Рационалистическая самодостаточность петровского мировоззрения в полной мере проявилась в деле церковной реорганизации. Патриарх Адриан, занявший в 1690 году Патриарший престол по меркам того времени в весьма немолодых летах (родился в 1627 году), был избран на церковном соборе вопреки желанию Петра Алексеевича; за однозначно высказался весь епископат и Царица Наталья Кирилловна. Сразу же по избрании в особом послании – «Увещевание к пастве» – Патриарх выразил своё понимание роли Церкви и роли государства. «Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголю, и царство». Каждое из них имело свои функции: «Царство убо власть имать точию на земли, Священство же власть имать и на земли и на небеси».
В своём наставлении Патриарх в весьма осторожной форме прокламировал мысль о первенстве священства в царстве. И по складу характера, и в силу «телесной немощи» Адриан не собирался, как Никон, идти на открытую конфронтацию с Миропомазанником и придать конфликту политический характер. К тому же и общие условия в стране к концу XVII века существенно изменились, и у Патриарха не было никаких надежд на успех в борьбе за торжество священнического начала.
Поэтому, не подвергая критике лично Петра I, Адриан в своих проповедях и наставлениях критиковал различные царские нововведения (насильственное бритье бород, употребление скоромной пищи в постные дни, курение табака). Он проявлял и личное «своеволие», приводившее к вспышкам царского гнева, – отказывался постричь в монашество Евдокию Лопухину, «печаловался» (заступался) за стрельцов, чем показал большое человеческое мужество.
Как заметил историк Церкви А.В. Карташев, «Патриарх Адриан не знал, что ему делать с явлениями нового, чуждого ему времени, и потому просто в своих церковных поучениях обличал и отрицал новые формы жизни». Тем не менее державный властелин проявлял знаки личного внимания к Патриарху, а во время предсмертной болезни Святейшего посещал его и даже произносил «боголюбивые тирады» о том, «что евангельское учение – вот знание Божеское, больше всего в жизни сей нужное людям».
Без колебаний, уничтожая всех и вся, что мешало его делу государственно-имперского созидания, Пётр I свою «венценосную руку» на Патриарха всё-таки не поднял. При этом сомнений, что Церковь, в первую очередь в лице самого Святейшего, «государево дело» не только не одобряет, но и часто и осуждает, у Царя не имелось. Смерть в октябре 1700 года Патриарха Адриана не привела к скорой ликвидации института Патриаршества в России, хотя Пётр и противился созыву очередного церковного собора.
Начиная с декабря 1700 года, более двадцати лет, Русскую Православную Церковь возглавлял «Местоблюститель Патриаршего престола» блестяще богословски образованный Рязанский митрополит Стефан Яворский (1658–1722). При этом полномочия «экзарха-блюстителя» по сравнению с патриаршими были существенно ограничены.
В Указе о Сенате от 2 марта 1711 года, носившем название: «О власти и ответственности Сената», Монарх прямо обозначил ведомственные приоритеты в России, подчинив духовенство компетенции государственного учреждения в образе Сената и установив жесточайшее наказание за ослушание. «Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, что Мы, для всегдашних Наших в сих войнах отлучках, определили управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как Нам Самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря».
Ещё более определённо ведомственная подчинённость земной Церкви была обозначена в Указе Сената от 22 января 1716 года, который был доведён до сведения всех архиереев. Этим Указом все священнослужители под присягой обязывались исполнять следующие требования: 1. Не отлучаться из своих епархий, кроме «крайних случаев». 2. Мягко обращаться с противниками Церкви. 3. Не строить Церквей «более необходимого». 4. Назначать новых священников только по мере потребности. 5. Объезжать свои епархии не реже одного раза в два-три года. 6. Не вмешиваться во внецерковные дела («В мирские дела не входить ни для чего»).
Теперь Церковь фактически подчинялась не только царской воле, но и распоряжениям государственного ведомства. Подобное положение неизбежно должно было привести к полной административной интеграции церковного управления в систему административного аппарата, что и произошло через несколько лет с возникновением Святейшего Синода.
Сама продолжительность реформирования управления Церковью свидетельствовала о том, что Царю, никогда не любившему долгих процедур в деле преобразований, было весьма непросто решиться на кардинальную меру. Насколько известно, впервые публично Царь высказал мысль о замене Патриаршего управления коллегиальным в ноябре 1718 года. Когда Местоблюститель Стефан Яворский написал Царю, что ему неудобно постоянно жить в столице, так из-за этого страдает управление Рязанской епархией, то Пётр наложил резолюцию: «Для рязанских дел надлежит епископа устроить», а для «лучшего впредь управления (Церковью. – А.Б.) мнится быть удобно Духовной Коллегии».
Идейным обоснованием замены единоличной власти Патриарха коллегиальным управлением под государственным контролем стал «Духовный регламент», к подготовке которого, по приказу Царя, в том же 1718 году приступил пламенный сторонник всех царских преобразований, его самый преданный клеврет из круга церковной иерархии – епископ Псковский Феофан Прокопович (1681–1736). Затем несколько лет этот документ обсуждался в Сенате с привлечением церковных иерархов, а также в местных епархиях. В конце концов, все архипастыри, включая и Местоблюстителя, поставили свои подписи.
В январе 1721 года появился «Регламент, или Устав Духовной коллегии», согласно которому церковное управление переходило к Духовной коллегии. Пётр I ясно провозглашал свою волю: «Устанавливаем Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое по следующем здесь Регламенте, имеет всякие духовные дела во Всероссийской Церкви управлять». В феврале того же года Духовная коллегия была переименована в Святейший Синод. 14 февраля 1721 года появился царский указ, предписывавший на церковных службах вместо имени Патриарха возносить имя Святейшего Синода.
Петровский «духовный коллегиум» – Синод – стал, по существу, государственным «ведомством духовных дел» во главе с чиновником-обер-прокурором. Закон определял права Синода как «равнопатриаршие» и вменял ему в обязанность «сообразовываться с правилами Вселенских Соборов». Фактически же «Духовный регламент» игнорировал историческое понимание соборности, а вся практика Синода являлась нарушением принципов Вселенских Соборов. Очень точно это внутренне противоречие обозначил Л.А. Тихомиров: «Синод должен заменить и Соборы и Патриарха. Но в действительности власть собора и власть патриарха совершенно различны. Если Синод есть Собор – то он не патриарх. Если Синод есть патриарх, то он не Собор. В действительности Синод не есть ни то ни другое и не может исполнять обязанности ни собора, ни патриарха». Такое заключение вытекало из всей последующей деятельности Синода.
Монарх стал верховным распорядителем земных церковных дел, что и было законодательно зафиксировано. «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния».
Утверждение безраздельной супрематии светской власти в делах церковного земного устроения привело к каноническому абсурду: в 1797 году в Акте о престолонаследии Павла I Император был назван «главой Церкви». Эта явная цезарепапистская формулировка была столь вопиюще несуразна, что потребовала особого законодательного уточнения, где церковная прерогатива Монарха была оговорена функциями защиты и попечения. В закон было внесено специальное примечание, гласившее, что исключительно в этом смысле «Император в акте о наследовании престола именуется Главою Церкви».
«Воля монаршая» начинала определять не только общие вопросы церковного управления, но и регламентировать мельчайшие формы церковного обряда. Один характерный пример. 15 марта 1721 года появился царский указ, носивший название: «Пункты о иеромонахах, состоящих на флоте». В законе говорилось, что иеромонахи на флоте призваны «не властительствовать», но только «духовные дела править». Им предписывалось три функции: «молитвы читать», исповедовать и причащать, «больных посещать и утешать», а «более ни в какие дела не вступать». На этом детализация функций не заканчивалась. Пастырям приказывалось, «службу церковную исполнять», «собирать на молитву» в «назначенное время» следующим образом: «Поставить дароносицу со Святыми Тайнами» и «иконы две или три, на которых письмо видно было бы», а «свеч излишних не налепливать», чтобы «кораблю повреждений не учинить». В свободное же от общей молитвы время пастырь обязывался «сидеть в своей каюте тихо» и «служителей корабельных к себе не созывать».
Пётр I утвердил абсолютную власть царя земного в делах Церкви, которая до сих пор служила Царству Небесному. Отныне Церковь привязывалась к государственной службе и ставилась под управление «соборного правительства». Его главу Монарх назначал не из клира. Отношение власти к традиционной Святоотеческой вере стало напоминать форму религиозных преследований. Руководствуясь «Регламентом», Синод издавал указ за указом, «воспрещавшим» и «отменявшим» исторические формы церковности. Эти меры касались обрядности, крестных ходов, хождения с образами, дорогих окладов на иконах, умножения часовен, годичного хранения пасхального артоса (просфор) и богоявленной воды. Говоря о петровских церковных нововведениях, один из архипастырей удачно заметил, что это была «колкая сатира на религиозность наших предков».
Указ от 22 апреля 1722 года вообще превращал духовенство фактически в государственных служащих. Священники не только при вступлении в должность должны были приносить присягу на верность Монарху, но и обязывались доносить о всяком ущербе интересам Императора и даже, что было вообще беспрецедентным в истории Православия, нарушать тайну исповеди и сообщать властям «об открытых на исповеди воровстве, измене и бунте на государя или иное злое умышление на честь и здравие