Однако на следующий день, 25 февраля, все повторилось, но в еще большем масштабе. Посылая вечером ежедневное письмо-отчет Мужу, писала: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи. Это – хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы дома. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо себя вести.
У Меня было чувство, когда Ты уезжал, что дело пойдут плохо… Нужно немедленно водворить порядок, день ото дня становится все хуже… Завтра воскресенье и будет еще хуже. Не могу понять, почему не вводят карточной системы и почему не милитаризируют все фабрики, – тогда не будет беспорядков… Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают. Этот продовольственный вопрос может свести с ума».
«Дорогой мой возлюбленный! Какая радость! В 9 часов сегодня получила твое письмо. Еще и еще благодарю за него. Я покрыла его поцелуями и буду еще часто целовать. Я так одинока без Тебя, не с кем поговорить по душам».
В Царском Селе, всего в двадцати верстах от Петрограда, пока было спокойно. Прибывшие же из столицы приносили безрадостные вести. С каждым часом положение становилось все более грозным. Министр внутренних дел Протопопов прислал последнее успокоительное известие в конце дня, 26-го, и затем – тишина. Все министры куда-то подевались. 28 февраля противоправительственное движение докатилось и до Царского.
В городе произошли митинги, в расквартированных войсках началось брожение. Оно коснулось и подразделений, охранявших Царскую резиденцию, а Сводный пехотный полк, после митинга, решил идти в Петроград и поддерживать новую власть. Александровский Дворец с каждым часом все больше и больше начинал походить на остров, окруженный враждебной стихией.
Императрица, преодолевая страхи и опасения, продолжала бессменно выполнять обязанности сестры милосердия в своем маленьком госпитале, который уже 1 марта был отрезан от остального мира. Она ничего толком не знала о Муже. Тот сообщил, что скоро будет дома. Получила последнюю телеграмму от него из Лихославля 28 февраля, где говорилось, что Ники будет дома на следующий день утром. Но часы шли, а Его все не было.
Лишь за полночь, 2 марта, пришло известие из Пскова. Почему он в Пскове? Что случилось? Сердце разрывалось от волнений, горя и досады, но надо было сохранять спокойствие, чтобы не расстраивать больных. Первого вечером во Дворце была слышна стрельба, происходившая невдалеке. Господи, спаси и сохрани!
Мысли были безрадостные… Надо во что бы то ни стало связаться с Ники! Но как выехать из города? Говорят, поезда уже не ходят, а на станциях орудуют бунтовщики. Хорошо бы послать аэроплан, но все люди как-то вдруг исчезли. Слава Богу, нашлись два верных человека, согласившиеся отвезти ему письмо. Но успеют ли? Доедут ли?
Каждый час доходят все более ужасные слухи, а председатель Государственной Думы М.В. Родзянко позвонил и посоветовал немедленно покинуть Царское Село! Все это походило на массовое безумие.
Александра Федоровна не сомневалась, что это заговор, что предатели умышленно изолировали бедного Ники, чтобы не допустить его к ней, чтобы принудить подписать какую-нибудь ужасную конституцию. Ники один, без поддержки, пойманный, как мышь в западне, что он может сделать? Это величайшая низость и подлость – задерживать своего Государя. Если даже они заставят Ники сделать всевозможные уступки, то Он не будет обязан их соблюдать, так как они добыты силой. Да и родственники ведут себя просто недопустимо трусливо! Все сидят по домам и чего-то ждут. Даже верный дядя Павел совсем спятил, предложил безумный план спасения – издать манифест с обещанием конституции. И это родной брат Императора Александра III!
В ранних сумерках 2 марта от церкви Знамения двинулась небольшая церковная процессия, во главе которой с высоко поднятым крестом шел настоятель Царскосельского Федоровского собора протоиерей А.И. Беляев (1845–1921). С пением тропаря «Яко необозримую стену и источник чудес стяжавше Те рабы Твои, Богородица Пречистая» подошли к Александровскому Дворцу, где по желанию Императрицы должны были отслужить молебен перед чудотворной иконой Царицы Небесной.
Около Дворца народа почти не было. Прибывших провели на второй этаж, на детскую половину, где в большой полутемной комнате лежали на кроватях пятеро Детей. Икону поставили на стол, зажгли свечи. Началась служба. Земная Царица опустилась на колени и горячо, со слезами на глазах, просила помощи и заступничества у Царицы Небесной. Затем приложилась к иконе, которую поочередно подносили к каждой кровати и дети целовали образ. Осенив Императрицу крестным знамением, отец Александр сказал:
«Крепитесь и мужайтесь, Ваше Величество, страшен сон, да милостив Бог. Во всем положитесь на Его святую волю. Верьте, надейтесь и не переставайте молиться».
Эти слова прозвучали уже после решения об отречении Монарха. Когда икону выносили из Дворца, он уже был оцеплен войсками и все его обитатели оказались арестованными.
Императрица узнала все подробности 3 марта, когда к Ней пришел дядя Павел. Он рассказал, что, во имя мира в стране, Ники отрекся от Престола и передал Монаршие права брату Михаилу. Через несколько часов тот отказался принять Корону. Царица стояла, как статуя, и после окончания страшного повествования смогла лишь сказать: «На все воля Божья. Твердо верю, что Господь нас не оставит».
Прошло еще несколько часов, и в Александровском Дворце зазвонил телефон, который последние дни не работал. Когда зазвучал голос Ники, то чуть не лишилась чувств. Он жив!!!
Разговор был короткий, несколько раз прерывался, слышимость была плохая, но Александра Федоровна главное услышал: Супруг находиться в Ставке в Могилеве, где прощается со всеми и скоро будет дома. Она не имела права показывать слабость. Она – Мать пятерых Детей, она все еще Царица и не должна терять присутствие духа.
4 марта 1917 года Александра Федоровна написала письмо Мужу, 653-е по счету с тех пор, как в такие давние времена началась их личная переписка. Тогда, на заре радостной семейной жизни, все было светло, полно надежд и мечтаний. Теперь же кругом холод и тьма. Но, значит, так угодно Господу, который подвергает Их этому страшному испытанию, и следует со смирение подчиниться Его Святой Воле.
«Дорогой, любимый, сокровище! Каким облегчением и радостью было услышать Твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! Беби перегнулся через кровать и просит передать Тебе поцелуй.
Все четверо лежат в зеленой комнате в темноте. Мария и Я пишем, почти ничего не видно, так как занавески спущены. Только этим утром Я прочла манифест (об отречении. – А.Б.) и другой, Мишин. Люди вне себя от отчаяния…
Любимый Мой, ангел дорогой, боюсь думать, что выносишь Ты, это сводит Меня с ума! О, Боже! Конечно, Он воздаст за все Твои страдания. Не надо больше писать об этом, невозможно!.. Я с тобой, любовь Моя, – обожаю Тебя! Целую и обнимаю так нежно и страстно! Храни и благослови Тебя Господь ныне и вовеки!» Она ждала Его. В горе и унижении Он стал еще ближе, дороже.
9 (22) марта 1917 года, в половине двенадцатого дня, к Царскосельской платформе подошел «Собственный Его Императорского Величества» поезд, в котором приехал Царь-Арестант. На Нем – черкеска Кубанского казачьего батальона, черная папаха и пурпурный башлык на плечах. На поясе – кавказский кинжал, на груди – орден Святого Георгия. На перроне стояло несколько человек во главе с полковником Е.С. Кобылинским (1879–1927) – новым комендантом Дворца, назначенным революционными властями.
Николай Александрович быстро прошел по платформе, не глядя ни на кого, и сел в поджидавший автомобиль. Всего несколько минут, и показались закрытые ворота перед Александровским Дворцом. Из группы охранявших вышел прапорщик и громким голосом объявил: «Открыть ворота бывшему Царю». Ворота отворились и после проезда машин сразу же закрылись вновь.
Как только поднялся на второй этаж, то сразу увидел почти бежавшую ему навстречу Жену. Она улыбалась, глаза светились радостью. Обнялись и замерли в молчании. Затем пошли к Детям. Смех впервые за последние недели зазвучал в детских комнатах.
Потом поверженный Царь с Царицей уединились в Своих комнатах. Тихо и молча сидели вдвоем и плакали вместе, чего никогда раньше в жизни не случалось.
В последующие дни нервное напряжение сказалось: Александра Федоровна опять ощутила страшную физическую слабость, а сердце болело не переставая. Большую часть времени Царица теперь проводила или в кресле, или на кушетке.
Александровский Дворец превратился в острог, где под арестом находилось несколько десятков человек. Режим содержания был строгий и определялся инструкцией, составленной «звездой Февральского переворота» А.Ф. Керенским.
Она включала несколько пунктов: заключенные пользовались правом передвижения только в пределах Дворца (скоро и эта территория была ограничена); для прогулок отводились определенные места в парке, и они осуществлялись непременно под охраной караула; богослужения могли совершаться лишь в дворцовой церкви; всякие свидания с заключенными запрещались и любое общение допускалось исключительно с личного разрешения Керенского; вся переписка обязательно цензурировалась комендантом Дворца.
Устанавливалась двойная охрана и Дворца и парка, как и двойное наблюдение за арестованными: наружное, подведомственное начальнику караула и внутреннее, подконтрольное коменданту Дворца.
Почти пять месяцев Царская Семья провела в Александровском Дворце под арестом. Теперь Ее жизненное пространство ограничивалось двумя десятками помещений на первом и втором этажах левого крыла Александровского Дворца.
Это были личные апартаменты Царя и Царицы, комнаты Детей. Ремонт и отделка здесь производились по желанию Николая и Александры еще после их свадьбы, и с тех пор обстановка оставалась почти без изменения. На стенах висели портреты и картины, любимые хозяевами. Здесь же сохранялось немало редкостей и вещей предков: портреты и бюсты Павла I, Александра I, Александра III, их личные вещи и бумаги.