Анастасия и Милица времени зря не теряли. Пользуясь расположением Царицы, сестры неустанно повествовали ей о печальной участи Станы, которая не раз в присутствии Императрицы заливалась слезами. Александра Федоровна сердечно относилась к этому несчастью, но сразу же замолкала, как только герцогиня и ее сестра начинали намекать на неизбежность развода. В таких вопросах, как считала Царица, личным чувствам волю давать нельзя. Она надеялась, что Ники повлияет на Лейхтенбергского и тот вернется в лоно семьи. У них же дети!
Подобная перспектива совершенно не устраивала Анастасию. Герцога она ненавидела; ненавидела и за пренебрежение к ней, и за его антипатию по отношению к отцу и Черногории. Чувства черногорской патриотки требовали отмщения. Она создала ему репутацию в свете гуляки и развратника, а теперь же должна его окончательно морально уничтожить.
Ее месть оказалась достойной «орлиного происхождения»: всем и каждому Анастасия начала рассказывать, что муж Георгий – «неспособный мужчина» и не «может исполнять супружеские обязанности». Правда, совсем недавно она утверждала прямо противоположное: муж проводит дни и ночи в вертепах и шагу ступить не может без общества кокоток. Если он давно «неспособный», то почему же его тянуло к ним? Но женская ненависть не знала логики.
Анастасия и Милица (она тоже не скупилась на уничижительные характеристики родственника) знали, что делали. Мужская «неспособность» была тем редчайшим исключением, когда церковь могла позволить разойтись супругам. Герцог, узнав о намерении супруги в Париже, был вне себя от радости. Единственным его желанием было больше никогда не видеть постылую Анастасию, и он дал согласие на развод тотчас.
Однако проблема церковного освящения брака встала во весь рост. Развод в среде Императорской Фамилии – событие экстраординарное. Герцог Лейхтенбергский – внук Императора Николая I.
Когда о намерении стало известно другим членам Династии, то они были озадачены и возмущены. Великий князь Константин Константинович записал в дневнике 6 ноября 1906 года: «Узнал с ужасом от жены, которая была на Гусарском празднике, что Стана Лейхтенбергская разводится с Юрием и выходит замуж за Николашу!!! Разрешение этого брака не может не представиться поблажкой, вызванной близостью Николаши к Государю, а Станы к молодой Государыне… Развод в Семье в это смутное время является обстоятельством, весьма нежелательным и прискорбным».
Стенания Станы и просьбы Николая Николаевича сделали свое дело: сердце Царя дрогнуло. Решил помочь «несчастной», тем более что со стороны Лейхтенбергского препятствия не встречалось. Николай II поднял вопрос перед церковными иерархами, и он был положительно разрешен.
Императрице Марии Федоровне Монарх сообщал 22 марта 1907 года: «Недавно у меня был митрополит Антоний по некоторым делам. Между прочим, я его спросил, что он думает по вопросу о женитьбе Николаши на Стане? Он мне сказал, что он переговорит с другими членами Синода и затем сообщит мне их общее мнение. Через неделю он приехал с ответом, что так как такие браки постоянно разрешаются Синодом в разных епархиях, то они ничего не имеют против этой свадьбы, лишь бы она состоялась в скромной обстановке и вдали от Петербурга.
Признаюсь, такой ответ меня очень образовал, и я сообщил его Николаше вместе с моим согласием. Этим разрешается трудное и неопределенное положение Николаши и особенно Станы. Он стал неузнаваем с тех пор, и служба сделалась для него легкой».
Условия были с радостью приняты, тем более что «молодые» и не собирались особо афишировать. Невесте сорок лет, а жениху пятьдесят. На церемонии должны были присутствовать лишь некоторые, особо близкие. Приглашения рассылал лично Николай Николаевич.
Своему кузену Николаю Михайловичу написал 13 апреля 1907 года: «Милый Николай! Пишу тебе эти строки, чтобы сообщить, что вопрос о моей свадьбе рассматривался в Святейшем синоде и решен в утвердительном смысле. На основании этого Государь Император разрешил мне жениться на Стане. Я сегодня уезжаю в Крым, где ввиду нездоровья Милицы, которая не может приехать в Петербург, 29 апреля, надеюсь, состоится моя свадьба в Ливадийской дворцовой церкви. Будь так мил, если найдешь возможным, сообщи об этом дяде (Михаилу Николаевичу. – А.Б.). Не откажи мне тоже передать это Анастасии (сестре. – А.Б.) и братьям. Сердечно твой Николаша».
Автор «забыл» упомянуть, что Крым для венчания избран не в связи с «болезнью Милицы», а в связи с условиями брака. Но такие «мелочи» теперь уже не имели никакого значения.
«Интеллектуалка» Милица и напористая Анастасия оставили свой след в истории не своими брачно-семейными делами, а тем, что «открыли» Распутина (1869–1916). Именно эти две Великие княгиня первыми среди аристократии начали принимать в своих дворцах этого странного человека, родом из сибирского села Покровского, уже к началу XX века снискавшему славу врачевателя душ и провидца.
Милица и Анастасия познакомилась с ним в Киеве в 1903 году, на подворье Михайловского монастыря, когда прибыли в Киево-Печерскую лавру на моление. Они сразу же разглядели в нем человека, обладавшего «большим духовным даром». Его глаза горели таким «магическим огнем», что немедленно покорили сердце доктора алхимии. Милица была потрясена и после непродолжительной беседы сразу же пригласила Григория в себе в столицу. Стана же, смотревшая на мир глазами старшей сестры, всегда лишь поддакивавшая ей, естественно, тоже «воспламенилась».
К тому времени слава Григория еще не достигла Петербурга. Черногорки устроили ему столичную «премьеру». В усадьбах Знаменка и Сергеевка под Петергофом, принадлежавших Милице и Анастасии, Григорий стал частным и желанным гостем. Посещал он их и в их петербургских дворцах. Петр Николаевич и Николай Николаевич целиком раздели душевные привязанности своих ненаглядных…
Обе Великокняжеские пары были очарованы «старцем Григорием», с упоением слушали его «духовные откровения», находя для себя много важного, необычного, «захватывающего». Даже «бесстрашный вояка», Командующий гвардией Великий князь Николай Николаевич, был «пленен» Распутиным. В декабре 1908 года писал своему «ангелу» Анастасии:
«Сию минуту вернулся из дома Пусси (брата. – А.Б.). Видел Григория. Он ужасно огорчен, что не застал Вас. Приехал с Параскевой. Для Твоей матери привез флакон от Макария. Я получил образок на цепочке от Макария. Пусси получил такой же. Затем сказал, что подобного ужаса, как мы переживали в 1905–1906 гг., больше не только нам не будет, но дети и внуки чрез подобный ужас не пройдут».
Распутин предсказал князю, что он и его потомство больше не переживут революционную смуту. Он оказался прав наполовину: потомство избежало этой участи (у него с Анастасией его просто не было), сами же «вкусили ужаса» в полной мере. Еле выбрались из России в 1919 году, коротали «осень своей жизни» почти в нищете на чужбине, где и скончались. (Николай Николаевич и его жена похоронены в Каннах, в церкви Михаила Архангела.)
Черногорки познакомили Царя и Царицу с Распутиным. Несколько месяцев при встречах расхваливали старца, уверяли, что он способен узреть то, что остальным смертным не дано видеть, что он способен снять недуги, перед которыми медицина бессильна.
Александра Федоровна к таким способностям относилась всегда очень внимательно: у Нее на руках больной мальчик и Она не могла оставить без внимания подобный дар. Тем более что Милица рассказала, что у ее сына Романа, которого когда-то вылечил месье Филипп, опять появились признаки падучей и Григорий помог.
Первая встреча Царской Четы и Григория Распутина состоялась 1 ноября 1905 года в Петергофе. В дневнике Царь записал: «Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим – Григорием из Тобольской губернии».
Позже Распутин в полной мере оправдал надежды Царицы и не раз спасал Ее больного Сына-Наследника Алексея. Однако благодарность к Милице и Стане Александра Федоровна со временем перестала испытывать.
Выяснилось, что черногорки стремились превратить Распутина в инструмент своего влияния на Царя, что они старались использовать его для воздействия на Монарха, добиться новых выгод и субсидий для Черногории. Они вообще вознамерились не просто, как полагается Великокняжеской родне, находиться в числе первых среди подданных. Их это не устраивало. Они хотели занять «кусочек трона».
Царица поняла, что души этих женщин такие же черные, как и их внешность. Дружба кончилась. Наступило охлаждение. Полный разрыв произошел в 1909 году.
С тех пор Милица и Стана могли видеть Царя и Царицу лишь на официальных церемониях. Побывавшая в ноябре 1913 года на Царском приеме в Ливадии княгиня Зинаида Юсупова писала сыну Феликсу: «Черные сестры» ходили, как зачумленные, так как никто из царедворцев к ним не подходил».
Даже в первый год Мировой войны, когда Николай Николаевич занимал должность Верховного главнокомандующего и особенно часто общался с Царем, никакого семейного сближения не наступило. Александра Федоровна в неприятии двух «черных женщин» была непоколебима.
Глава 32. Скандальный мезальянс
Младший сын Императора Александра III появился на свет осенью 1878 года, когда его отец не занимал еще Царского Престола. Он – пятый ребенок в семье Александра Александровича и Марии Федоровны. Через три с половиной года, когда отец уже восседал на Троне, у них появится и «порфирородный отпрыск» – дочь Ольга. Михаил и Ольга всегда оставались для отца и матери «маленькими».
В последние годы жизни Александр III сына Михаила – «Мишкина» – любил особо нежно. У старших детей – Николая, Георгия, Ксении – складывался свой круг интересов, возникали личные дела и заботы, которые «дорогого Папа́» уже и не касались. Младшие же были всегда рядом.
Со своими «маленькими» Самодержец с особой охотой проводил свободное время, которого у Александра III выдавалось все меньше и меньше. Часы, проведенные с младшими детьми, являлись для повелителя Империи самыми приятными. Об этом непременно подробно сообщал супруге в письмах. «Сегодня завтракали с Мишей и беби втроем, а потом они были у меня в кабинете и смотрели картинки. Эта такая радость и утешение иметь их при себе, и они так милы со мной и вовсе мне не мешают. В 3 часа поехали с Мишей верхом, воспользовавшись отличной погодой, и сделали прогулку в 1 ½ часа, а потом еще гуляли пешком. Беби принесла мне утром фиалки, они чудно пахнут» (14 апреля 1892 г.).