Турция не могла смириться с потерей Крыма, в Стамбуле господствовали реваншистские настроения. Подстрекаемое Англией и Францией правительство султана в августе 1787 года предъявило России ультиматум: вернуть Крым, признать Грузию вассальной территорией султана и согласиться на досмотр русских судов, идущих через проливы Босфор и Дарданеллы. Естественно, что русское правительство отвергло подобные требования, и тогда 13 (24 августа 1787 года Турция объявила войну России. В свою очередь, 9 сентября появился Высочайший Манифест о войне с Оттоманской Портой.
Война продолжалась более четырех лет и завершилась подписанием 29 декабря 1791 года Ясского мирного договора. Турция признавала военное и стратегическое поражение. К России отходили земли между Южным Бугом и Днепром, на Кавказе устанавливалась граница по реке Кубань и Турция обязывалась не нападать на грузинские и кубанские земли.
Когда 9 сентября 1787 года появился Манифест о войне, то уже на следующий день Императрица получила письмо от Цесаревича, в котором он просил отправить его на войну «волонтёром», т. е. разрешить идти на войну не в качестве командира, а рядового добровольца. Екатерина совсем не собиралась отправлять сына на войну ни в каком качестве. Там главные военные операции находились в руках Г.А. Потемкина, а потому столкновение между Павлом и Потёмкиным представлялось неизбежным. Но это было не самым главным аргументом: Екатерина совершенно не хотела, чтобы Цесаревич представал перед войсками, чтобы он играл публичную роль, да ещё на полях сражений!
Следом к Императрице поступило нижайшее прошение и от Цесаревны Марии Фёдоровны, которая просила разрешить ей следовать за мужем и поселиться где-нибудь поближе к армии. Тут уж «великая государыня» не выдержала и написала невесте письмо-отповедь, не оставляя у просителей никаких иллюзий и в будущем:
«Отдавая полную справедливость Вашим чувствам, прошу позволения сказать Вам, что мужу Вашему нет никакой необходимости, ни обязанности ехать в армию, что он сам добровольно заявил о своём желании отправиться в качестве волонтёра, на что я согласилась, хотя в том не предстоит никакой надобности или обязанности, но единственно из снисходительности, и если бы он не ехал или же не выражал своего желания ехать, то поступил бы так, как поступают тысячи лиц одинакового с ним происхождения…»
Императрица проговорилась о самом сокровенном, что лежало на сердце: Павел не может рассчитывать на особое отношение, он ничем не отличается от «тысяч лиц», имевших якобы такое же «происхождение». Однако дело было в том, что в России не имелось ни одного человека, который мог бы сравниться по общественному статусу с Павлом Петровичем. Сын Императора, сын Императрицы, правнук Петра I. Что же Екатерина об этом забыла? Конечно же, нет. Дело было совсем не в плохой памяти. Она просто очень хотела низвести Павла на уровень обычного подданного, чтобы раз и навсегда закрыть ему дорогу к Трону. Потому она и пиcала Потёмкину, что Павел не являлся сыном Петра III, зная, что «верный Григорий» быстро сделает это «тайное признание» известным всему свету.
Екатерина несколько месяцев чинила различного рода препятствия для поездки Цесаревича в армию, о чем он её просил письменно и устно многократно, а в начале 1788 года окончательно закрыла тему. Мария Федоровна готовилась снова стать матерью[30], и Императрица предписала Павлу находиться при ней. Удостоив надоедливого отпрыска собственноручным письмом, Екатерина обрушилась на него с гневным обличением за то, что ей «дорогие дети» ничего не сказали о беременности Марии. «Полагаю, что имею множество прав на то, чтобы узнавать о беременности Великой княгини не из расспросов, не из городских слухов и не после всех».
Павел и Мария ничего не говорили Екатерине не из суеверного родительского страха; просто для них грядущее событие виделось радостью со слезами на глазах. Ведь появление ребёнка означало скорую и неизбежную разлуку с ним…
В этот период Екатерина уже серьезно готовилась к официальному отрешению Павла Петровича от всех видов на власть, для чего начала знакомиться с историческими прецедентами. В дневнике статс-секретаря Екатерины II А.В. Храповицкого (1749–1801) точно указана дата, когда она увлеклась этой темой: 20 августа 1787 года. Её, конечно, особо занимала история сына Петра I Цесаревича Алексея Петровича. Несчастный сын неистового преобразователя пал жертвой и собственных ошибок, и злой воли отца, усмотревшего в нём угрозу своим преобразованиям.
Изучив всю эту жуткую историю, Екатерина, естественно, полностью одобрила действия Петра I. Она находилась в состоянии такого восторженного возбуждения, что даже оставила потомкам особую «записку» с изложением собственных умозаключений.
«Признаться должно, что несчастный этот родитель (Петр I. – А.Б.), который себя видит принуждённым для спасения общего дела отрешить своё отродье. Тут уже совокупляется или совокуплена есть власть самодержавная и родительская. И так, я почитаю, что премудрый Пётр I, несомненно, величайшие имел причины отрешить своего неблагодарного, непослушного и неспособного сына. Сей наполнен был против него ненавистью, злобою, ехидной завистью; изыскивал в отцовских делах и поступках в корзине добра пылинки худого, слушал ласкателей, отдалял от ушей своих истину, и ничем не можно было так угодить, как понося и говоря худо о преславном его родителе. Он же сам был лентяй, малодушен, двояк, нетвёрд, суров, робок, пьян, горяч, упрям, ханжа, невежда, весьма посредственного ума и слабого здоровья».
Екатерина использовала все возможные уничижительные эпитеты, чтобы показать, что поступок Петра I не подлежит спору. Правда, она прямо не сказала, что Алексей достоин был смерти, но из контекста вышеприведённого обличения это вытекает с неумолимой неизбежностью. Согласно данной логике, Пётр, и как Самодержец, и как родитель, имел полное право отрешить сына от наследования Трона, а значит, и она, на основании той же властной прерогативы, может смело идти вослед за «премудрым».
Екатерина II «во имя общего дела» уже уничтожила двух Императоров – Петра III и Иоанна Антоновича, и у неё не дрогнет рука расправиться и с Павлом. Самое поразительное во всей этой истории, что Екатерина II так и не осуществила подобного намерения. Её восторженные почитатели не могли этого объяснить и с тайной грустью всегда намекали, что это было бы великое благодеяние.
Но не случилось, не получилось. Тут так и хочется сослаться на «Провидение», или волю Божию. Подобная трактовка напрямую замыкается на истолкование Божьего Замысла, однако подобные произвольные силлогизмы в светской литературе совершенно недопустимы.
Думается, что Екатерину, всегда руководствовавшуюся прагматическими земными расчётами, именно здесь и поджидала самая большая трудность, которую она преодолеть не сумела. Чтобы сделать Павла из избранника простым смертным, надо было предать всему делу публичный характер. Одно дело – задушить кого-то в скрытой от глаз комнате (Пётр III) или убивать шпагой в каземате (Иоанн Антонович), а потом пускать в публику желаемые версии. Совсем другое – вершить дела на свету, перед лицом всего мира.
Павла Петровича надо было в чём-то обвинять, надлежало доказать его или умственную неполноценность, или причастность к государственному заговору. Петру I в этом смысле «повезло»: его сын Алексей бежал из страны и почти два года обретался в Европе, ведя переговоры с тайными и явными врагами и недоброжелателями России.
Павел Петрович такого «подарка» Екатерине не сделал. Мало того, он вел себя по отношению к ней безукоризненно; толпы соглядатаев так ничего преступного зафиксировать и не смогли. Ну не за критику же Потёмкина и некоторых других её любимцев лишать сына прав на Престол! Объявить же Павла «сумасшедшим» тоже не представлялось возможным. Его знало множество людей и в России, и за границей, которые такой диагноз за подлинный никогда бы не приняли.
Тайно же покончить с Павлом не имелось никакой возможности. Екатерина слишком хорошо знала, сколько язвительных стрел было выпущено в Европе по её адресу в связи с «геморроидальной коликой», от которой якобы скончался Петр III в 1762 году. Вроде бы теперь злобные сарказмы поутихли; четверть века прошло. Снова же вызывать вал критики и сатиры она совсем не собиралась. Потому она так долго и тянула, думая, что как-нибудь все решится само собой, но так до самой её смерти и не решилось…
В 90-х годах XVIII века Россия вступила отягощенная грузом мировых проблем, важнейшие из которых стали результатом глобальной мегамании, которой страдала Екатерина II. Она выражала её уже без всяких прикрас: «Ежели бы я прожила 200 лет, то бы конечно вся Европа подвержена была бы Российскому скипетру. Я не умру без того, пока не выгоню турков из Европы, не усмирю гордость Китая и с Индией не осною торговлю».
При Екатерине II возник так называемый «Греческий проект», предусматривавший ликвидацию правления султана в Европе и восстановление православной власти в Константинополе. Русские победы над турками в 70-80-х годах XVIII века вызвали в православном мире восторженный прилив радужных надежд; ширилось убеждение, что дни беспощадного исламского ига подходят к концу. Идея сокрушить власть османов, серьезно занимавшая воображение Императрицы Екатерины, казалось бы, отвечала этим вековым православным чаяниям.
Титулом «Императрица Греков» российскую повелительницу наградил ее симпатизант, немецкий публицист и дипломат барон Фридрих Гримм (1723–1807), которому она писала после рождения своего второго внука Константина (1779–1831): «Этот важнее старшего, и едва на него пахнёт холодным воздухом, прячет носик в пеленки; он любит тепло, да мы знаем с вами то, что мы знаем!»
Новорожденного Великого князя Императрица прочила на роль обладателя «греческого скипетра». Кормилицей к нему была приставлена гречанка по имени Елена; Константина Павловича обучали не только классическому, но и новому греческому языку, чего при Императорском Дворе никогда ранее не делалось. В 1781 году была выбита медаль, на которой Константин был изображ