Ее свекор, Император Николай I, был педантом. Все, что касалось придворных программ, соблюдалось им неукоснительно и аккуратно. Он всегда и везде приходил и прибывал непременно в назначенное время; входил в церковь с боем часов, появлялся на балу ровно в момент начала, принимал именно в тот час, когда указал. Император не терпел нарушений регламента и не раз обрушивал свой верховный гнев на нерадивых.
Прожив при Русском Дворе в качестве Цесаревны почти пятнадцать лет, Мария Александровна так и не переборола страх перед Самодержцем, хотя Николай I ни разу свою невестку ничем даже не укорил и ни одного не только грубого, но даже резкого слова не сказал.
Цесаревна смертельно боялась опоздать: на церковную службу, на бал, на прием, на выход, на утреннее представление Императрице Александре Федоровне. Она везде поспевала в срок. Случалось, что когда вдруг Императрица Александра Федоровна неожиданно назначала по своему капризу некое собрание у себя или приглашала вдруг на прогулку, на которую «Ее Величество отбудут через десять минут», то и тогда Цесаревна успевала собраться и преодолеть анфилады дворцовых зал. Иногда Мария Александровна просто бежала в покои Императрицы впереди фрейлин! Все это стоило огромных нервных усилий. Позднее вспоминала, что когда была Цесаревной, то «жила как волонтер».
Прибыв в страну, языка, верований и обычаев которой почти не знала, с немецкой основательностью погрузилась в изучение и постижение русского мира. Быстро освоила язык, стала образцовой верующей. Православие ее захватило и подчинило. Она и раньше была глубоко религиозна, но в России это чувство ей овладело целиком. Если бы был выбор, может быть, удалилась бы из повседневности. Но выбора не было.
Дочь поэта Тютчева Анна Федоровна (1829–1889) – фрейлина Цесаревны Марии Александровны – характеризуя ее, писала: «Душа Великой княгини из тех, что принадлежат монастырю. Ее хорошо можно было себе представить под монашеским покрывалом, коленопреклоненной под сенью высоких готических сводов, объятую безмолвием, изнуренную постом, долгими созерцательными бдениями и продолжительными церковными службами, пышною торжественностью которых она бы с любовью руководила».
Ее супруг был значительно ближе к земным радостям. Даже в периоды хандры, которые у него порой случались, он вдруг необычайно оживлялся, как только оказывался в женском обществе, в особенности, когда там преобладали молодые барышни. Мария Александровна знала об этой слабости супруга, относилась к ней снисходительно, называя ее «умилениями сердца».
Близкая к Царской Семье фрейлина графиня А.А. Толстая (1818–1904) вспоминала, что «Император был весьма склонен к многочисленным сердечным увлечениям. Они иногда принимали довольно устойчивый характер, что очень огорчало Государыню, поскольку объектами этих пасторалей обыкновенно бывали юные особы из ее свиты, но, как правило, все эти увлечения были далеки от того, что называется апофеозом супружеской неверности».
Несмотря на бесконечные разговоры о «сердечных увлечениях» Александра II, ничего серьезного замечено не было. Казалось, что они – всего лишь досужие домыслы, а до «апофеоза супружеской неверности» дело не доходило.
Однако с конца 60-х годов при Дворе и в петербургском высшем свете возникли слухи о том, что у Императора Александра II появилась постоянная серьезная привязанность: молодая фрейлина княжна Екатерина Михайловна Долгорукая.
Родилась она в Москве в 1847 году и происходила из древнейшего княжеского рода. Многие находили ее красавицей, другие же, и таких было немало, не разделяли подобных утверждений. Однако никто не решался опровергать очевидное и оспаривать несомненную привлекательность молодой и стройной княжны, смотревшей на мир широко раскрытыми глазами. Некоторые считали, что это взгляд «испуганной газели», недоброжелатели же полагали, что ее облик выдает в ней авантюристку.
Царь впервые увидел будущую свою привязанность, когда той только исполнилось десять лет. Он тогда проездом посетил имение Долгоруких Тепловку и невольно обратил внимание на шаловливую и улыбчивую девочку, нарушившую этикет и самовольно решившую познакомиться с императором. Живость и непосредственность черноглазой девочки умилили.
В конце 50-х годов отец княжны, Михаил Михайлович, увлекся предпринимательской деятельностью, и это увлечение закончилось полным разорением. Некогда большое состояние улетучилось без следа. Вскоре папенька умер, и дети князя (две дочери и четверо сыновей) остались без всяких средств. Александр II проявил трогательное участие: имение было взято в опеку, а сироты стали Императорскими подопечными.
Дочери покойного князя были определены в Институт благородных девиц в Петербурге, который чаще называли Смольным институтом (по названию расположенного по соседству Смольного монастыря). Царь регулярно посещал это аристократическое учебное заведение и всегда интересовался успехами своих подопечных, но особенно – Екатерины Долгорукой.
В 1864 году княжна окончила Смольный институт, получила шифр и стала фрейлиной Императрицы Марии Александровны. Ее переполняли романтические мечтания, однако бесприданнице устроить благополучно семейную жизнь было непросто. Но скоро все так резко и так бесповоротно вокруг переменилось, а ее жизнь ей уже больше не принадлежала. В нее влюбился Царь.
Княжна давно заметила, что повелитель державы оказывал ее персоне невероятные знаки внимания: дарил подарки, часто и охотно беседовал, на зависть другим, подолгу прогуливался с ней наедине. Когда же однажды, в укромном уголке петергофского парка, объяснился в любви, она обомлела. Молодая и неискушенная княжна представляла себе любовь совсем иначе. Она ждала молодого красивого принца, а перед ней оказался человек, годившийся в отцы. Император был почти на тридцать лет старше княжны. В 1868 году ему исполнилось пятьдесят лет.
Княжна Долгорукая не восприняла вначале серьезно признания Монарха. Она готова была повиноваться Самодержцу, но ее сердце ему, как мужчине, тогда еще не принадлежало. Она приходила на тайные свидания с Царем, была мила, участлива, но умело ускользала из его объятий, играя роль шаловливой и беспечной девчонки. Позднее сказала своей ближайшей приятельнице Варваре Шебеко: «Не понимаю, как я могла противиться ему в течение целого года, как я не полюбила его раньше».
Александр II считал свой брак счастливым. Его супруга, «милая Мари», два десятилетия являлась для него самой дорогой. Она – Царица, мать его детей, женщина, преданная ему беспредельно. Но после рождения в 1860 году сына Павла Царица стала часто и подолгу недомогать, уезжала на длительное время лечиться за границу, на отдых в имение Ильинское под Москвой. Муж и жена виделись все реже и реже. Случалось, по два-три месяца проводили порознь.
Полноценное супружество постепенно сходило на нет и в конце концов окончилось. Обожание супруги оставалось неизменным, но с его стороны все стало походить за заученный ритуал. Утром бесстрастный поцелуй, дежурные вопросы о здоровье, о занятиях и поведении детей, какие-то бесконечно-однообразные родственно-династические темы.
Человеческую верность и преданность Александр II к своей Мари сохранил. При свете дня, на людях, Мария Александровна оставалась женой Самодержца. Но с вечера и до утра их жизни больше не пересекались. Никогда. Ушло чувственное содержание отношений.
Император, занятый своими каждодневными многотрудными делами, ощущал мужское одиночество. Он хотел отдохновения, он хотел, чтобы любили не титул, пост, власть, корону, им олицетворяемые, а его самого; жаждал той самозабвенной страсти, которую может подарить только пылкое сердце влюбленной женщины.
Император хотя и был почти на тридцать лет старше княжны, но считался видным мужчиной. Французский писатель Теофиль Готье, увидевший Русского Царя на одном из балов в Зимнем Дворце в 1865 году, оставил красочный портрет Монарха:
«Александр II был одет в этот вечер в изящный военный костюм, выгодно выделявший его высокую, стройную и гибкую фигуру. Он был одет в белую куртку, украшенную золотыми позументами и спускавшуюся до бедер. Воротник и рукава были оторочены мехом голубого сибирского песца. Светло-голубые брюки в обтяжку, узкие сапоги четко обрисовывали ноги. Волосы государя были коротко острижены и хорошо обрамляли высокий и красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными художником. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому тону лица, обветренного во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определенны, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица, величественно-спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».
Екатерина Долгорукая с каждым годом все больше и больше притягивала внимание Царя, и когда он увидел вместо ребенка перед собой живую и непосредственную девушку, вдруг ощутил то, что казалось, уж давно осталось в прошлом: душевный порыв, радость ожидания. Царь страдал. Вспоминал. Хотел видеть ее снова и снова. Он ждал отклика в ее сердце.
Император был настойчив и терпелив. Он полюбил молодую княжну со всем жаром своей души, и эта поздняя страсть не давала покоя ни днем ни ночью. Он ничего не мог с собой поделать и если долго не видел свою возлюбленную, то становился грустным и раздражительным. Постепенно и Екатерина Долгорукая все больше и больше привязывалась к своему влюбленному повелителю. Все должно было чем-то закончиться, и все закончилось грехопадением. Случилось это ранним вечером 1 июля 1866 года в Петергофе. Дата известна точно: Екатерина Михайловна тот день помнила до самой смерти, о чем не раз рассказывала. Забыть не могла и не хотела.
Именно тогда Царь впервые услышал то, что давно желал слышать: она его любит всем сердцем и будет ему верна до конца. И он ей сказал нечто, на что она не рассчитывала, но что так согрело ее истерзанное сердце: «Увы, я сейчас не свободен. Но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне я навеки считаю тебя своей женой перед Богом».