Фамильярная сцена показалась Шарлотте «весьма странной». Подобная бесцеремонность могла обескуражить, но только не натуру принцессы. Она воспринимала подобные нежданные эпизоды скорее с улыбкой, чем с раздражением. «Старой дамой» оказалась графиня (позже светлейшая княгиня) Шарлотта Карловна Ливен, урожденная фон Поссе (1743–1828), которую потом Александра Федоровна искренне полюбила.
В Павловске состоялся и первый публичный выход Шарлотты, ее, так сказать, светский дебют. Поскольку гардероб принцессы еще не прибыл, ей пришлось выйти в том, в чем была. Александра Федоровна всю жизнь хорошо помнила сцену в длинной дворцовой галерее, а в своих автобиографических записках подробно ее описала, заключив: «Сколько раз впоследствии мне говорили о моем первом появлении в этой галерее; юную принцессу осматривали с головы до ног и нашли, по-видимому, не столь красивой, как предполагали; но все любовались моей ножкой, моей легкой походкой, благодаря чему меня даже прозвали «птичкой».
Два дня Шарлотта провела в Павловске, а 19 июня 1817 года состоялся ее торжественный въезд в Петербург. Она вместе с двумя Императрицами ехала в золоченом ландо. Кругом стояли войска и гвардейские части, а на тротуарах толпилась масса народа. Была ясная жаркая погода, город украшали флаги двух стран, гирлянды живых цветов; кругом царила атмосфера праздника.
В Зимнем Дворе поднялись по парадной лестнице, а затем вышли на балкон, и публика на Дворцовой площади радостными возгласами приветствовала ее появление.
Особенно принцесса боялась грядущего события – принятия Православия. Живя неделю в своих роскошных апартаментах в Зимнем, она только об этом и думала; плакала бессчетное множество раз. Она волновалась, что не сумеет исполнить священный обряд, переживала от неизвестности и трудности иного духовного бытия.
Шарлотта по рождению принадлежала к Лютеранской церкви, прошла конфирмацию, когда давала клятву хранить ей верность. Предстоящий брак требовал нового религиозного обращения. Она знала, что так должно быть, но не знала, как то будет на самом деле.
24 июня она отправилась в дворцовую церковь, куда ее под руку ввел Император. Все в православном храме ей было внове. Церковь внешне очень напоминала известные храмовые сооружения – весь зал был украшен лепниной и позолотой, но атмосфера была совершенно для нее необычной. Величественное церковное пение на непонятном церковнославянском языке, мерцание бесчисленного множества свечей и какой-то особый аромат, до того неведомый. Казалось, что лики Спасителя, Апостолов и Святых смотрят прямо на нее, маленькую и запуганную девушку, находящуюся в каком-то сомнамбулическом состоянии.
Вспоминая этот момент, Александра Федоровна написала: «С грехом пополам прочла я Символ Веры по-русски; рядом со мной стояла игуменья в черном, тогда как я, одетая в белое, с маленьким крестом на шее, имела вид жертвы; такое впечатление произвела я на всю нашу прусскую свиту, которая с состраданием и со слезами на глазах видела появление бедной принцессы Шарлотты в церковном обряде, столь мистическом и странном в глазах протестантов».
Случилось потом необъяснимое: как только принцесса приобщилась Святых Тайн, к ней сразу же вернулась спокойная радость, и больше она уже не плакала. В тот день Шарлотта получила свое новое имя. Отныне она – благоверная Великая княгиня Александра Федоровна. В тот день окончательно завершилась история прусской принцессы Шарлотты; начиналась биография русской Великой княгини, а затем – Императрицы Александры Федоровны.
На следующий день, 25 июня, был день рождения Николая Павловича, ему исполнилось 21 год – рубеж совершеннолетия. И в этот же день произошло обручение. Прошло еще несколько дней, и 1 июля (в Пруссии было уже 13-е число) в церкви Зимнего Дворца состоялось венчание.
По словам Александры Федоровны, «мой жених становился все нежнее и с нетерпением ожидал дня, когда назовет меня своей женой и поселится в Аничковом Дворце[38]. Накануне, 1 июля, который был в то время и днем моего рождения, я получила прелестные подарки: жемчуг, бриллианты; меня все это занимало, так как я не носила ни одного бриллианта в Берлине, где отец воспитал нас с редкой простотой».
Невесту облачили в подвенечное платье, которое все было усеяно драгоценными камнями, а на голову надели бриллиантовую корону. Под грузом этой тяжести новобрачная была «еле жива», но как только начался сам обряд, перестала замечать ношу. «Я почувствовала себя очень, очень счастливой, когда руки наши наконец соединились…»
Венец над головой невесты держал брат, Вильгельм, а над женихом – его младший брат, Михаил Павлович.
Потом были поздравления, церемониалы, торжественный обед и бал, а затем новобрачные отбыли на жительство в Аничков Дворец. На следующий день все опять закрутились в вихре придворной суеты. Вручение подарков, визиты, балы, приемы. От этого «сна» Александра Федоровна пробудилась лишь несколько дней спустя, когда вместе с мужем уехала в Павловск, в буколическую деревенскую тишь и благодать.
«Образ жизни в Павловске, – вспоминала Александра Федоровна, – показался мне особенно приятным; так как я привыкла с детства сообразовываться с привычками других, то мне и в голову не приходило жаловаться на то, что я должна обедать, гулять и ужинать при Дворе, более или менее заботясь о своем туалете».
Жизнь Николая Павловича и Александры Федоровны все время протекала под неусыпным взором Вдовствующей Императрицы. Мария Федоровна уделяла браку Николая повышенное внимание. После неудачного супружества ее старших сыновей, она с особым вниманием ждала того, что ей было так желанно: тихого, достойного, благочестивого союза. Брак Николая Павловича и Александры Федоровны именно таким и оказался.
Невестка, выросшая в среде почитания старших, совершенно спокойно относилась ко многим этикетным требованиям свекрови и никогда не проявляла обид или неудовольствия, хотя некоторые из них могли показаться чрезмерными или просто безапелляционными. В этом отношении они с мужем очень походили друг на друга.
Она, в отличие от Императрицы Елизаветы, не ставила личные амбиции выше этикета, а потому ее отношения с матерью мужа никогда не осложнялись и не обострялись. Александра Федоровна по этому поводу заметила, что Мария Федоровна «баловала меня снисходительностью».
Верная хранительница незыблемых дворцовых устоев и норм придворной жизни Шарлотта Ливен, которой мало кто мог угодить, однажды призналась Александре Федоровне: «Вы – любимица Вдовствующей Государыни!» Это была высшая оценка. Придворные сразу же заметили, что старая Императрица относилась к третьей невестке с такой нежностью, с которой никогда не относилась даже к своим дочерям…
Николай Павлович и Александра Федоровна одинаково спокойно-безразлично воспринимали великосветскую суетную жизнь. Они понимали ее неизбежность, никогда не пытались сокрушить или проигнорировать заведенные порядки, но никогда и не были их пленниками. Правда, если Александра Федоровна все-таки умела получать удовольствие от балов и приемов, то Николай Павлович так до конца и не сумел преодолеть стойкое убеждение, что это – «пустая трата времени».
Будучи прекрасным танцором, Николай Павлович редко танцевал; владея мастерством светской беседы, весьма неохотно поддерживал пустопорожние разговоры на балах и приемах. Матушка не раз выражала неудовольсвие по поводу того, что ее младшие сыновья Николай и Михаил на балах «усаживались в углу с вытянутыми, скучающими физиономиями, точно медведи или марабу».
Николай Павлович, чтобы доставить матери удовольствие, выходил в танцевальный зал, иногда беседовал с кем-нибудь о чем-то малозначительном и неинтересном, но сам всегда смотрел на это только как на исполнение необходимого ритуала. Он был рад и весел только тогда, когда уединялся со своей милой женой.
По словам Александры Федоровны, «у моего Николая лицо было слишком серьезно для 21 года, особенно когда он посещал общество или балы. Он чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине в своих комнатах; он бывал тогда со мною необычайно ласков и нежен».
Надолго уединяться и избегнуть публичной жизни в положении Николая Павловича было невозможно. На него были возложены вполне конкретные обязанности. В апреле 1817 года он был назначен шефом Третьего Бранденбургского кирасирского полка, а через три дня после свадьбы, 3 июля 1817 года, – Генерал-инспектором по инженерной части и в январе 1818 года вступил в управление Инженерным корпусом.
Почти ровно через девять месяцев после венчания, на Пасхальной неделе, 17 апреля 1818 года в Великокняжеской семье случилось событие, которого все ждали и которого молодожены так опасались: у них родился сын. Произошло это в Москве, в Кремле. Тот момент описала Александра Федоровна: «Никс целовал меня и плакал, и мы поблагодарили Бога вместе, не зная даже еще, послал ли Он нам сына или дочь, но тут подошла Maman и сказала: «Это сын». Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии…»
Ребенка при крещении в Чудовом монастыре назвали Александром; появился на свет будущий Император Александр II.
Это явилось великим, ни с чем не сравнимым событием для Великокняжеской четы. Но не только. Это стало и делом государственной важности. Возникала надежная династическая перспектива, которой так долго не существовало. Особенно в те дни была весела и возбуждена Вдовствующая Императрица. Она давно уже предполагала, что Трон со временем перейдет к Николаю, а после рождения у того сына, подобные предположения только укреплялись.
Нет никаких оснований считать, что Николая Павловича и Александру Федоровну в тот период хоть как-то занимали мысли о Короне и преемственности власти. Они были счастливы безмерно родительским счастьем и благодарили Всевышнего за ниспосланное.
Николай Павлович переживал за здоровье супруги весь период беременности, хотя она и протекала довольно спокойно. Тревожила и другая мысль: старшие братья Александр и Константин не удостоились милости дождаться рождения сына. А как будет у него? И вот, все решилось самым наилучшим образом.