сигнал о помощи или попытаться отправить сообщение. Если Авдеев этого боялся, значит, кто-то за стеной сочувствовал нам.