Николай Павлович относился к Александре Осиповне с несомненным расположением, ценил ее совсем «неженский» ум, знания, изящную речь, а порой и резкое словцо. Он даже не раз бывал на «суаре» (званых вечерах) в ее доме, где собирались известные поэты, музыканты, художники.
Сама Александра Осиповна относилась к Повелителю куда эмоциональней; можно даже говорить о более чем простой симпатии, выходившей далеко за рамки светского почитания.
В ее записках Император – в числе главных действующих лиц. Она воссоздавала его образ, избегая темных красок. В палитре ее портрета преобладают светлые, а порой и нежные тона. Именно поэтому воспоминания Смирновой потом многократно клеймились как «недостоверные» и «неподлинные». В них Император представал совсем не тем мрачным «фельдфебелем», которого только и требовалось изображать…
Можно с некоторой долей уверенности предположить, что Александра Осиповна – женщина, несомненно, внешне привлекательная и обаятельная, к тому же и чуждая нерушимых условностей, не прочь была пронзить «стрелой амура» сердце Николая Павловича. Но ничего не получалось. Как не получалось у немалого числа других искательниц ключей от сердца Императора.
Примечательный в этом смысле диалог двух светских «львиц» Смирнова запечатлела в дневнике. Одна из них – сама мемуаристка, другая, не менее авантажная дама, – дочь баварского посланника в Петербурге баронесса Амалия Максимилиановна Крюднер, урожденная Лерхенфельд (1810–1887). Дело происходило на балу в Аничковом Дворце зимой 1838 года.
Смирнова только что вернулась в Петербург после трехлетнего пребывания в Париже; была полна парижских впечатлений и потрясала всех своими туалетами. Особенный интерес вызвал яркий головной шелковый наряд в виде восточного тюрбана; ничего подобного в Петербурге еще не носили.
Государь с улыбкой одобрил одеяние, сказал несколько теплых слов, но особого внимания не уделил. Это задело женское самолюбие, так как Повелителя занимали другие. Комментарий Смирновой это уязвленное женское самомнение и отразил: «Государь занимался в особенности баронессой Крюднер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюднер».
После ужина, когда начались танцы, Император исключил из поля своего внимания и баронессу Крюднер, которая сидела одна «за углом камина». Естественно, чтобы быть в курсе последних «диспозиций», Смирнова немедленно вступила в общение с баронессой, которая хоть и числилась «пассией», но в тот момент оказалась в роли отверженной.
Обе «эмансипэ» внимательно изучали мизансцену, происходившую на их глазах. «Она (баронесса. – А.Б.) была в белом платье; зеленые листья обвивали ее белокурые волосы; она была блистательно хороша, но не весела». Причина «невеселья» была зримой, находилась перед глазами.
«Наискось в дверях стоял Царь с Е.М. Бутурлиной, которая беспечной своей веселостью более, чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных белых своих жемчужных зубов…» Бутурлина Е.М. (1805–1859) – жена генерал-майора Д.П. Бутурлина (1790–1849).
Вполне понятно, что Смирнова, как прекрасный знаток женского характера, обращаясь к баронессе, произнесла с виду невинную, но явно провокационную фразу: «Вы ужинали, но последние почести сегодня для нее». Тут баронессу прорвало, и она сказала то, что было на уме у многих, но что не решались оглашать публично.
«Это странный человек, нужно, однако, чтобы у этого был какой-нибудь результат, с ним никогда конца не бывает, у него на это нет мужества; он придает странное значение верности. Все эти маневры (имелся в виду флирт с Бутурлиной. – А.Б.) ничего не доказывают».
Дамы же желали «результата», они жаждали, чтобы Император не только с ними кокетничал, но чтобы он распахнул им свои объятия. Однако, к сожалению, у Николая Павловича существовало, на взгляд «львиц», странное представление о верности. Потому «результата» никто из самых знающих и умеющих обольстительниц добиться и не мог. Смирнова не возражала; в этом пункте она была согласна с баронессой…
Однако далеко не все с подобной очевидностью соглашались. Какие-либо «доказательства» для констатации адюльтеров не требовались. «Так было, потому что иначе не может быть». Вот формула, руководимая подобными искателями разгадки «тайн алькова».
Дочь Николая Павловича Королева Вюртембергская Ольга, прожив долгую жизнь, пережив многое и многих, в свои зрелые годы не раз видела и слышала намеки и ухмылки, когда возникала тема о характере семейных отношений отца и матери. В своих воспоминаниях она не обошла стороной эту тему, сделав единственно возможный и исторически обусловленный вывод: «Никто другой, кроме Мама́, никогда не волновал его (Отца) чувств, такая исключительная верность многим казалась просто чрезмерной добросовестностью».
Ольга Николаевна слишком долго и слишком близко находилась с любимым отцом, чтобы знать, понимать и чувствовать, как все было на самом деле.
Семейная жизнь Николая Павловича являла полную противоположность семейному укладу старших братьев. Прожив в браке тридцать восемь лет, он никогда не только не раскаивался в своем выборе или уж тем более тяготился им, но был всегда счастлив.
Император Николай I был счастлив в браке; можно даже сказать, что брак этот по всем канонам и признакам являлся образцовым. Такого вокруг Царского Престола давно не наблюдалось. Практически весь XVIII век семейная жизнь Царей представляла удручающую картину. Внебрачные связи, сторонние любовные увлечения – всё было в порядке вещей.
Любимая жена и дети – это был тот нерушимый бастион, та тихая обитель, где всегда находила пристанище душа Императора Николая I. Там он отдыхал, там он получал заряд жизненной бодрости и оптимизма, даже в те моменты, когда в окружающей действительности разглядеть что-то светлое было уже почти и невозможно.
Великосветский мир был слишком распущенным и злоязыким, чтобы примириться с образцовой семейной жизнью Императора. «Свобода нравов», возобладавшая в «блестящий век Екатерины», а затем лишь расцветшая в царствование Александра I, формировала весьма растяжимые представления о нормах семейной морали. Потому так пристально и пристрастно вглядывались в обиход Царской Семьи, стараясь отыскать там «факты» и «приметы», подтверждающие то, что было так желанно и понятно. Потому и «находили» там то, чего не было на самом деле, но то, что казалось, оправдывало великосветскую двойную мораль, а по сути – амораль.
О Николае Павловиче современники, не говоря уже о последующих «интерпретаторах», пустили в обращение много лживых измышлений. Может, самые непристойные и совершенно бездоказательные, но уверенно произносимые инвективы о его «бурных» любовных увлечениях. Некоторые при этом, без тени сомнения, называли Смольный институт чуть ли не личной «племенной фермой», «гаремом»; приводились иногда и имена «фавориток».
При этом ничего подлинного; лишь слухи, сплетни, которые возникли еще при жизни Николая Павловича. Их производство, что называется, на поток первым поставил пресловутый миллионер-революционер А.И. Герцен. О некоторых образчиках лживого «варева» ниже придется еще говорить…
Николай Павлович не был романтической натурой; ему не были присущи ни отвлеченная мечтательность, ни лирическое самоотречение. Он был настоящим мужчиной, не умеющим произносить красивых фраз о любви, но способным любить по-рыцарски, беззаветно, навсегда. Поэтому практически отсутствуют его любовные послания, но сохранился образец его супружеской жизни.
Через много лет Александра Федоровна, вспоминая день свадьбы с Николаем Павловичем, запишет в дневнике, что тогда «с полным доверием отдала я свою жизнь в руки моего Николая и он никогда не обманул этой надежды!».
Помимо Николая I Династия Романовых времен Империи, т. е. с Петра I, оставила еще лишь два примера полноты, безыскусности, совершенства семейных отношений, явленных внуком Николая Павловича – Императором Александром III и правнуком – Императором Николаем II.
Подобное безукоризненное супружество не есть только показатель «полноты чувства» по отношению к своим избранницам, которое, несомненно, существовало. Одновременно это и показатель их абсолютной преданности Вере Христовой. Перед Лицом Господа у алтаря они клялись в верности своим суженым, а измена – это не только факт морального падения, но и клятвопреступление. На подобное святотатство никто из них не был способен…
Глава 14. И слезы, и любовь
1855 год встречали в Петербурге без всякой радости. Несколько месяцев уже шла кровопролитная Крымская война и Россия напрягала все силы, чтобы отразить сплоченный военный натиск Турции, Англии, Франции и Сардинского Королевства. Форпост России на Черном море – Севастополь – героически выдерживал многомесячную осаду превосходящих сил. Помыслы всех и каждого были там, где решалась судьба страны.
Император Николай I целиком отдавался военным заботам. Все остальное отошло далеко в сторону. Придворная жизнь замерла. Усилия и мечты людей были устремлены к победе. Военное же положение не внушало оптимизма. В обозримом будущем завершения войны явно не предвиделось.
Императрица Александра Федоровна, давно испытывавшая недомогание, в ту зиму чувствовала себя особенно слабой. Супруг-Император подбадривал, но сам находился в таком грустном расположении мыслей, что впору было его самого успокаивать. Лишь молитва и вера в милость Всевышнего подкрепляли…
Недавно еще самый блестящий Двор Европы окутала пелена печали. Той зимой даже излюбленная тема о сердечных делах членов Династии надолго не занимала умы. Последний «бель флёр» Императора – фрейлина Варенька Нелидова (1834–1897) – на глаза мало показывалась.
При Дворе давно были уверены, что Нелидова – возлюбленная Императора. По удивительному совпадению она приходилась племянницей Е.И. Нелидовой (1757–1839), состоявшей, как утверждали, «для особых милостей» при отце Николая I – Павле Петровиче.