Вместо этого я отступила назад. Если я позволю нашим ладоням сплестись – вряд ли смогу спуститься по веревке к спасению. Его нужно оставить позади. Даже мысль об этом обожгла мне горло и разрушила волшебство, расцветавшее между нами.
Он заметил перемену и тихо спросил:
– Что? Что случилось?
Мой голос прозвучал глухо:
– Я не могу… – Легкое покачивание головой. – Поговорим завтра, Заш.
Я отвернулась, по рукам пробежал озноб, несмотря на дневную жару.
Для нас двоих завтра не наступит.
15
– Мы не можем этого сделать. – Папа мерил шагами спальню, а связанные простыни безвольно свисали с наших с Марией колен. Мы собирались развязать все узлы. Снова.
Еще одна бессонная ночь. Хождения взад-вперед, мысли, постоянное напряжение, готовность броситься в бой или забаррикадировать дверь мебелью. Сигнала нет. Спасения нет.
Чем больше мы размышляли об этом плане, тем более безрассудным он казался. Даже если мы все благополучно спустимся по веревке со своими пожитками и утихомирим собак, как выберемся через крепкие ворота ограды? Как сюда попадет офицер Белой армии?
– Люди умрут, – заключил папа. – Вероятно, некоторые из местных солдат.
Мария судорожно вздохнула. Мое собственное сердце сжалось. Заш. Иван. Даже Авдеев. Я не желаю им ни ран, ни смерти. Мы месяцами общались с этими солдатами, хотя они стерегли нас в этой ссылке.
– Их жизни важнее, чем побег, – сказал папа. Вывод был окончательным. Мы все знали, что это правда. Я сердцем чувствовала, что скорее останусь в изгнании, чем стану причиной смерти солдат.
В то утро мама нацарапала ответ офицеру карандашом, так как у нас кончились чернила. Она отдала листок мне, нужно было вставить его в бутылку из-под сливок и отправить с монахинями. Она писала резко и серьезно:
Мы не хотим и не можем бежать. Нас можно увести только той же силой, что и привела нас из Тобольска. Мы не желаем причинять любые страдания коменданту или охранникам – которые были так добры к нам, – вследствие нашего побега. За нами слишком внимательно надзирают. Если вы планируете освободить нас, тогда, ради Бога, прежде всего, избегайте кровопролития.
Мы все его подписали.
Прогулка была омрачена. Никому не хватало сил улыбаться или веселиться. Иван поспешил навстречу Марии, и они отступили в небольшую рощицу за углом. По его напряженному шепоту я догадалась, что он интересуется спасательной операцией.
Мария разрыдалась, и он обнял ее. Проходя мимо них, я заметила, как он обхватил ее лицо руками и тихо сказал:
– Я не позволю тебе умереть здесь, Мария. Я вытащу тебя отсюда.
Она шмыгнула носом и кивнула.
Я поспешила дальше, ища глазами Заша. Желание мчаться к нему, как Мария бежала к Ивану, заставляло меня ускорять шаг, пока я наконец не увидела его. Он шагнул ко мне, и, словно заранее договорившись, мы отступили в тень у стены дома, ища уединения. С маской непреклонного большевика, презирающего нас, было покончено несколько дней назад.
Это были мы, Заш и Настя, узнавшие, что такое дружба. Я вдыхала его запах – смесь земли и дыма, свежего воздуха снаружи и затхлого, который впитался в одежду, когда Заш нес караул, внутри.
– Наступило завтра, – тихо сказал он. – Я вижу: что-то не так.
Я прикрыла глаза, словно падая с небес.[6]
– Вы же знаете, я не могу вам сказать.
– А мне хотелось бы, чтобы вы это сделали.
– Разве вы еще не в курсе? – Он провел так много времени с Иваном, что, без сомнения, узнал о грядущей попытке спасения.
– Есть подозрения, но я предпочел бы услышать правду от вас.
Я распахнула глаза и вскинула голову, пристально глядя в его лицо. Он сидел, согнув колено и положив на него руку. Глядя на меня в ожидании.
Я сдалась.
– Мы поняли, что нам предстоит умереть здесь, – едва прозвучали эти слова, как я поняла, почему так тяжело было на сердце, – потому что беспокоимся о вас. Я беспокоюсь о вас… и других солдатах, – поспешно добавила я. – Для нас это гораздо важнее, чем… ну, чем выживание, полагаю.
– Абсурд! – Прежде мягкий, его тон стал резким. – Как возможно беспокоиться о похитителях больше, чем о собственной семье?
– Я этого не говорила. – Я с трудом поднялась, чувствуя зарождающуюся злость. – Дело не в том, о ком мы думаем больше или меньше. Мы заботимся о каждом солдате. Я Романова и буду ценить жизнь – жизнь каждого человека – превыше всего. Нет никакой пользы от ненависти к ближнему.
Заш несколько раз открыл и закрыл рот, пока, наконец, не покачал головой с легкой ошеломленной улыбкой.
– Неужели вы не понимаете, что эти солдаты, скорее всего, позволят вам сбежать, если вы действительно попытаетесь? Они любят вас.
Они. Не мы.
Он протянул руку и осторожно стянул шарф с моей головы. Я чувствовала его близость. Хотела ее.
– Они любят вас, – повторил он.
Где-то в узком пространстве между телами наши руки нашли друг друга в траве. Легкое касание – достаточное, чтобы понять: мы оба хотим большего, чем роли караульного и пленницы. Жаждем этого.
Его слова повисли в воздухе между нами, пока внимание не привлек скрип ворот. Во двор въехал автомобиль и остановился перед домом. Я это уже видела.
Заш вскочил на ноги и снова занял пост у стены. Боже, как быстро он вернулся к этой непреклонной большевистской позе!
Но теперь я видела сквозь нее. Узнала темноволосого пассажира авто. И с ним всем сердцем ощущала безопасность.
Автомобиль остановился, разбрасывая гравий. Молодой круглолицый мужчина, вышедший из машины, посмотрел в сторону дома и решительно направился к нам. Белобородов – председатель Уральского Областного Совета.
Неожиданная проверка.
Я оттолкнулась от стены дома и присоединилась к папе, чтобы встретить сопровождающих лиц. Папа протянул руку, но Белобородов не пожал ее и вообще к нему не обратился. Вместо этого прошел мимо, остановившись перед Зашем.
– Где твой комендант, солдат?
Заш резко поклонился.
– Внутри, товарищ председатель.
Белобородов, прищурившись, оглядел сад.
– А где остальные ссыльные?
Как и Заш, я огляделась. Мы с папой, Татьяной и Алексеем стояли среди редких деревьев на краю сада.
– Моя жена не покидает постель, она больна, – сказал папа. – Старшая дочь ухаживает за ней.
Белобородов даже не кивнул. Вместо этого перевел взгляд на рощицу, скрывавшую качели, и глаза превратились в щелочки. Между деревьями, в дальнем углу у забора, я уловила движение.
Сердце упало.
Мария.
Белобородов прошелся по саду. Целое мгновение я не могла шевелить ногами, но как только овладела собой, поплелась за ним. Казалось, разум парит далеко впереди. Хотелось окликнуть Марию, чтобы она вышла из-за деревьев, успела спрятаться или хотя бы отстранилась от Ивана. Ведь именно поэтому она по-прежнему оставалась в роще.
Но я не могла выдавить из себя ни звука.
Я обогнула дерево через несколько секунд после Белобородова и увидела Марию в крепких объятиях Ивана. Это был всего лишь поцелуй. В другой жизни, в другой ситуации никто бы не рассмотрел в этом жесте ничего неприличного. Всего лишь проявление нежности.
– Мария! – ахнула я, желая предупредить.
Они с Иваном отскочили друг от друга, их взгляды устремились прямо на Белобородова. Иван побледнел, а глаза Марии расширились. Подошел папа, следом – Заш. Я взяла отца за руку, и он крепко стиснул мою ладонь в ответ.
Заш сжал губы в тонкую мрачную линию. Он встретился со мной взглядом, и от смирения в его глазах у меня скрутило живот. Похрустывание щебня под ногами возвестило о приближении коменданта Авдеева.
Белобородов довольно долго молчал, и никто не осмеливался нарушить тишину. Затем он холодно скомандовал:
– Девочка, вернись к своему отцу.
Он не сводил глаз с Ивана.
Мария, дрожа, подошла к папе. Он не обнял ее – вместо этого взял за руку и повел обратно к дому. Я не знала, что делать. Идти следом? Остаться?
Белобородов кивнул в мою сторону.
– Проводите их в комнаты.
Зашу ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Пока он провожал меня с папой, Белобородов спросил коменданта Авдеева:
– Кто этот предатель?
– Иван Скороходов, товарищ председатель, – ответил Иван. – Я не предатель. Заключенные не представляют опасности для нашей страны…
Послышалось чирканье металла по коже и звук взведенного курка. Я развернулась, но Заш увлек меня дальше, впившись пальцами в мое предплечье.
Мария оглянулась и, казалось, увидела в мрачном взгляде Ивана что-то такое, чего я не могла понять.
– Иван, – выдохнула она. – Ваня! – Она боролась с папой, и Заш бросился вперед, чтобы удержать ее. Она билась, стремясь вырваться из сплетения рук.
– Ваня! Ваня! – Она металась и кричала, словно дикое, перепуганное существо. Я никогда не видела ее такой отчаявшейся.
Казалось, Иван был последней надеждой. Надеждой, которую она теряла.
Один из большевиков, приехавших с Белобородовым, покинул свой пост у автомобиля, быстро пересек двор и дал Марии пощечину. Папа оттолкнул солдата, и в тот же миг тот достал пистолет, направив дуло прямо на отца.
Заш встал между ними. С недюжинной силой он одной рукой схватил папу, второй – сжал руку Марии и потащил обоих в дом.
Я побежала за ними, чувствуя, что в мире не хватает воздуха, чтобы наполнить мои легкие.
Несмотря на отчаянные крики Марии, Иван не произнес ни слова.
Прежде чем завернуть за угол и войти в дом, я оглянулась. Иван просто смотрел нам вслед. Наши взгляды встретились. В этот момент я увидела то же, что и Мария: он прощался.
– Настя, – Заш вернулся к началу лестницы и протянул мне руку, – пожалуйста.
Он казался сломленным.
Я приняла его ладонь, и он повел меня наверх.
Раздался выстрел.